приходилось перебираться по огромным камням, скользким от водорослей,
а где и вброд. От ледяной воды заломило кости. Но я не обращал на это
внимания, зная, что главное - впереди...
К полудню я добрался до настоящих гор.
...Скалы вырастают, загораживая небо. Над тропой нависают каменные
карнизы. Щебенка уползает из-под ног, не идешь, а ковыляешь. Тропа
уводит в теснину ущелья. Где-то здесь спало эхо, разбуженное моими
шагами. Сыро, мрачно. И вдруг расступаются угрюмые стены, и глазу
открывается простор...
Вершины гор, точно великаны с морщинистыми лбами; они тихо
беседуют, сблизив головы. Подслушать бы их разговор!
Я опустился на камень. Перед глазами у меня был сухой склон с
жесткой, точно проволока, травой, совсем уже пожелтевшей. Едва зеленел
только один кустик горной мальвы с жестким, как холщевый флажок, белым
цветком на верхушке щетинистого стебля. Глядя на этот кустик, я еще
сильнее почувствовал жажду...
Бутылки мои давно опустели. Гальвасай остался далеко внизу. От
скал надвигался, охватывая меня со всех сторон, раскаленный воздух. С
его током порой наплывал острый, дурманный запах шалфея. Я переменил
положение, пытаясь разглядеть в желтизне сухой травы его лиловые
коготки...
И вдруг дуновение холодного воздуха коснулось моего затылка -
стянуло кожу под волосами. Ощущение было быстрое и тревожное. Как
будто в темной комнате меня коснулась рука - неведомо чья.
Но откуда, среди зноя, это дуновенье? Может, между камней
пробивается родник?
Мечта о воде взбодрила меня. Я встал и начал искать родник.
Если он тут и был, то его здорово запрятали сплетения колючих
кустов. Я пытался раздвинуть ветки, уже не думая о занозах и
царапинах. И снова рука ощутила холодное дуновение.
Там, за кустами, была щель меж камней. Глубокий провал, дышащий
холодом. Пещера!
"Или вход в подземный сад Шаддода?"
Откуда силы взялись?
Я протискивался между глыбами камня, изгибаясь, как ящерица.
Согнувшись, продвигался по подземному коридору. Он становился шире.
Да, я в пещере! Темной, глубокой.
Прыгает желтый кружок света от моего фонарика, выхватывая из тьмы
серые шершавые стены. Воздух холодеет, становится влажным. Трогаю
стены - они мокрые. Вода! Но пить уже не так хочется, как там,
наверху. Волнение оглушает меня. Что еще впереди?
Расступаются каменные стены - кружок света уже не достает до них.
Направляю луч кверху - он тает, рассеивается во мраке под сводами
неведомой высоты...
Я во дворце, выстроенном природой - не для глаз людских.
Каменные колоннады. Каменные ступени. Спохватываюсь: не
заблудиться бы! Завязываю бечеву за сталактит, иду вперед, разматывая
клубочек.
Каких только нет чудес! Вот словно окаменели струи воды - играет
свет в застылом водопаде, дробятся в прозрачности камня отблески
фонаря. А это - тоже камень? Точь-в-точь цветок! Желтый,
медовозолотистый. Как та дедова веточка.
Я открыл сад царя Шаддода!
Мысли мои кружат, словно осенние листья, подхваченные смерчем. Я -
открыл!
Мчусь вперед, точно ошпаренный кот. Роняю свой клубок - он
укатывается куда-то во мрак...
Э, нет! Так нельзя! Что говорил дедушка о разуме в делах?
Я сел, чтобы отдышаться и успокоиться. Конечно, самое разумное
сейчас - вернуться. Надо беречь силы. А потом прийти сюда, целой
группой - с факелами: фонариком не осветить своды. И - веревок
побольше. Тогда можно будет пройти пещеру до конца.
А где он, конец? Есть ли он - там, во мраке?
Тишина обступает меня. Не та, что наверху. Там - хоть травинка
шелестнет, хоть дальняя птица крикнет. А камни безмолвны. Сюда не
доносится и монотонное теньканье капели, что я слышал по пути.
Я зашел так далеко? И почему в этой тишине, в этой тьме мне
чудится чье-то тревожное дыханье?
Ерунда! Это мое собственное дыханье. Никого здесь нет и отродясь
не бывало.
Я опускаю руку с фонариком - она устала, затекла. И в кружке света
у своих ног вижу обглоданную баранью кость...
Ну и что? Спокойно, Саид! Может, здесь пировали шакалы. Или
какая-нибудь заблудившаяся собака искала укромное местечко?
На такой глубине? В этом мраке? Ни у собак, ни у шакалов нет
фонарей...
Почему-то мне вспоминаются те мальчишки, что испуганным табуном
вбежали к нам во двор. "Без причины и колючка в ногу не воткнется!" -
это присловье дедушки. Значит, была причина? Может, мальчишки просто
повстречали городского туриста - из этих, длинноволосых, бородатых?
Может, побывали здесь и до меня какие-нибудь любопытные? Может, даже
на каменных стенах расписались, как это принято у современных
культурных варваров?
Подымаю снова фонарик, шарю лучом.
Что-то шевельнулось, уползая от кружочка света. Серое, словно
камень.
"Эй, кто там?" - я хотел крикнуть, а получился какой-то визгливый
шепот. Если б не эта темнота! Ведь не трус же я? Если и вздрагиваю,
так оттого, что холодно здесь, под каменными сводами, не доходит сюда
дыхание лета...
И вдруг жар опаляет меня с головы до ног: меж каменных струй, по
которым ползет кружок света, поблескивает чей-то взгляд. Внимательный
и цепкий.
Теперь - словно холодный ветер овеял меня изнутри. Оледенил - не
шелохнуться...
Нельзя бояться! Дедушка говорит: "Иди беде наперехват! Так
поступают мужчины!"
И я осторожно двинулся - туда. Глаз исчез.
Иду. Рвется дыханье. Но стоять и ждать - еще страшнее...
Удар по руке. Падает и гаснет фонарик. А потом - словно рухнула на
голову вся толща камня над этой пещерой....
-------
Я очнулся: где-то рядом негромко разговаривали. Невозможно понять,
кто и о чем; голова у меня огромная и гудит, словно пустой хум -
большой кувшин, в которых хранят топленое сало. Если ударить по
пустому кувшину палкой, получается как раз такой звук, дрожащий и
гулкий. Он входит в уши и наполняет голову тупой болью...
Я застонал и тотчас почувствовал, что на лоб мне положили свежую,
смоченную холодной водой тряпицу; услышал бабушкин голос, тоже
стонущий от сочувствия к моей боли и выражающий пожелание стать за
меня жертвой. "Не надо!" - хотел произнести я и тотчас вновь
провалился в черную пучину беспамятства.
...И опять было пробуждение, и опять голоса. Ух, красота какая -
голова была уже моя голова, а не гудящий котел.
Приподнявшись на подушке, я увидел: у низенького столика-хантахты
сидели Муйдин-бобо и кто-то незнакомый.
Мне показалось, что дедушка сильно изменился за это время: плечи
его согнулись, как у несущего корзину, лицо - серое, как земля. Он
угрюмо слушал того, чужого. О чем же речь?
- ...ничего, разобрались. Темное дело и через сорок лет
раскроется. Время было трудное - война... Людей мало, порядку мало...
Убежал он, Аманбай, из тюрьмы. Дружков там завел, они и помогли. Домой
тайком пробрался. Тут они и придумали, с женой, о смерти его объявить.
Чтоб не подозревали, не искали его. В горах прятался. Хотел переждать
войну - тогда законы строгие были. Стал жить в пещере. Жена ему еду
носила, иногда сам промышлял - силки ставил на птицу, капканы на
мелкое зверье. Стрелять боялся. Потом, когда ребенка она ждала, тоже
придумали, как быть. Он тогда в дом перебрался, окна, двери досками
заколотили, как будто не живет никто...
Вернулась жена с дочкой - опять в горы ушел: как бы не увидал
кто... Прежде ей говорил: время пройдет, он признается, повинится,
отсидит свое. Да все откладывал явку с повинной, боялся. Чем дольше
прятался, тем больше боялся. А потом и вовсе ум потерял от вечного
страха.
- Трус прежде смерти помирает, - подал голос дедушка.
- Истинно, - кивнул гость, - только я хотел спросить вас,
почтенный Муйдин-бобо: неужто вы, так близко, по соседству, живя,
ничего не примечали?
Дедушка совсем склонил голову - борода его уперлась в грудь - и
долго молчал. Потом сказал неохотно:
- Не совру - догадывался. Однажды видал в горах, вдалеке,
странного человека... Весь волосами зарос, сам худ, глаза дикие...
Узнать я не мог, а догадывался: очень уж скрытно жила соседка. Так,
как она, не горе, а стыд и вину прячут...
- И что же, вы ни с кем своими догадками не поделились?
Склонить голову еще ниже было уже нельзя, тогда дедушка отвернулся
к стене. И опять долго собирался ответить:
- Столько уж лет прошло... Я подумал: если этот, в горах, был
Аманбай, наказание само его нашло... Тьфу, - он сплюнул, - будто муха
в рот попала, как подумаю о трясучей этой жизни!..
- Стало быть, сами над жуликом, вором суд свершили? Никого не
спрашивая, рассудили, как поступить - молчать?
...Ну и настырный же оказался незнакомец: вот встать бы, самого
спросить, кто он такой и почему так недобро говорит с дедушкой? Я
хотел встать - но не смог: в голове опять загудело. И сквозь это
гуденье едва достигал слуха сдавленный, глухой голос Муйдина-бобо:
- Женщину жалел, дитя ее, ни в чем не виноватое. Неправоту свою -
сам теперь вижу. По содеянному - воздаянье... Хорошо, хватило совести
у этой Зумрад. Когда стали искать Саида, сама пришла, рассказала, что
муж ее совсем потерял разум, буйным стал, ее палкой по голове ударил,
когда еду ему принесла, по горным тропам стал бродить... Сама и логово
его показала. Там и нашли ягненка моего, - внука - он без памяти
лежал. А безумец сидел над ним, охватив руками колени, и выл,
раскачиваясь взад и вперед...
Голос дедушки дрогнул и прервался, а мне, в теплой постели, под
одеялом, стало вдруг так холодно - как тогда, в пещере...
-------
Выздоравливал я медленно; иной день так и проходил в полузабытье.
А между тем в Гальвасае совершались большие события.
Увезли в психиатрическую лечебницу человека, который думал
когда-то, что сможет разбогатеть на общей беде, убежать от совести
своей... Уехала женщина, разделявшая с ним его вину, его позор, его
наказанье. Уехала, увезла дочку, никому не сказала, куда.
Появились в кишлаке другие люди - из города, геологи. Двое даже
поселились у дедушки. И я, лежа в саду на чорпае, слышал порой, как
спорят они о термальных водах и юрских известняках, толкуют, а не
местным ли, гальвасайским, ониксом отделывались здания в Самарканде
четырнадцатого-пятнадцатого веков... Наперебой хвалили этот камень из
"сада Шаддода" - прекрасной расцветки, хорошо поддается обработке и
полировке. Но начальник объяснил, что для строительства и для поделок
камень будет выбираться не повсюду, а лишь в определенных местах;
самые красивые залы Гальвасайской пещеры будут объявлены со временем
геологическим заповедником; начнут приезжать сюда туристы со всех
концов страны...
В отряде, приехавшем в Гальвасай, были и спелеологи - специалисты
по пещерам. Протискиваясь в узкие лазы, переплывая подземные ручьи,
они уходили все дальше - все глубже, и когда кто-нибудь из них
поднимался на поверхность, то весь кишлак повторял его рассказы,
похожие на старинный дастан - о цветах из камня, о сводах, выточенных
природой, в диком и привольном совершенстве...
Гальвасайцы загордились своей славой; все, даже малые мальчишки,
ревниво следили за сохранностью горных сокровищ. Даже мне, можно
сказать, открывателю пещеры, не приходилось думать о том, чтобы
отломить на память кусочек сталактита. Да и зачем? Ведь дедушка отдал
мне свою каменную веточку, с которой все и началось...
Да, отдал, - на прощанье. Ведь лето уже уступало осени...
Дедушка велел мне сесть рядом, чтобы он мог погладить меня по
голове: вытянулся я за это лето невероятно. И, перебирая мои жесткие
волосы, говорил:
- Прости меня, внучек, приехал ты ко мне сил набираться, а вышло
так, что чуть не лишился дыхания жизни. Конечно, и ты тут не без вины.
Юность горяча и нерасчетлива... Но моя вина больше - и не только перед
тобой. В самом деле, кто дал мне право самому решать, что может быть
прощено и что - не может? Один толк вижу в ошибке своей: помогла она
мне, и тебе, и другим понять, что нельзя обойти судьбу по кривой
тропке. Зумрад, - я все же ее жалею, - хотела сберечь счастье свое, а
какую жизнь себе устроила? И Сайера, девочка ее, - ни отца у нее нет,
ни заветной памяти о нем. Об Амане не говорю: каждый жнет посеянное.
Говорят, что вылечат его в городе, да ведь честное имя - не вернут.
Пусть тебе, Сайд, запомнится все, что было с нами в это тревожное
лето. Ты в начале жизненного пути - отведал лепешку лишь из верхнего
теста... Пусть будет прямым твой путь, пусть каждый кусок хлеба, что
ты съешь в жизни, будет заработан честным трудом... В солнечный день,
в темную ночь - будь всегда с людьми...
-------
Прошли годы, исполнилась моя мечта, - нет, я ее исполнил: стал
геологом. Подернулось дымкой времени все, о чем я рассказал сейчас. И
только ей ничего не делается - не сохнет, не вянет, не тускнеет
веточка из каменного сада.
Умеет же мать-природа изваять из мертвого столь совершенное
подобие живого! Точь-в-точь - ветка осеннего тала, чьи узкие листья
обретают в пору листопада такой же насыщенный, плотный, желтый цвет и
так же прорисовываются на них удивительные узоры белесоватых прожилок.
Мед и золото слились в чистой желтизне камня, словно впитавшего в себя
свет солнца, излучающего его...
Да, а все-таки золотисто-медовую каменную веточку я прячу в ящике
стола. Нехорошо, если жена моя, Сайера-хон, наткнется на нее, делая
уборку. Она помнит все, так же, как я, но лучше ей не вспоминать о
Гальвасайской пещере, о валуне, похожем на быка, и о том дне, когда
мать, наконец, сказала ей правду.
То, что было, - было. А у нас с ней впереди еще много светлых
дней, весомых и полных, как соты на пасеке дедушки Муйдина.
______________________________________________________________________
Туманова Зоя. Веточка из каменного сада // Веточка из каменного
сада. Рассказы. - Т.: "Ёш гвардия", 1981. - с.58-79
Мечта об открытиях, о новых, неизведанных путях - куда приведет
она человека, стоящего на пороге юности? Устоишь ли ты, когда жизнь
столкнет тебя с настоящим суровым испытанием? И сумеешь ли прийти на
помощь тому, кто слабее, кто попал в беду?
Эти вопросы встают перед героями сборника приключенческих
рассказов Зои Тумановой "Веточка из каменного сада". Их ведет по
дорогам жизни стремление к открытию тайн природы, справедливости,
желание сделать добро. Они ведут научный поиск, сталкиваются с
загадочными явлениями природы, человеческой психики, им приходится
решать проблемы, связанные с формированием всесторонне развитой
личности.
______________________________________________________________________
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг