дело. Разве мы все без сердца? Стали снова ходить к ней, кто - с
гостинцем, кто - с советом. Никого она не привечала, гостинцы брала -
словно камень ей приносили, а не свежий, на бараньем сале, патыр! А
если начнешь расспрашивать, как в городе ей жилось, да как приемная
дочка растет-привыкает, она губы сожмет - словно щель в копилке, глаза
полыхают, как у дикого кота - сабончи... И ни словечка!
Попросилась она у председателя - пасеку взять, там и жить стала.
Уж когда-когда увидишь ее в магазине или в правлении! Однако от чужих
глаз ничего не скроется. Стала подрастать ее приемная дочка, стали
примечать люди: у нее одно лицо с Зумрад! Те же глаза и брови... Ну,
ответь, Сайд, зачем ей было врать? Скажи она все как есть: вышла, мол,
в городе замуж, не заладилась жизнь, пришлось вернуться в родные края,
одной воспитывать дочку... Кто бы ее осудил? Кто бы не пожалел ее,
если б к людям с открытым сердцем пришла? Так нет! Еще выше нос
задрала, ходит, словно жердь проглотила... Сайеру свою, когда время
пришло, не отдала в галъвасайскую школу - в район отвезла, в интернат.
От кривой палки и тень кривая! Приезжает девчонка на лето - так же,
как мать, сторонится людей. Подруг у нее нет...
И вдруг, бросив поварешку, бабушка выпрямилась и воскликнула так
громко, чтоб слышно было в доме:
- А дед твой сердобольный меня во всем винит... Да я, если хочешь
знать...
Тут она запнулась, притихла и опять начала помешивать давно
готовую шурпу. Подняла на меня затуманенный печалью взгляд:
- Как приехал ты, Сайд, хотела я загладить все старое. Мы-то ближе
всех к ее дому... Сходила, позвала в гости, радость, говорю, у нас...
"Так ведь у вас!" - сказала, словно отрубила. И на привет твой, сам
говоришь, ответить не пожелала. Ты-то чем виноват перед ней, ягненочек
мой?
История, рассказанная бабушкой, тяжестью легла мне на сердце. Я
все думал: велика ли вина этой женщины? Может, в чем виновны и
односельчане? Как это вообще получается, что люди не могут понять друг
друга?
Меня так и подмывало вмешаться в это дело и разрушить, наконец,
стену отчуждения между одинокой женщиной и людьми Гальвасая. Только -
как этого добиться?
Видя внука хмурым и озабоченным, дедушка попытался развлечь меня
по-своему. Притащил и стал показывать образчики меда:
- Вот, погляди, этот, белый, тверд и маслится, как баранье сало. А
этот - прозрачней, чем вода. И еще посмотри - этот так густ, что не
льется, а переплывает из банки на блюдце. А этот, темно-коричневый,
видом похож на патоку, а вкус у него особенный, с легкой горчинкой.
Я рассеянно пробовал мед, похваливал - и невпопад спросил:
- А нет ли у вас камней, дедушка? Хоть бы один красивый камешек
привезти на память об этих горах!
Брови старика поднялись недоуменно - морщины на лбу от этого
выстроились в виде журавлиного клина.
- Камней? - переспросил он. И заулыбался, припомнив: - Есть, есть
у меня камень! Я храню его потому, что он походит на окаменелый мед...
Несколько минут суетливых поисков - и вот лежит передо мной
хрупкая на вид, но такая крепкая, каменная веточка - стебель с
единственным листом, соперничающим своей светящейся желтизной с цветом
меда, пронизанного солнцем.
Моих знаний по геологии, почерпнутых в основном из популярных
книжек академика Ферсмана, хватило, чтобы понять: если это не
драгоценный, то во всяком случае примечательный поделочный камень.
Откуда он у деда?
Довольный произведенным впечатлением, Муйдин-бобо хитро улыбался.
- Откуда ветка, говоришь? Из каменного сада царя Шаддода... Не
слыхал? Так послушай: вот что рассказывают старые люди...
Жестокий царь Шаддод ехал на охоту. На пути встретилось подворье
бедняка. Не сворачивать же царю! Вслед за Шаддодом промчалась на
горячих арабских конях его свита. Глянул хозяин: поле его вытоптано,
деревья в саду поломаны. Разоренье! На крики и жалобы бедняги кто-то
из свиты ответил ударом камчи...
Не везло в этот раз на охоте царю. Прицелился в газель, спустил
стрелу. Чудеса! Стрела повернула в полете и убила любимую охотничью
собаку повелителя.
Царя поразило недоброе знамение. Решил он искупить свои грехи
богатым пожертвованием. Велел мастерам сотворить дивный сад, чтобы
деревья в нем были золотые, а листья и цветы на них - из рубинов,
бирюзы, сердолика... И сад этот он пожертвовал богу.
"Воистину царский дар! - возгласили шейхи. - Мы будем молиться за
тебя, повелитель!" Но едва они начали молитву, разверзлась земля и
поглотила волшебный сад. Говорят, он и доныне красуется в подземной
тьме... Говорят, смельчаки, что спускаются туда, приносят с собой: кто
- золотую ветку, кто - сердоликовый цветок. Вот и моя веточка, должно
быть, из сада Шаддода...
Дедушка замолк, поглядев на меня с видом лукавого превосходства. Я
засыпал его вопросами - кто видел этот сад? Где?
- Кто ж его знает? По-разному говорят люди...
Больше я от дедушки ничего не выведал.
-------
Сон бежал от меня, я вертелся, как мельничный жернов. Передумывал
услышанное. А вдруг сказочное это подземелье существует на самом деле?
Вдруг - где-то здесь, в горах?
А когда я, наконец, заснул, мне приснилось, что яблоня в дедовом
саду стала каменной, ее рубиновые яблоки дождем сыплются на чорпаю,
глухо стуча по доскам: туп-туп-туп...
Проснулся: в самом деле - стучат в нашу калитку. Сую ноги в
сандалии, примяв задники, набрасываю дедушкин чапан, иду открывать, а
глаза все еще косятся на чорпаю и словно бы видят в складках паласа
яблоки-рубины, с кулак, поигрывающие алым светом в своей чернобагряной
глубине - как те рубины, что в бабушкиных серьгах...
Открыл калитку - и сон слетел с меня разом, как листва с тутовника
после первого мороза.
Девочка! Вся в слезах! Задыхается, едва выговаривая:
- Несчастье... мама... Нужен доктор... или хоть кто-нибудь!..
Я не доктор, но я "кто-нибудь" - в прошлом году, перед тем как
поехать в лагерь труда и отдыха, сдавал санминимум. Если нужно оказать
первую помощь, не растеряюсь!
Что же случилось? Толку не добьешься: девочка тянет меня за собой,
плачет, пытается что-то сказать и снова плачет. Наконец выговорила: "У
мамы... ее лошадь оступилась, мама упала, расшибла голову... Кровь
течет... больно, нельзя тронуть..."
Решаю мгновенно - положиться на свое уменье. Ведь до колхозного
медпункта еще дойти надо, да и там только фельдшер, а врача надо
вызывать из района.
Девочка бежит впереди, оскальзываясь на примятой траве, я вижу ее
платье, сшитое по-городскому. Вдруг узнаю тропу через луг и понимаю,
кто эта девочка и кто ее мать. Это же та, Зумрад, - и приемная или
родная? - дочка ее!
Сердце мое, трепыхаясь, готово проломить ребра.
И вот мы добегаем. Передо мной дом, куда нет доступа людям
Гальвасая.
Но какое это все имело значение перед лицом беды?
Хозяйка дома - да, это была та самая Зумрад! - лежит на постели,
бессильно раскинувшись. Надбровье вспухло, синяк уже спустился к
глазу. На щеке глубокая ссадина. Кровь больше не течет - запеклась.
Глаза прикрыты черной каймой ресниц...
Оборачиваюсь к девочке - резко, решительно. Чувствую себя почти
хирургом.
- Йод, бинт найдется? Ну, хоть чистая марля? И ножницы, скорее!
...И вот уже вытираю рукавом чапана взмокший лоб, совсем не
подокторски. Кажется, все сделано, как меня учили, рана обработана,
бинт наложен туго.
Женщина затихла, перестала стонать. Мы с девочкой поднимаем головы
и впервые рассматриваем друг друга...
Девочка эта - Сайера, должно быть, ровесница моя или чуть младше,
в самом деле, очень похожа на мать. Брови черные-пречерные, она их
нахмурила, точно старуха. Ресницы, еще мокрые от слез, слиплись
треугольничками. Глаза смотрят прямо в мои глаза. Думаете, с
признательностью? Благодарностью?
Куда там!
Так смотрят на человека, когда очень хочется попросить его
удалиться, да что-то мешает - приличие, что ли?
Впрочем, оно мешает недолго.
- А теперь уходи!
Отвернувшись, она говорит это тихо и устало. Я молчу. Она
добавляет, еще тише:
- Искать тебя будут. Прибегут...
Хоть бы пол-спасибо услышать за помощь! Нет, видно, права бабушка,
такие уж это люди...
Выпрямляюсь, запахиваю поглубже свое одеянье и шагаю, гордо
выпрямившись, стараясь, чтоб не очень высовывались из-под чапана мои
ноги, чтоб им отсохнуть! И слышу брошенное вслед:
- Не говори никому!.. Мама не велела!..
-------
Вечером сидел я, весьма раздосадованный несовершенным устройством
мира, где старшие, неизвестно на каких основаниях, взяли себе право
указывать, что следует и чего не следует делать. И не малышам, что
было бы естественно, а просто людям, несколько менее старшим, но
вполне уже самостоятельным.
Перебираю в памяти события этого длинного, совсем не тихого дня...
Моего выступления в роли "Скорой помощи" никто не заметил -
спал-то ведь я в саду, а старшие - в доме. Очень хотелось рассказать
самому, и не было особой причины помалкивать - мало ли чего взбредет в
голову девочке, у которой и подруг-то нет! Но я, удивляясь сам себе,
все-таки держал язык за частоколом зубов.
После завтрака Муйдин-бобо поднялся, покряхтывая, обругал
поясницу, которая-де в последнее время совсем разошлась в доставлении
ему неприятностей, и отменил свой каждодневный обход ульев. Бабушка
взялась готовить ему растиранье из каких-то заветных листьев и
корешков, а я направился в огород, который моими стараниями уже был
доведен до такого состояния, что осталось выпалывать только овощную
рассаду...
Итак, сорняков нет, чем же прикажете заняться? Я положил
бесполезный кетмень и замер, словно чего-то ожидая... Минуту или две
пребывал я в таком оцепенении? Не знаю. Только вдруг калитка хлопнула,
как пушка, и на нашем дворе послышался такой топот, будто вбежал туда
табун неподкованных лошадей. Еще минуту мое любопытство боролось с
моей же ленью - и одолело. Вот какую картину я застал, вернувшись во
двор: дедушка, во всем своем величии, выпрямившись, опираясь на
высокий посох, отчитывал за буйное и бесцеремонное вторжение
гальвасайских мальчишек. Было их душ семь или восемь, все в выгоревших
майках и выцветших брючишках; босые ноги - голубые от налипшей пыли;
на локтях бурые нашлепки - следы недавних ссадин... Оправдывались они
по-мальчишьи, нещадно привирая:
- В горы мы ходили, хотели дикой малины набрать...
- Муйдин-бобо, испугались мы очень...
- Косматый джин таился в кустах...
- И как зарычит!
- Врешь, не рычал он! Смотрел только...
- Там, за родниками! Где камень, похожий на быка!
- Глаза у него человечьи. А борода - во все лицо! Даже носа не
видно!
Вот ведь как перетрусили малые! Я едва удерживался, чтоб не
расхохотаться. А дедушка...
Странное дело, на дедушку произвела впечатление эта местная версия
сказочки про "снежного человека". Он уже не гневался. Встревожен был,
озабочен. Глядел в землю, свесив на глаза курчавые свои брови. Потом
сказал, вздохнув:
- Ладно, мальчики. Должно быть, почудилось вам. А может, жайра -
дикобраз шевельнулся в зарослях... Ничего страшного. Но не ходите
больше к родникам. Младшие из вас могут заболеть от испуга...
Тут появилась бабушка и послала всю компанию мыться к арыку,
пообещав за то чай со свежими лепешками - только что из тандыра...
Мы вернулись в дом, и я, несмотря на хмурый и замкнутый вид
дедушки, пристал к нему с расспросами. Никак не укладывалось в голове:
неужто он, знающий здешние места, как свою ладонь, поверил, что
ребятишкам встретился и в самом деле кто-то "косматый и с человечьими
глазами". Может, на медведя они наскочили?
Муйдин-бобо отвечал неохотно:
- Об эту пору медведи выше, в лугах держатся. Кормятся там
корешками, луковицами, горной гречихой, сурков ловят. Только ведь и
медведи бывают неразумные. Потянуло кого-нибудь в лес, хотя нет еще ни
спелых орехов, ни боярки, ни диких яблок...
И, сверкнув большими своими глазами, неожиданно продекламировал:
Коль разум вожатым не станет тебе,
Дела твои сердце изранят тебе!
Я почувствовал, что продолжение разговора пока что не ко времени.
Но отказаться от своего замысла тоже не собирался...
-------
Как писали в старинных романах, судьба мне благоприятствовала:
дедушка был приглашен показать свои пчеловодческие достижения на
областной сельхозвыставке. Он уехал на три дня.
А мне больше и не надо!
Наставление Муйдина-бобо насчет руководящей роли разума во всех
делах не прошло бесследно. Я не спешил: торопится, говорят, бык на
бойню. Начал с расспросов. Не один дедушка знает горы, есть и другие.
Рассказали мне, как пройти к родникам и к валуну, похожему на быка. И
еще, что гораздо интересней, рассказали о притоке Гальвасая, у
которого и названия-то нет, зато по берегам - россыпи красивой,
разноцветной гальки. На осторожные намеки насчет хищника - отвечали
улыбкой: крупней барсука и дикобраза не попадалось тут живности уже
много лет...
Разыскал я мальчишек, которые врывались в наш двор, расспросил
каждого по отдельности: отвечали кто в лес, кто по дрова... Видно, и
вправду померещилось ребятам: мало ли что привидится с перепугу в
путанице ветвей и валежника!
Попросил я бабушку испечь самсы с тыквой, наполнил две бутылки
холодным чаем, взял молоток, нож, спички, фонарик, компас у меня
вделан в ремешок часов... Пожалуйста, Сайд готов к великим
геологическим открытиям!
Конечно, бабушка и охала, и причитала, пыталась отговорить, но
женщине со мной не сладить, когда что-то решено.
-------
Встал я, как и хотел, до солнышка. Рюкзак был уложен с вечера,
большая и толстая ветка тала загодя отпилена и очищена от коры: посох
в горах пригодится. Наскоро выпил чаю с лепешкой, обнял и еще раз
заверил бабушку, что со мной ничего худого не случится - и в путь!
Сначала - уже знакомый луг со всеми его прелестями. Запутается
нога в силках и петлях журавлиного горошка, порвать бы их, да жаль -
такие красивые у него цветы! Потом пошли заросли кустарников - по
берегу Гальвасая. Они навешали на меня пух прошлогодних семенников и
разукрасили руки царапинами. Чернощекая птичка насмешливо поглядывала
на меня, раскачиваясь на ветке: что, мол, за чучело?
Тропа перебрасывалась с одного берега Гальвасая на другой,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг