перемежались с невысокими строениями, стилизованными под древние
архитектурные памятники. Город был многоязычным, пестрым в одежде, ярким от
солнца, и если бы не присутствие на его улицах инвалидных колясок, мог бы
сойти за образец Города Дружбы. Миниатюрные аккуратные площади, живописные
здания с лепкой, каменной резьбой и мозаичной инкрустацией радовали глаз
своей нестандартностью. Айка узнавала восточный стиль эпохи Великих Моголов,
западную готику, античность, древнерусскую сказочность. Разные времена и
пространства удивительно соединились и переплелись. И все-таки побеждал дух
всеобщей современности. Он проявлялся и в модерновых лечебных зданиях,
похожих на легкие белые корабли, несущие свой груз надежды, и в вечернем
освещении города, когда на улицах зажигались наземные, высотой в метр,
фонари, а на домах для ориентации светились люминесцентные указатели.
С ночным городом Айка встретилась позже, а в тот день он сверкал в блеске
солнца и зелени и как-то сразу вошел в нее, пробудив мечты о лучшем.
Улицы не были многолюдны, велотакси двигалось умеренно, и можно было
хорошо рассмотреть все, что попадало в поле зрения. А глаз цеплялся за
многое. На незапруженных в этот жаркий полдень тротуарах каждый был на виду.
Вот прошла группка стройных индианок в светлых сари, и таксист игриво
помахал им рукой. Площадь пересек парень в широкополой шляпе и потертых
джинсах - ковбой, да и только, но, скорее всего, из местных модников.
Сопровождая спинальников на колясках, прошагали двое медиков- японцев в
голубых костюмах и кремовых пилотках с алыми крестами.
На площади Науки стоял памятник Альберту Швейцеру. Врач, музыкант,
философ и миссионер, прищурив глаза, смотрел в сторону морского простора,
ветер раздувал его бронзовый плащ, а солнце высвечивало на постаменте
бессмертные слова: "Страдание враждебно бытию. Страдание - спутник
несовершенной морали, порождение несовершенной организации общества".
Корпуса лечебной зоны почти вплотную приближались к морю. В приемном
пункте санатория "Амикецо", что в переводе с эсперанто означало "Дружба",
молоденькая медсестра-японочка быстро оформила историю болезни и уже решала,
куда определять Айку, как у Ирмы сорвалось с языка:
- Интересно, из-за рубежа едут те, у кого толстые кошельки?
- Вовсе нет! - Японочку, кажется, возмутил вопрос. - У филиалов МКВ[1]
довольно демократичный принцип отбора. Сюда отправляют с самыми тяжелыми
формами осложнений после "БД". Как раз чаще всего тех, кто победнее - ведь
лечение здесь бесплатное.
В палате, куда поместили Айку, стояли четыре ортопедические койки с
металлическими рамами, прикрепленными к спинкам, платяной шкаф, тумбочки.
Двери на манер вагонных открывались, вдвигаясь в стены, образуя широкий
проход для проездов на креслах и колясках. Шторы на окнах, опускающиеся при
прямых солнечных лучах, придавали комнате подобие домашнего уюта. В углу -
кресло на колесах.
С балкона открывался вид на море, виднелась желтая полоска пляжа, редкие
деревца маслин.
- Заезд только начался, вам повезло, - улыбнулась японочка. - Можете
выбирать любое место.
- Вон там, - кивнула Айка в сторону окна, и сестра помогла ей перебраться
с тележки на кровать.
- Если понадобится няня, нажмите синюю кнопку, для сестры - красную. -
Японочка указала на щиток у изголовья кровати. - Сегодня немного поскучаете,
а завтра кто-нибудь подселится.
- Честно говоря, я бы не хотела никакой компании, - призналась Айка,
когда сестра ушла.
- Ну, голубушка, потерпи уж, - сказала Ирма со вздохом, раскладывая по
ящикам тумбочки туалетные принадлежности, стопку тетрадей, пакеты с
фруктами. - Захочешь уединиться, выедешь в парк. Ты же видела: спуститься
вниз не проблема. А парк, хоть и молодой, но замечательный: аллеи, беседки,
есть и совсем дикие уголки.
Палату заселили только на третий день. Соседками Айки оказались толстушка
из Полтавы Шура Зубко и две венгерки - Кинга Халас и Габриела Ковач. Айка
была самой младшей. Старшей, Габриеле Ковач, исполнилось тридцать. Все
четверо были лежачими, а Габриела и Шура пока не могли даже сидеть.
Корпус был отстроен недавно, еще пахло свежей краской, и новоселы сразу
ощутили себя хозяевами. Многим предстояло жить здесь не месяц и не два.
Через неделю санаторий превратился в многоликий Шумный дом, странный и
непривычный для постороннего глаза. По вечерам инвалидные коляски заполняли
санаторский парк, собирались вокруг игральных столиков, окружали шахматную
площадку.
Айке долго не хотелось покидать палату. Кинга уже перезнакомилась со
всеми. Она с трудом заставляла себя трижды в день выезжать в столовую, и
хотя ничем не отличалась от окружающих, чувствовала себя в повой среде
неловко.
Удручающе действовала на всех замкнутая, угрюмая Габриела, но постепенно
девушки привыкли к тому, что она часами лежит, уставясь в потолок, вероятно,
заново проживая в мыслях прошлое. Заболела она три месяца назад - "БД" все
еще давал неожиданные всплески, хотя против него уже была выработана
вакцина.
Габриелу не утешали, зная, что слезливые поглаживания по голове будут
только раздражать. Желая облегчить ее состояние, нянечки и сестры
откликались па любые ее капризы. Вопреки режиму она просила не завозить ее с
балкона даже в самое пекло. Ей хотелось одиночества. В Кечкемете у нее
остались двое детей и муж. Вероятно, она мысленно прощалась с ними, хотя
чуть ли ни каждый день, громыхая костылями, санаторский почтальон француз
Мишель приносил ей письма. Зато Кинга в отличие от Габриелы то ли по
молодости, то ли из-за характера была неунывающей хохотушкой. С быстрыми
черными глазами и цыганскими волосами, распущенными по плечам, она не
производила впечатления больной, вмиг обзавелась множеством знакомых в
других палатах и любила рассказывать разные истории, анекдоты и санаторские
сплетни. Веселость ее раздражала лишь Габриелу, но Шура и Айка с
любопытством выслушивали ее болтовню. Особенно, когда та рассказывала о
своих прошлых приключениях.
- Будто знала, что со мной несчастье случится: успела трижды побывать
замужем, - сказала Кинга с грустным хвастовством.
- А мальчик от какого по счету мужа? - угрюмо поинтересовалась Габриела.
- От третьего. Как родила его, так вскоре и сплавила к свекрухе - пусть
забавляется, коль сынок ее такой прыткий. Впрочем, мужья у меня были что
надо. Все трое - как с икон списаны: высокие, статные, я каждому до плеча
еле доставала. Первый - кинорежиссер. Казалось бы, что я ему - детдомовская
недоучка. Мало актрисулек, что ли? Но он так понравился мне, что как
увидела, - сразу решила - женю на себе. А уж если я решила, так оно и будет.
В то время я работала в кечкеметской больнице санитаркой. Познакомились мы с
Андрашом в парке. Я возьми да и представься ему студенткой мединститута, а в
больнице, мол, практику прохожу. Наврала еще, что на пианино играю. В первые
дни знакомства перед его приходом ставила на проигрыватель какой-нибудь
фортепьянный концерт, а услышав его звонок в дверь, хлопала крышкой пианино,
- взяла в доме быта напрокат, - будто и впрямь играть умею. Словом, корчила
из себя черт-те что. Он все просил что-нибудь при нем исполнить. А я то
палец забинтую - вроде как порезалась, то еще какую отговорку найду. Словом,
вскоре разгадал он мои хитрости, но все равно женился. А разошлись из-за его
скупости - даже цветы ни разу не преподнес.
Габора в дискотеке подцепила. Правда, я не любила туда ходить, - как на
ярмарке себя продаешь, да еще и краснеешь оттого, что не всегда покупают. На
белом танце я обвела зал глазами и выбрала самого красивого парня. Очень он
удивился моей смелости, подмигнул дружкам, и потом, танцуя со мной,
перемигивался с ними. Ах так, разозлилась я, непременно тебя заарканю.
Притворилась в тот вечер легкодоступной, курящей и вообще стервой. После
танцев эдак небрежно говорю: "Буду не против, ежели проводите меня". У него
челюсть так и отвисла. Словом, заинтересовался моим нахальством. Тут я
возьми, да и возведи между ним и собой неприступную стену, будто во всем
Кечкемете нет женщины более недосягаемой, чем я.
Ну, а за третьего вышла потому, что соседи заклевали - беременная, а не
расписана. Я бы и не расписывалась - он моложе на четыре года, мальчишка. Но
вдруг вильнул в сторону. Задело это меня, вот и приструнила тем, что
сказала: "Ты никогда не нравился мне, просто хотела ребенка, а ты был бы мне
обузой". У него же чертовское самолюбие - немедленно потащил в загс.
- Ну и пройдоха же ты, - откровенно возмутилась Габриела.
Но Кинга и в этот раз не обиделась на нее, лишь негромко рассмеялась.
- А знаете, - перевела она разговор на другую тему, - вот присматриваюсь
я к людям и прихожу к выводу, что человек по сути своей одинаков, родился ли
он в бамбуковой хижине или на тридцатом этаже небоскреба. Все ждут и хотят
любви, мечтают о чем- нибудь удивительном.
- Все это ужасно, - вновь возмутилась Габриела.
- Что именно? - вскинулась Кинга. Она собиралась в парк и наводила
вечерний марафет: пудрилась, подкрашивала брови и ресницы.
- Кому ты желаешь здесь понравиться? - безжалостно спросила Габриеле.
Кинга продолжала молча возиться с косметикой.
- Представь, влюбишься в какого-нибудь спинальника или он в тебя. И что
из этого получится?
- Жаль, отсюда тебе не виден вечерний парк. Знаешь, сколько уже здесь
влюбленных? Молодые ведь.
- Кошмар.
- Прекрасно, а не кошмар, - рассердилась Кинга. - Люди не дают задавить
себя болячкам, а ты зарылась в них и знать ничего не знаешь, даже писем
домой не пишешь.
Нездоровой желтизны лицо Габриелы расплылось в подобие улыбки.
- Ну представь, - сказала она тоном старшей, дающей наставления
неразумной молодой подруге, - у двоих спинальников родится третий, скорее
всего, тоже спинальник. Ничего себе семейка.
- Что же ты предлагаешь, вообще запретить нам смотреть друг на друга? А
может быть, нас уничтожить?
- Не знаю. - Габриела отвернулась к стене.
"Она рассуждает, как, возможно, рассуждают о нас здоровые", - подумала
Айка о Габриеле, и ей стало тоскливо.
По субботам и воскресеньям морские купания отменялись. Да и в обычные дни
не разрешали заплывать за буек. А уж под водой плавать и вовсе запрещалось.
Айка тихо страдала от этих ограничений, но, пообжившись, вскоре нашла выход.
Однажды, разъезжая в коляске по прибрежному парку, она попала в безлюдный
уголок. Густые кусты маслин подходили близко к воде, однако нужно было
преодолеть метров десять песка, в котором коляска застревала. Пришлось
замаскировать ее в кустах, чтобы не увидели из корпуса, и пробираться к воде
по-пластунски. Бежевый купальный костюм делал ее незаметной на песке и,
оглянувшись на бойницы санаторских окон, она преодолела опасное расстояние,
воображая себя чуть ли не под обстрелом врага. С наслаждением окунувшись,
поплыла в сторону городского пляжа, где можно было купаться сколько угодно и
как угодно. Но шумное многолюдье отпугивало, и она выбрала участок между
двумя пляжами. Вода здесь была прозрачной, просматривался каждый камешек,
испуганно шныряли стайки мелких рыбешек, зависали розовые и голубые парашюты
медуз.
Вдоволь накупавшись, вылезла на песок. "Почему ноги, живые в воде, на
суше бессильны?" - в который раз спрашивала себя. Опираясь о коляску,
попробовала встать и осела на песок. Долго лежала неподвижно, потом вновь
были попытки одолеть ватную пустоту, и снова все кончалось неудачей.
По камке, выброшенной недавним штормом, бродил баклан. "Даже эта птица
удачливее меня", - подумала Айка, Скользнула взглядом по бедрам, обтянутым
трикотажным купальником, провела рукой по влажной груди - все было молодо,
живо, и если бы не эти бездвижные чурки, загадочным образом оживающие в
море...
Отогревшись, снова бултыхалась в воду. Так бы вот и жить здесь, не ощущая
своей неполноценности.
Долго плавала среди бурых зарослей морской травы, а вынырнув, увидела
почти рядом черную голову в маске, с водяным ружьем. Лицо парня было опущено
вниз, наружу торчала лишь дыхательная трубка. Парень изогнулся и резко исчез
под водой. Она поспешила следом, но он погнался за стаей морских окуньков.
Выстрелив пару раз, охотник вынырнул. Айка всплыла следом.
- Ты что, голодный? Сходи в столовку' и закажи ухи. Много ли настреляешь
своей палкой, - выкрикнула сердито.
Парень стянул маску на лоб, его смуглое лицо с интересом обернулось к
ней.
- Ты, жалостливая, - сказал отфыркиваясь, - иди работать вон туда, ежели
такая сердобольная, - он кивнул в сторону санатория. - Там твое сердечко
найдет много объектов для сострадания.
Слегка приплюснутый у переносицы нос. Раскосые глаза. Под стеклом маски
черно блестит мокрый чуб.
- И вообще, ты далеко заплыла от берега, мотай назад к мамочке.
- А я санаторская, - сказала с вызовом. Он недоверчиво взглянул на нее:
- Лечишься там, что ли?
- Лечусь.
- Не ври. Там все паралитики.
- Представь, и я паралитик, - зло бросила Айка. Он даже улыбнулся ее
реплике.
- Не может быть, так классно плаваешь. Она угрюмо повернулась к тому
месту, где в кустах стояла замаскированная коляска.
Парень поспешил за ней.
- Уйди, - попросила она через плечо.
- Не уйду! - весело прокричал он. - Посмотрю, как ты передвигаешься.
- Ну смотри, смотри, - мстительно пробормотала Айка, подплывая к берегу.
- Притвора, - все еще не верил парень, следуя за ней.
Волна швырнула ее на песок. Не оборачиваясь, она поползла по нему.
- Дура! - выругался парень. - Я тоже так умею. А копировать больных -
некрасиво и бессовестно.
Стиснув зубы, она ползла к кустам, где стояла коляска, взобралась в нее и
подставила себя солнцу. Краем глаза глянула в сторону моря: парень стоял по
колено в воде, глядя на нее с растерянным испугом.
- То-то, - сказала Айка, устало прикрывая глаза. - Фома неверующий. - И
вспомнила того, усатого, который на выпускном пригласил танцевать, не
подозревая о ее неподвижности.
Надо же, такой прекрасный день, а настроение испорчено. Она вновь
посмотрела туда, где стоял парень, но его уже не было, лишь трубка от маски
торчала далеко в море, удаляясь в сторону городского пляжа.
- Так-то лучше, - проговорила облегченно. - Плыви, плыви, голубчик. Там
тебе не принесут огорчений, там совсем иной мир. А мой тебе никогда не
постичь, даже если будешь напрягать все своп извилины.
Теперь она часто бывала здесь. Лежа на песке, любила воображать, что
находится на обычном пляже, вот позагорает, а потом встанет и пойдет
купаться. Нужно только забыть о том, что в кустах инвалидная коляска.
Здесь никто не мешал думать и входить в то особое состояние, которое она
открыла давно, еще в раннем детстве. Ей было пять лет, когда впервые
осталась дома одна. Как только за матерью захлопнулась дверь, что-то сжалось
и напряглось внутри. Хотела крикнуть, чтобы не уходила, но было поздно. И
тогда, спасаясь от одиночества и страха, решила мысленно следовать за ней.
Представила, как мать выходит из подъезда, сворачивает налево и пересекает
улицу. Дорогу к рынку Айка помнила - однажды бабушка возила ее туда, и ей
очень понравилась пестрая рыночная суета, обилие всевозможных овощей,
фруктов. Особое впечатление произвел прилавок, на котором стояли клетки с
канарейками и попугаями, продавались разноцветные аквариумные рыбки, ушастые
кролики и диковинные нутрии. Бабушка купила ей тогда австралийского
попугайчика Петрушу, который через неделю улетел из нечаянно открывшейся
клетки.
Теперь она как бы шла рядом с матерью, держась за ее руку - так четко и
ясно видела витрины магазинов, людей, мчащиеся автомобили, что на какое-то
время выпала из домашней реальности. Вот мама заглянула в посудный магазин,
подошла к полкам, заставленным кухонной утварью, сервизами, вазами, выбрала
небольшую белую кастрюльку, расписанную по белой эмали красными жар-птицами.
Айка продолжала невидимо идти рядом. Вместе вошли в рыночные ворота,
зашагали мимо торговок зеленью, овощами, фруктами. Мама купила пучок лука,
петрушку, шпинат, сунула все это в кастрюльку. В дальнем углу рынка
продавалась разная живность, хрюкали в мешках поросята, вытягивали шеи из
корзин гуси и утки, и вдруг сердце Айки радостно забилось - она увидела
собак: две огромные овчарки с медалями на ошейниках, а рядом с ними забавные
толстобокие щенки. Чуть поодаль высокая тетка держала за пазухой черного
щенка. "Мама, хочу щеночка", - вырвалось у Айки. И, будто услышав ее, мать
остановилась.
- Что за порода? - спросила она тетку.
- Шпиц, - встрепенулась та. - Покупайте, не пожалеете. Очень умный,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг