непочтительно именовал "сто гусей"... Вот той самой, что к Агнивцеву
ездила... Тем лучше!
Собирались на Можайской всегда не по-петербургски рано. Анна
Георгиевна, всё еще не снимая снежного фартучка и кружевной наколки, -
этакая "белль шоколатьер" /"Прекрасная шоколадница" - известная картина Ж.
Лиотара./ в опасном возрасте, - докруживалась на кухне. Кухня, фартучек,
наколочка к ней очень шли. Вокруг все еще бегали, суетились, волновались...
Один только Венцеслао, реализуя свои, неведомо как добытые в этом доме
дворянские привилегии, лежа на моем диване, читал с отсутствующим видом
по-итальянски чудовищный роман Матильды Серао. Он ничего не терял от этой
неподвижности. Как пророка Илию, его кормили разными деликатесами вороны. На
головах у них были кружевные наколки...
Часов в семь начали появляться нимфы и гурии, черненькая и вертлявая,
как обезьянка-уистити, Раичка в том числе. Дом заполнился еще большей
сутолокой, серебристым смехом, контральтовыми возгласами Ольги Стаклэ,
запахом духов и бензина (лайковые перчатки чистились только им), фиоритурами
Джильды и Розины.
Часом позже в стойке для зонтов и тростей водворилась шашка с орденским
темлячком. Дядя Костя, генерал Тузов, долго, с некоторым усилием нагибаясь,
лобызал ручку кузины Анечки, поздравляя с торжественным днем.
Потом начались непрерывные звонки. Палаша с топотом кидалась в
переднюю.
Стою, и слышу за дверям
Как будто грома грохотанье -
Тяжелозвонкое скаканье!..-
Это про нее кто-то там сказал, Севочка Знаменский, должно быть...
Палаша возвращалась, и по выражению ее лица можно было определить, кто
пришел: иной раз на нем была написана удовлетворенная корысть, иной -
женская суетность. Приходили ведь в беспорядке, и тароватые старшие, и
веселые студиозы, от которых проку мало, одно настроение...
Прибыли, как всегда, два Лизаветочкиных дальних родича,
провинциалы-вологжане, студенты-лесники, Коля положительный и Коля
отрицательный, фамилий их как-то никто никогда не употреблял.
- Гм... толково! - сильно напирая на "о", отреагировал на накрытый,
уставленный бутылками и закусонами стол Коля положительный.
- Э... коряво! - с тем же северным акцентом отозвался Коля
отрицательный, разглядев аккуратные записочки с именами гостей, разложенные
у приборов. Такое ограничение свободной воли застольников никогда не
устраивало его.
- Коля, подите сюда! - тотчас же взялась за него Раичка Бернштам.
Сейчас же объясните, что означает это ваше вечное "коряво"? Что за нелепое
выражение?
- Ну... Во всяком случае, _нечто_отрицательное_, - еще раз забыв про
подвох, как всегда, ответил Коля и махнул рукой на общий смех...
Всё было, как заведено, как каждый год. Ничто не менялось...
Было у Лизаветочкиных именин одно негласное преимущество: в эти недели
между пасхой и вознесеньем полагалось _христосоваться_, "приветствуя друг
друга _троекратным_ лобзанием". "Не понимаю, почему только троекратным?" -
удивлялась Раичка. Вот и христосовались, иные по забывчивости дважды и
трижды.
Почтальоны несли телеграммы. Кому-то уже облили платье белками:
"Химики, что нужно делать? Белки!"
Один мазурек сел, другой стал пригорать. И химики и чистые технологи
рванулись было туда, но Федосья Марковна была на страже: "Ахти матушки,
Георгиевна, не стольки оны помогать, скольки к миндалю-изюму соваться..."
Один только Венцеслао хранил величественное спокойствие. Конечно, и у
него были свои заботы: перед зеркалом со страшным лицом он с полчаса вдевал
запонку в крахмальный воротник, пока хозяйка дома, махнув рукой на приличия,
не пришла к нему на помощь.
Часов в девять наконец все сели за стол...
Ну, с классиками соперничать не стану: всё и теперь происходит, как
тогда. Бутылки веселили цветными бликами. Рюмки позванивали. Ольга Стаклэ,
будущий агроном, пила водку, как хороший гусар, к восхищению генерала
Тузова. Колоратурная Раичка умоляла соседей: "Не спаивайте меня, я за себя
не ручаюсь..." Я же исподтишка поглядывал на баккалауро.
Он с достоинством восседал рядом с Анной Георгиевной. Черная борода его
казалась еще чернее рядом с манишкой, рукавчиками, белоснежной скатертью...
Он, безусловно, был достойным Валтасаром этого пира, и я сам себе удивлялся:
как это мы до сих пор не уразу мели, что перед нами - не такой, как все,
человек? Кто именно Не знаю: может быть, капитан Немо, он же принц Даккар,
благородный индиец... А на худой конец тот полуиндус, мистер Формалин,
который превратил в жирный аэростат мистера Пайкрофта в смешном рассказе
Уэллса...
Мистер Формалин, однако, вел себя сегодня очень мило. Он посветски
ухаживал за соседками, хвалил кушанья, перебрасывался свободными репликами
со старшими, так же, как и со своими ровесниками... Да шут его знает: у него
как-то не было точного возраста... Чей он был ровесник?
Он вызвал сенсацию, случайно вынув из кармана крошечную книжку -
"Фиоретти" - прославленные "Цветочки", сборник лирикорелигиозных излияний
святого Франциска Ассизского. Книжку заметили. Он, не ломаясь, прочел
несколько строк по-итальянски. "Я всегда ношу ее с собой..." А кто
поручится: вполне возможно - и впрямь носил... Но в то же время он не терял
из виду и ту цель, которую перед собой поставил.
Когда после первых здравиц наступил обычный и обязательный период
общего молчанья, он нашел возможность заговорить негромко со своими дамами
справа и слева, - слева, поглядывая в двери и распоряжаясь взорами,
восседала Анна Георгиевна. Это было недалеко от меня, и я прислушался.
- Именины Лизаветы Илларионовны, - вкрадчиво ворковал баккалауро, -
останутся мне памятны и по личной причине. Дело в том, что сегодня я и сам
как бы именинник... Да вот, работу одну закончил, и еще какую! А представьте
себе - мне удалось сделать одно чрезвычайное открытие... Когда оно будет
реализовано, оно вызовет чрезвычайные последствия и в наших понятиях, да,
возможно, и в течение жизни человечества... Но, простите: сейчас неловко
входить в подробности, вот потом Павлик...
Он действовал с тончайшим психологическим расчетом, Шишкин. Шли самые
первые годы еще не определившегося нового этапа во взаимоотношениях между
наукой и жизнью. Наука, как Илейко Муромец, просидев свои тридцать лет и три
года на печи, начала покряхтывать и примериваться, как бы ей сойти в красный
угол человеческой горницы... Людей со дня на день живее и острее начинало
занимать всё, исходившее из лабораторий ученых и из мастерских техников...
Общество начинало всё пристальней посматривать на ученого, с уд ивлением
замечая, что чудес-то, наслаждений-то, восторгов приходится ждать скорее от
него, чем от старых корифеев - писателей, поэтов, музыкантов...
Раньше черт знает какие приключения происходили со всякими
международными авантюристами, с Казановами всякими, с искателями кладов, с
масонами, волшебниками, гипнотизерами... А теперь вниманием овладевали
совсем другие персонажи: Томас Эдисон, придумавший фонограф, молодой
итальянский аристократ, теннисист и щеголь, Гульельмо Маркони, сумевший
вырвать патент у бескорыстного, как все русские профессора, Попова,
изобретателя "беспроволочного телеграфа". Люди, еще вчера казавшиеся
скучными педантами, грубыми мастеровыми - чудаки с перхотью на плечах, с
дурными манерами и пустыми кошельками, - вдруг начали выходить в герои дня.
Дамы - они всегда первыми реагируют на сдвиги общественного сознания. Что
больше всего привлекает женщин? Сила, мощь, власть... Не всё ли равно -
власть чего? Сила оружия или сила таинственных лучей?
А тут еще и особый раздражитель: "Павлик объяснит..." Как Павлик?
Почему раньше Павлику? А почему не прямо мне?
Очень хитро пометал свои сети в воду этот баккалауро!
Анна Георгиевна и Раичка, хотели они того или не хотели, сделали всё от
них зависящее, чтобы привлечь к сидевшему меж них Шишкину максимум внимания.
Он же был не из смущающихся. Я на несколько минут отвлекся от него, чтобы
шепнуть два-три слова Лизаветочке, и когда снова повернулся в сторону Анны
Георгиевны, он уже как бы читал лекцию окружающим. Вдохновенную лекцию: "Я и
эндвао..."
Но теперь получалось, что им изобретено что-то вроде алхимического
эликсира жизни... Правда, он еще не овладел искусством закреплять на
длительный срок действие своего снадобья, но одно ясно: тот, кто вкусил его,
испытывает блаженство, трудно поддающееся описанию... Усталости, печали,
любого недовольства и боли, физической и душевной, - как не бывало!.. Вы
знаете, что называется эвфорией, сударыня? Эвфория - это чувство
абсолютного довольства жизнью... Люди пожилые (дядя Костя Тузов приложил
руку к уху) о щущают прилив молодой энергии, юноши становятся вдвое, втрое,
может быть вдесятеро, крепче, выносливей, энергичней, деятельней... Сказка?
Нет, это еще не сказка... Сказка началась бы в том случае, если бы удалось
провести, так сказать, всечеловеческую ингаляцию моего газа... Ввести его
как бы в постоянный дыхательный рацион жителей земли...
Я не пророк, но подумайте сами: ведь мир может стать иным - терпимым,
оптимистичным, доброжелательным, правдивым, прогрессивно мыслящим...
В ахиллесову пяту общества он пустил вторую стрелу. "Прогресс!" - было
лозунгом и успокоением тогдашнего либерализма. Его алкоголем и его
хлороформом. Его опиумом! Прогресс, а не революция, улучшение мира не в
крови и борьбе, а вот так, как он говорит: вдыханием газа, принятием
таблеток гераклеофорбии,- "Пищи богов" Уэллса, - посредством таинственного
облучения эманацией его чудодейственных комет... Что могло бы быть
вожделеннее, о чем еще можно было мечтать? К этому звали Уэллсы, на это
надеялись философы-интуитивисты...
На баккалауро обрушился перекрестный огонь: "Простите, молодой человек,
но... ваше открытие - уже проверенный факт?", "Венцеслао, друг, как же это
получилось, как ты до этого додумался?", "Коллега Шишкин, один вопрос: а
нельзя ли какнибудь... ну, попробо вать, что ли... действие этого вашего
вещества?", "Венцеслао, а Венцеслао?! - это уже Раичка, конечно: - А этот
ваш... углекислый газ? Он что? Он - вкусный?"
Коллега Шишкин охотно отвечал всем и каждому, как самый опытный "кумир
толпы"... Ну что же? Если угодно, можно назвать его и "вкусным", дорогая
Раиса Борисовна! Вред? Он испытывал его многократно на себе, но, как видите,
никаких признаков вредоносности... О, вот об этом пока говорить трудно... В
лабораторных условиях вещество получается крайне дорогим... Ну, скажем так:
пока что оно ценится _на_вес_золота_".. В дальнейшем?..
Нет, почему же! В настоящий момент он располагает несколькими десятками
кубических метров газа... Ну у может быть, чуть больше... Где? Хранятся в
специальном портативном газгольдере. Ну что вы-просто такой толстостенный
сосуд... Совершенно точно, этот самый, Лизавета Илларионовна... Да просто,
знаете, я не рискую оставлять его без присмотра...
Вы понимаете, чего он достиг? Он никому не предлагал ничего. Никого ни
о чем не просил, ни лично, ни через мое содействие. Он, собственно, ровно
никого даже и не обманул в тот вечер. Он допустил одну неточность, одну
"фигуру умолчания", как учат в курсах словесности, он не назвал свой газ его
настоящим именем. Не сказал, что это - _газ_правды_... Только и всего. Но
ведь его никто об этом и не спрашивал...
И когда на него накинулись с уговорами, упреками, мольбами, ему
осталось малое: слегка поломаться, поосторожничать, проявить
нерешительность... "Ах, это невозможно!" Всё это он проделал на самом высшем
уровне, как теперь стали говорить.
Ты помнишь, какой поднялся кавардак? "Какая прелесть! Человечество
станет _гуманнее_!" "И мы испытаем это первыми!.." "Лизанька, ты подумай: я
же буду во всей консерватории единственная!" "И этот человек - среди нас.
Какая удивительная личность! Какой благородный профиль! А - борода? А -
глаза!.. Нэтти, почему ты его никогда раньше не показывала?!"
Убеждать? Не он убеждал, его убеждали! Даже Лизаветочка, с ее видом
Лизы Калитиной, даже она трогала пальчиком рукав баккалауро через стол:
"Вячеслав Петрович! Ну сделайте мне именинный подарок!.." Коля положительный
сурово высказался насчет того, что видеть такой опыт было бы "толково". Сам
генерал Тузов проворчал: "Прошу, прошу, господин технолог... Весьма
любопытно..."
Технолог Шишкин не спешил. Спокойно, как 6ы всё еще ведя внутренний
спор с самим собой, глядя в себя, он докурил папиросу, потом сделал
неопределенный жест умывающего руки Пилата, резко встал и вышел из комнаты.
Думается, в этот миг некоторым застольникам вдруг стало не по себе. До
того многие как-то не вполне себе представляли, что ведь _штука-то_ эта
где-то тут же, рядом... Что _эксперимент_ может начаться не через год, а вот
сейчас... И над ними! Но пойти вспять у же никто не решился...
Баккалауро вернулся мгновение спустя. Матово-черная мрачноватого вида
бомбочка стала на своих кривых крокодильих лапках на нарочито придвинутый к
обеденному столу самоварный столик с толстой, искусственного коричневатого
мрамора, фигурной доской.
Я смотрел на это всё, но даже я не понимал, что нашей обыденной -
такой милой, такой мирной! - жизни отведены последние _считанные_минуты_.
Место тамады на добродушном пиру Лизаветочкиных именин, в квартире на
Можайской, нежданно, непрошеный и незваный, занял сын садовника и горничной
из имения Ап-Парк в Кенте Герберт Джордж Уэллс. И если никто из нас не
увидел на стене надписи "мэнэ тэкэл фарэс", то не потому, что ее там не
было, а по слабости зрения. Она - была.
КОШМАРНЫЙ СЛУЧАЙ
"Борис Суворин разбил дорогое трюмо..."
"Десять гнусных предложении за одну ночь!"
"Кошмарный случай на Можайской улице..."
"Петербургский листок", 1911 г.
Помнишь, Сергей Игнатьевич, такие заголовки? Эх, знали бы репортеры
"Листка", что произошло в ночь на двадцать пятое апреля одиннадцатого года
на Можайской, дом 4, - все мы стали бы знаменитостями. Видите: у него и
сегодня ужас на лице написался... у Сладкопевцева!
Ну-с, так вот-с... Был на Венцеслао в тот день серенький, очень
приличный пиджачок, хотя рубашка всё же с приставными манжетами и
манишкой... "Не имитация, не композиция, а настоящее _белье_линоль_!" - как
было тогда написано на всех заборах. Вамто эти вдохновенные слова рекламы
ничего не говорят, а для нас в них - наша молодость!
Как фокусник, он протянул смуглую ручку свою к вентилю бомбы. Из-под
"не композиции" выглянуло волосатое узкое запястье, - всё помню!
Все кругом - кого не заинтересует фокус? - замерли. Стало слышно, как
ворчит Федосьюшка на кухне...
- Двери плотно! - вдруг требовательно скомандовал Шишкин, и ктото
торопливо захлопнул дверь. - Прошу не нервничать! - проговорил он. -
Внимание! Начинаю! Мы все - я в общем числе - дрогнули.
Тонкая, быстро расширяющаяся на свободе струйка зеленоватого пара или
дыма тотчас вырвалась из маленького сопла. Она била под таким давлением,
что, ударившись с легким свистом о потолок, мгновенно заволокла его зелеными
полупрозрачными клубами. Свист перешел в пронзительное шипение... Стрелка на
крошечном манометре дошла до упора...
В тот же миг золотисто-зеленое, непередаваемого оттенка облако окутало
лампу, волнуясь и клубясь, оно поползло по комнате. Никем и никогда не
слыханный запах - свежее, лесное, лужаечное, росистое благоухание достигло
наших ноздрей еще раньше, чем туман окутал нас... Ландыш? Да нет, не
ландыш... Может быть и ландыш, но в то же время - всё весеннее утро, со
светом, со звуками, с ропотом вод... Пахнуло - не опишешь чем: молодостью,
чистотой, счастьем...
Я взглянул вокруг... Все сидели, счастливо зажмурившись, вдыхая эту
нечаянную радость... Боже мой, что это был за запах!
В следующий миг странные, иззелена-желтые лучи брызнули нимбом от
лампы. В их свете лица приобрели не только новый колорит, казалось даже -
новые черты. Помню, как поразила меня в тот миг глубина и неземная чистота
этого зеленого цвета: только в спектроскопе, да при работе с хлорофиллом,
натыкаешься на такую золотистую зелень... А в то же время у стен комнаты, по
ее углам забрезжило вовсе уж сказочное, непредставимое винноаметистовое
сиянье... Оно точно бы глухо жужжало там...
Не знаю, долго ли росло зеленое облако, много ли газа выпустил
Венцеслао: на манометр мы не глядели, куда там!
Едва первые глотки воздуха, насыщенные всем этим, влились в мои легкие,
я перестал быть самим собой. Блаженное головокружение заставило меня закрыть
глаза. Нежные, неяркие радуги поплыли перед ними, в ушах зазвенели
хрустальные звоночки... В терцию, потом - в квинту. В квинту, Сережа, лучше
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг