Детали бессмысленного, кровавого, идиотского в прямом смысле этого
слова террористического акта, который стоил жизни всем пассажирам утреннего
московского рейса и обоим террористам, Беса совершенно не интересовали.
Посланные им ранним утром в аэропорт встречать Леху и его спутников люди,
вернувшись, взахлеб, возмущаясь рассказывали, как два сбежавших из отряда
накануне отморозка непонятно зачем захватили самолет, не выдвинули никаких
требований, а лишь выкрикивали набившие уже все оскомину лозунги о свободе и
независимости Ичкерии и вечной непримиримой войне с Россией. Когда же особое
подразделение спецназа, натасканное как раз на борьбу с терроризмом на
авиационных линиях, прибывшее из Москвы вместе с министром, пошло на штурм
самолета, просто взорвали на борту всю имеющуюся у них взрывчатку. Люди
шумели и негодовали, Беслан же не соизволил даже выслушать своих посланцев
Практически не затронула его и волна возмущения, прокатившаяся и в
Москве, и в Грозном, да, пожалуй, и во всем мире. Недоумевали, и явно
осуждали его даже те, кто был к нему ранее расположен, включая откровенно
работавших на него журналистов- те не могли простить смерти коллеги. Многие
знали, что Артемьев дружен с Шахсаидовым, собственно никто из них этого
никогда и не скрывал. В этой связи не составило большого труда догадаться,
или, по крайней мере, предположить, что Алексей летел как раз на очередное
свидание с Бесом и то, что именно тот самолет, на котором он летел, был так
беспричинно и жестоко уничтожен боевиками последнего, заставило многих
говорить и писать о вероломстве и бесчестии боевого генерала. Многократно
воспетый и прославленный даже Робин Гуд в одночасье превратился в бандита с
большой дороги.
Решительно осудили и поспешили отмежеваться от него и власти самой
Ичкерии. Но и это всерьез не затронуло Беслана.
Его люди ждали от него действий или, по крайней мере, объяснений, по
поводу того, что станет он предпринимать, дабы смыть обрушившийся на голову
позор и оправдать себя и их в глазах общественного мнения. Ожидание это было
отнюдь не спокойным и не безмолвным, в комнату, где снова, как и после
гибели Ахмета, уединился Беслан долетали теперь возбужденные голоса, и гул
их все усиливался. Но и это не беспокоило его теперь. Выглянув из-за двери и
обведя собравшихся во дворе дома людей своим холодным, а теперь еще и словно
невидящим взглядом, он коротко приказал доставить ему список пассажиров
злосчастного московского рейса.
Как ни странно, но это на некоторое время успокоило людей - очевидно, у
командира есть план, и, следовательно, их дело - просто выполнять его
команды - остальное он, как всегда, берет на себя. Он скрылся за дверью, а
люди разошлись со двора, над которым снова повисла тишина.
Список ему доставили через пару часов, и он внимательно изучил его, сам
не зная, зачем - все те, кого собирался привезти с собой Леха, в списке
значились. Информация о том, что один из пассажиров - Дмитрий Поляков на
борт самолета так и не поднялся, по чьему-то недосмотру, а быть может, и
корыстному интересу ( на его место вполне могли подсадить какого-нибудь
несчастного безбилетника), в списке отсутствовала.
У Беслана было такое ощущение, будто, долго плутая в полу - темном
коридоре, он, наконец, разглядел слабый свет в отдаленном его конце и сразу
же двинулся в этом направлении. Причем, приближаясь к источнику света все
ближе и ближе, он явственней убеждался, что это и есть выход из лабиринта, и
инстинктивно прибавлял шаг, спеша поскорее выбраться на свободу. Когда же до
выхода из мрачного тоннеля, таящей в себе целый сонм бед и опасностей,
остались считанные шаги, он и вовсе побежал, не в силах совладать с собой и
своим страхом. Но в тот момент, когда, казалось, что он достиг заветного,
сияющего во мраке проема, пред ним возникла еще одна, на этот раз совершенно
непреодолимая преграда, на которую он со всего маху и налетел, страшно, в
кровь разбивая тело и дробя кости, и теперь отброшенный страшным ударом
валялся на жестком ледяном как могильные плиты полу в сомкнувшимся на век
мраке проклятого лабиринта. Так ощущал себя в эти минуты, а впрочем, быть
может и часы, Беслан Шахсаидов.
Однако, этим днем, его ожидало еще одно неприятное известие.
Разумеется, оно ни в какое сравнение не шло с тем событиями, что произошли в
аэропорту ранним утром, но к тому мероприятию, которое он предполагал
осуществить нынешней ночью на руинах старого монастыря, имело самое
непосредственное отношение Возможно поэтому, его уединение рискнули все-таки
нарушить люди, которые принесли эту новость. Новость была такой - завтра, а
быть может послезавтра, словом - в ближайшие дни в губернский центр
пребывала солидная весьма комиссия из Москвы. В составе ее были и сотрудники
Администрации Президента из комиссии по делам репрессированных, и
прокурорские работники, и историки, и журналисты, и представители Русской
православной церкви Естественно, все эти обличенные немалыми полномочиями
люди ехали расследовать трагедию степного монастыря, и главным объектом их
внимания конечно же станут его руины.
Беслан информацию выслушал молча и только кивнул, давая понять что все
услышанное принял к сведению, а спустя полчаса распорядился приготовить ему
машину, снабдив ее несколькими канистрами с горючим, питьевой водой, мощным
фонарем, крепкой веревкой и еще кое-какими инструментами, назначение которых
ничего не говорило о том, куда будет лежать его дорога и какие цели ставит
он перед собой в этом путешествии Еще через полчаса он вышел к машине
экипированный и вооруженный, как обычно, перед боевой операцией и, никому
ничего не объясняя, не давая никаких распоряжений, но категорически запретив
следовать за собой, мягко, по-кошачьи запрыгнул на водительское сидение
своего мощного джипа и уже через несколько мгновений исчез в сгустившихся
сумерках.
Никто не посмел задать ему вопроса, который, конечно же, мучил всех, но
если бы и нашелся смельчак, ответа бы он не услышал. Беслан не знал, зачем
он едет и, к тому же, так спешно. Однако он был совершенно уверен в том, что
этой ночью он должен быть на месте гибели Ахмета - в развалинах степного
монастыря. Объяснить это кому-либо было просто невозможно.
Последние дни вырвали из окружения Дмитиря Полякова слишком много
людей. Не каждый человек и за всю свою жизнь понесет столько человеческих
потерь - и слава Богу! Но в разной, разумеется, степени, скорбя, сожалея и
даже страдая от потери, к примеру Микаэля Куракина, Дмитрий как не странно,
более всего чувствовал отсутствие рядом с собой малоприметного, но
незаменимого, как выяснялось теперь, Ковалевского. Долететь до губернского
центра, глубокой ночью прибыв в его аэропорт, который все еще лихорадило
после вчерашней трагедии, оказалось лишь половиной дела. Куда труднее было
организовать его поездку в отдаленный степной район - к развалинам старого
монастыря. Причем непреложным и раздражающим даже степенью своего
беспричинного на первый взгляд упрямства, условием Полякова было то, что
отправится он в монастырь один, без какого-либо сопровождения. Потребовался
целый день, исполненный организационной суетой, беспрестанными звонками в
Москву, контактами на месте с чиновниками различного ранга, людьми из свиты
министра и в конце концов с ним самим, но и при этом - не прекращающимся ни
на минуту процессом раздачи взяток, чтобы к вечеру - экипированный
относительно неплохо, на приобретенном здесь же по цене в несколько раз
превышающим реальную, даже московскую стоимость машины, джипе, он смог
наконец выехать из взбудораженного городка на шоссе, убегающего вдаль, в
подернутые уже дымкой предвечернего тумана и залитые розовым светом
незаметно крадущихся сумерек, бесконечные, безлюдные и не желающие вовсе
вести счет времени, степные просторы.
Несколькими часами раньше, к руинам монастыря добрался на своем мощном
"Хаммере" Бес. Он ехал не спеша, минуя блокпосты и избегая раскаленного
полотна пустынной, правда, теперь, а некогда одной из самых оживленных на
юге России, трассы. Одинокие машины все же нет-нет да и встречались на ее
черной, лоснящейся расплавленным асфальтом ленте, а лишние встречи были
Беслану не к чему. Его " Хаммер", более напоминающий танк или какую-другую
машину, сконструированную для военных действий, что, собственно, так и было,
ибо этими машинами были оснащены вооруженные силы Соединенных штатов
Америки, - был слишком редок и приметен не только для здешних мест, но и
вообще для России. К тому же многим, если не всем, интересующимся его
персоной, и во многом, благодаря, журналистам, было известно, что он ездит
именно на "Хаммере". Словом, он пробирался малоизвестными степным тропами и,
вроде бы в своей конспирации, преуспел. Когда он прибыл на место, горячий
день еще был в разгаре и солнце едва- едва перевалило за точку зенита,
практически незаметно, сохраняя вроде полную неподвижность и опрокидывая на
землю потоки нестерпимой жары, тем не менее медленно, но неуклонно поползло
оно вниз, теряя с каждым миллиметром набранной в полдень высоты и силу
своего обжигающего пекла, хотя в это трудно было поверить. Однако жара
никогда особо не беспокоила Беслана, сейчас же он ее просто не замечал
Загнав машину на монастырский двор, он ловко припарковал ее практически
вплотную к сохранившейся стене одного из строений, тень от нее, которая
теперь с каждым часом будет только увеличиваться, должна была укрыть
массивный черный корпус джипа от разящих солнечных лучей. Он собирался сразу
же приступить к осмотру руин и, в первую очередь, шахты развороченного
колодца, но в небе, выцветшем от беспрестанной жары как ситец дешевеньких
занавесок - блекло голубом, без единого облачка раздался стрекот вертолета.
Звук был едва различим, и это значило, что вертолет находится на изрядном
расстоянии, но опытное ухо Беслана его все-таки уловило. Это мог быть кто
угодно- от местных аграриев, облетающих бескрайние свои латифундии, до
спецназовцев или пограничников, напряженных и бдительных сверх всякой меры
после террористического акта в аэропорту. Рисковать Беслан не хотел. Посему
он все же решил дождаться темноты, а до той поры, забрался в кожаные недра
своей автомобильного монстра и, не жалея горючего, включил двигатель,
обеспечивая тем самым работу кондиционера в салоне. Вероятность того, что с
высоты полета замечен будет черный корпус машины, припаркованной так
грамотно, что практически сливался с полуразрушенным монастырским строением
была, конечно, высока, но тут полагаться приходилось только на удачу Ничего
другого Беслану просто не оставалось. Кроме того, в душе он был даже
внезапной паузе - она давала ему время подумать, а мысли в его голове
бродили сейчас разные, к тому же были они не причесаны, если не сказать
взлохмачены, как, наверняка, определил бы это состояние Ахмет.
Прежде всего, Бес был несколько удивлен собственной реакции, а вернее
собственному спокойствию, которое вопреки ожиданиям не покинуло его на
зловещем для него месте - месте гибели Ахмета. Много раз он представлял
себе, как это произойдет и, полагая, что приедет сюда впервые вместе с Лехой
и его компанией, был весьма озабочен тем, удастся ли ему скрыть свое
волнение, а возможно и более сильные чувства, которые, был в том уверен!
непременно охватят его на этом проклятом месте. Теперь же он был здесь один
и, следовательно, совершенно свободен в проявлении своих чувств, но
удивительное дело! - он не испытывал ничего, кроме обычной фронтовой
напряженной тревоги и готовности в любую минуту к любым действиям Сердце в
его груди билось ровно и воспоминания об Ахмете рождали в душе только тупую
черную тоску Но все последние дни она и не покидала его, лишь отступая
иногда под напором неотложных проблем, а после - особенно в лишенные
привычного сна ночные часы - словно спеша наверстать упущенное, наваливалась
с новой силой, все глубже внедряя в сознание раздирающую его мысль - так
теперь будет всегда. Теперь тоска снова оплела его своим холодным черным
саваном и, глядя из-за темных окон машины на пыльные, прокаленные неумолимым
солнцем, развалины монастырских строений, он впервые с безжалостной
мучительной ясностью понял: ничего не добьется он один он от этих мрачных
безжизненных развалин, ничего, что приблизило бы его к разгадке гибели
Ахмета, и таким образом к нему самому, на что в тайне, а скорее всего- и не
осознавая этого, надеялся Бес. Он потерял самого близкого человека на земле,
единственного друга и брата своего, потерял безвозвратно и навечно. Чем тут
могут помочь черные, наполовину занесенные песком развалины чужой святыни?
Свинцовая тяжесть тоски умножилась обломками рухнувшей надежды. На душе у
Беса стало совсем мерзко - ничего подобного никогда не переживал он раньше.
А самое главное, возможно впервые в своей жизни, он не знал, что делать
дальше, не знал совершенно и даже представить в самых общих чертах не мог. И
от этого было ему страшно. Мысль о том, что дальнейшая его жизнь на этой
земле - а по всему выходило именно так - просто не имеет смысла, юркой
стремительной змейкой скользнула в сознание, он и не заметил когда. Однако
она уже по-хозяйски извиваясь, струилась в нем, отравляя ядовитым посулом
простого и быстрого решения, а вместе с ним и ухода от всех, нестерпимых
страданий. " Так ведь, действительно, будет проще" - подумал Беслан и
совершенно неожиданно для себя и неуместно в минуты таких размышлений -
заснул. Сон, как случалось это с ним в последнее время, подкравшись, сразил
его вдруг, сразу и, что называется, наповал - затылок расслабленно откинулся
на мягкую кожаную подушку подголовника, а руки так и остались лежать на
баранке, как если бы он только что собирался
тронуть машину с места, да вдруг и застыл на месте, вовлеченный кем-то
в старинную, памятную еще с детства игру " замри! "
Уже почти стемнело, когда Поляков разглядел наконец черные - на фоне
темно-синего вечернего неба, контуры каких-то неясных строений, которые по
его расчетам и должны были бы быть развалинами монастыря. До этого он долго
плутал по пыльным степным дорогам, сверяясь с картой, которая, как
выяснилась была весьма приблизительна. Его останавливали и подолгу
задерживали на блокпостах, придирчиво проверяя документы, и досаждая до
одури одинаковыми вопросами, на которые он монотонно, словно читая к
заученный заранее текст отвечал одинаковыми- слово - в слово фразами Нельзя
сказать, чтобы делал он это специально, чтобы позлить нагловатых и
подозрительных, впрочем - и то, и другое, явно от страха, милиционеров и
казаков из местного ополчения. Иначе бы он просто однажды, не выдержав,
сорвался, наговорил дерзостей, и кто его знает, чем бы в итоге закончилась
эта дискуссия. Тупое монотонное бормотание было для него своего рода
психологической защитой, но и оно, случалось, выводило остановивших его
людей из себя. Тогда в ход шли рекомендательные письма местных чиновников
или деньги, а чаще и то, и другое - совокупно. Его отпускали, однако вслед
смотрели недоверчиво: археолог из Москвы, вздумавший в столь неспокойное
время, в непосредственной близости чеченской границы исследовать здешние
достопримечательности, к тому же без опаски разъезжающий на новенькой
дорогой машине, доверия не вызывал. Но и трогать его было боязно - бумаги
подписаны высоким губернским начальством, да и парень держался спокойно, не
нервничал и ничего предосудительного при себе не имел, к тому же был явно
славянского типа. Каждый раз, покидая очередной блокпост, Поляков мысленно
хвалил себя за то, что не поддался на искушение прихватить с собой
какое-нибудь оружие, на чем сильно настаивали его сотрудники и те люди,
которые были привлечены к его сборам в губернском центре. В дальнейшем
оружие ему, возможно, и пригодилось бы, к тому же - с ним, бесспорно, было
намного спокойнее, но окажись он теперь вооружен - ничего дальнейшего
попросту могло не быть.
Теперь, похоже все мытарства его на пыльных обожженных палящим солнцем,
до крайности запутанных, к тому же, степных дорогах, остались позади - он
был у цели. Монастырская стена, когда-то видимо служившая ему надежным
укрытием, и теперь внушительно чернела в синих сумерках. Широкий проем в
ней, в том месте, где ранее видимо были ворота обители, он обнаружил не
сразу, а обнаружив, решил почему-то машину оставить снаружи. Заглушив
двигатель и прихватив с собой из всей свой поклажи лишь две вещи - мощный
фонарь и небольшой изящный пакетик какого-то московского бутика, в котором
упакована была диадема, Дмтирий Поляков переступил незримый и физически не
существующий, но очень хорошо ощутимый им порог монастыря. К ночи в степи
задул сильный ветер, не принесший правда живительной прохлады, но внутри
монастырских стен завывания его был особенно сильными, заглушая все прочие
звуки.
Все это время Беслан Щахсаидов спал, и сон его, по обыкновению был
крепок - он не слышал звука подъехавшей машины и осторожных шагов Полякова
вступившего на монастырский двор. Однако в отличии от привычного уже
беспросветно темного беспамятства, в которое глубоко погружалось его
сознание, сейчас он видел сон. Снился ему Ахмет. Живой, здоровый,
переменчивый - то сражающий всех наповал меткой ироничной репликой или по -
мальчишески задорной шуткой, то погруженный в хмурую меланхолическую
задумчивость, выражающий свои мысли туманно и почти непонятно. Как и раньше,
когда выдавалась у обоих свободное время, они беседовали сейчас о том, что
более всего волновало каждого из них, причем, посвящая друг друга во все без
утайки, даже самые сокровенные мысли. Обычно в таких беседах солировал
Ахмет, повествуя о своем, наболевшем и растолковывая Беслану, прервав часто
на полуслове его слабые потуги сформулировать мысль самостоятельно, что, как
и почему твориться у него на душе. Сегодня же все было наоборот - говорил
Беслан, Ахмет лишь задумчиво слушал, практически не перебивая, но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг