- Больно он вам нужен!- буркнул Зелиал. - Я и без бумажки дам вам все
необходимое...
- Почему же с другими вы заключили договора?
- Это было раньше... давно.
- Что такое для демона - давно? - возмутилась я.- Вы же бессмертные! Для
вас давно - это до нашей эры! А договор с бабой Стасей, хотя бы, подписан
в конце сороковых, что ли, или в начале пятидесятых.
- Когда вы перестанете измерять время днями и годами! - возмутился он.-
Время измеряют мыслями. Если у вас десять лет подряд одни и те же мысли в
голове,- значит, ваше время стоит. А когда завелись новые мысли - то и
время тронулось с места. Полностью обновились мысли - вы уже живете в
другом времени. Так что тут ваше тысячелетие может оказаться равным одной
неделе .напряженной работы мозга. Да и какие мы бессмертные...
- Разве нет?
- На каждого из нас припасена погибель. То есть для тех, кого сверху
скинули. Только нам и этого знания не дали. Те, кто всегда был внизу,- те
знают. Есть духи, которых можно убить даже взглядом - нужно только знать
час суток и расположение звезд. Есть, кого можно убить, зажав между
пальцами косточку финика и выстрелив прямо в лоб.
Я вздохнула - нет в мире совершенства. Даже этот печальный демон,
оказывается,, смертен. И вспомнила о договоре.
- Давайте все-таки составим эту бумагу,- попросила я.- Чем я лучше бабы
Стаси! Как все - так и я.
- Не терпится вам взвалить на себя эту тяжесть! Вы хоть представляете, что
это такое - продать душу дьяволу?
- Не представляю,- ответила я,- но пусть все будет честно, Я ведь уже
пользовалась услугами вашей фирмы. Вот, птицей перекидываться научили.
Зрение поправили. Еще бы глаза отводить...
- У меня бумаги с собой нет! - ежась от ветерка, объявил Зелиал. - И
писать нечем.
- Странные ныне пошли демоны...- философски заметила я.- Не могут из
воздуха листок бумаги с авторучкой добыть. А могуществом фирмы
похвастаться - первое дело!
Зелиал протянул руку - и на ладонь легли два листка, размером как из
блокнота, и авторучка.
Я мелким почерком написала довольно грамотный договор - поскольку
тренировки я веду и от кооператива, то по части договоров уже
насобачилась, отточенные формулировки у меня от зубов отлетают. Текст
получился краткий и емкий. Зелиал, во всяком случае, одобрил. Смутило его,
правда, что я продавала душу не безликому "дьяволу, именуемому в
дальнейшем ПОКУПАТЕЛЬ", а ему, Зелиалу, лично. Но я объяснила ему, что раз
он уполномочен заключать такие сделки, то вполне может выступать от
собственного имени - что, кстати, было весьма сомнительно.
Но я доверяла именно Зелиалу, этому туманному и зябнувшему на ветру бесу.
Один экземпляр договора я оставила себе - что тоже его ввергло в
недоумение. Зачем бы мне нужен документ, удостоверяющий, что моя душа
продана? Скорее уж, как во все времена, я должна была стремиться
уничтожить и единственный экземпляр. Но у меня дома хранилась уже стопка
договоров с кооперативами и домами культуры, и иногда приходилось взывать
к ним в спорах с администрацией. Трудно даже предположить, какой спор мог
бы у меня возникнуть с адом, но договор должен лежать в стопочке - и точка!
Бюрократическая беседа немного развлекла нас. А потом небо посветлело, и
мы поняли, что пора расставаться...
Жизель знала любовь только в наивнейшем ее проявлении - прикосновение
пальцев к пальцам, ласка взора, найденных на пороге цветах. Радость плоти
была ей незнакома. Ее тело знало лишь легкий и светлый восторг танца. И
потому, обнаружив, что уж теперь-то она принадлежит танцу всецело, Жизель
была счастлива. Тело лежало под крестом - неподвижное, никогда не знавшее
женской радости тело. Без груза плоти Жизели было куда легче крутить свои
пируэты. Ей не о чем было жалеть.
И ни одна из виллис, этих умерших до свадьбы невест, не знала женской
радости. Возможно, кого-то соблазнили и бросили, возможно, кого-то скосила
болезнь накануне того момента, когда близость должна принести счастье.
Возможно... Если бы виллиса изведала то, ради чего мужчина и женщина
ложатся в одну постель, во всей полноте, она не могла бы так беззаботно
танцевать - ведь радость танца меркла бы в сравнении с той, другой
радостью.
Все это белое облако знало лишь одно блаженство - блаженство певучего,
отточенного, невесомого движения. Оно не могло в порыве пылкого
воспоминания простить свою жертву - ему нечего было вспоминать.
Когда-нибудь я вольюсь в это облако на равных, без сожаления о своей
тренированной и избалованной плоти.
Потому что мне нечего вспомнить.
Расставшись с Зелиалом, я понеслась искать следы своего маньяка. Но он,
видимо, обул другие кроссовки - не светились в переулке контуры подошвы и
каблука, не звала меня шаг за шагом Сонькина кровь. Мне оставалось одно -
пока и впрямь не наступило утро, перекидываться птицей и мчаться напрямик
сперва к Соньке - как она там? - а потом к себе, потому что в сумке, что
осталась у Соньки, пропотевший купальник и пыльные от валянья на грязных
матах тресы. О носочках я уж молчу. Ничто в мире не заставит меня надеть
вчерашние носочки. Так что следовало взять дома все чистое и вообще
принять душ.
Сонька угомонилась и заснула. Я оставила ей записку - со мной все в
порядке, сходи в милицию и оставь заявление. Нельзя сказать, что я так уж
надеялась на это заявление, но Сонька явно разбудила своими воплями весь
дом. Возможно, кто-то с первого этажа видел в окно уходящего маньяка и мог
бы его обрисовать или даже опознать.
Потом я занялась собой, потом подоспело время обеденной тренировки - у
меня одна группа мучается по обеденным перерывам, что не так уж и глупо,
после завтрака проходит не меньше четырех часов, пища успевает провалиться
из желудка в кишечник, и по крайней мере эта группа гарантирована от
желудочных колик в разгар занятий. Мои бегемотицы не верят на слово, когда
я предупреждаю их о таком последствии их обжорства, а потом держатся за
бок и стонут, как будто помирать собрались.
После обеда я побежала к одному приятелю, который обещал переписать для
меня кассету и заодно покопаться в моем запасном магнитофоне, что-то он
стал тянуть. Качество музыки меня мало волновало, это была просто
ритмичная и функциональная музыка, без претензий и полета, но то, что
изменился ритм в прыжковой серии, раздражало.
И, наконец, я решила продублировать Сонькин визит в милицию. Какое-то
чутье подсказывало мне, что от моего появления будет больше толку.
Мне уже было интересно - передадут дело четвертому следователю, или им все
еще занимается третий? Оказалось - именно третий, видимо, получил
негласное указание списать его в архив за неимением улик и доказательств.
Я увидела в кабинете знакомое лицо. Он тоже меня узнал.
- Здравствуйте, садитесь, - сказал он.- Сейчас страницу допечатаю и
займусь вами.
Возразить было нечего. Я села смотреть, как он воюет с машинкой. Страницу
он печатал минут пятнадцать, не меньше.
- Я по поводу Розовской,- напомнила я.- Было еще одно нападение.
Преступник прошлой ночью кидал ей камушки в окно, но она затаилась, а этой
ночью он ломился в дверь. Потом со злости выдрал дверной звонок и ушел.
- С дверным звонком?- уточнил мой собеседник.
- Да, он его потом на улице выбросил.
- А Розовская?
- Розовская орала от ужаса. Надо опросить соседей. Может быть, кто-то
видел его в окно.
- Следователь задумался.
- А почему сама Розовская не обратилась?- спросил он.
- Она собиралась...- растерялась я.- Я ей велела, чтобы она с утра зашла.
Наверное, что-то помешало...
- А не кажется вам...- он подвинулся через стол и машинку ко мне поближе,-
что ваша подруга Розовская... м-м-м... ну, фантазирует, что ли? У меня
создалось впечатление, что она женщина нервная, возбудимая... Какие-то
камушки, человек в дверь ломился... Она ведь и тогда не могла его толком
описать. То он у нее среднего роста, то выше среднего. То у него темные
волосы, то - она не помнит.
- Когда человека душат, ему как-то не до роста или волос, - зло ответила я.
- Все равно - слишком она часто сбивалась в своих показаниях. А теперь еще
попытка взломать дверь. Ну, скажите честно, это ведь нелепость какая-то!
Из всех дверей могли повыскакивать соседи. Кто-нибудь наверняка бы вызвал
патрульную машину! Разве не так?
- Вызывали милицию,- сообщила я,- но дежурный ответил, что свободных машин
сию минуту нет, все в разгоне. Как будет - так пришлет. До сих пор не
прислал.
- Это вам тоже Розовская сказала?- поинтересовался он.
- Почему же? Я сама и звонила.
- Вы?
- Да, я там ночевала. Возникла пауза.
- Вы его видели?- жестко спросил следователь.
- Конечно. В окно. Но я видела его с третьего этажа и .тоже не смогла бы
сказать, какого он роста. К тому же во дворе темно, а в комнате светло.
Могу сказать только, что на нем была темно-синяя куртка, возможно
джинсовая, и рубашка в клеточку, светлая. А штанов, простите, не
разглядела. Что же касается роста, насчет которого путалась Розовская, то
мы с ней проводили следственный эксперимент.
- Это как?- заинтересовался следователь.
- Очень просто. Я сама пыталась ее придушить.
Он отшатнулся.
- Не до смерти,- успокоила я его.- Мы положили на пол стопку книг, я
душила ее с высоты стопки, мы меняли количество книг, пока она не сказала
- стоп, он держал меня именно таким образом. Ошибка в пределах пяти
сантиметров.
Мы опять помолчали.
- Давайте бумагу,- сказала я.- Дам показания. Все-таки я свидетель и
должна это сделать. А Розовскую обязательно к вам пришлю.
- Присылайте,- ответил он.
И мрачно смотрел, как я описываю события этой бурной ночи,- разумеется, не
все.
Очень мне не понравился его взгляд. Но делать нечего - именно этому
человеку доверили ловить маньяка и преступника в темно-синей куртке. Я не
могла воззвать к милицейскому начальству, чтобы его заменили кем-то
другим. Другой будет делать то же самое. Этот хоть примитивную вежливость
соблюдает.
Он уточнил малозначительные детали, и мы расстались.
День был испорчен напрочь.
Я маялась вплоть до последней тренировки.
Неприятно чувствовать полную свою беззащитность, а приходится. Неприятно
знать, что пока у тебя все в порядке, государство вроде как к тебе
благоволит, а стоит тебе попасть в беду - первым делом выражает тебе
официальное недоверие.
Параллельно я думала о том, что придется Соньку временно поселять у себя.
При моей патологической страсти к порядку и ее не менее патологическом'
отрицании всякого домашнего порядка это было чревато взрывом.
Взрыв, взрыв...
К концу тренировки он и случился.
Мои нервы не выдержали.
Была завершающая прыжковая серия. На сей раз я ее построила на элементах
канкана. Наверно, живет во мне маленький садист, получающий наслаждение от
извращений. Когда мои бегемотицы, сцепившись локтями, не в лад и на разную
высоту вскидывают объемистые ножки, а потом скачут и вертят воображаемыми
подолами, я балдею. Такого ни в одном цирке не увидишь.
И вот они плясали, а я смотрела.
Первой слева была Вера Каманина, у нее маленькая дочка и ей сейчас ехать
на другой конец города. Второй была Люда, она тоже живет в каких-то
трущобах. Третьей - Наташа, она хоть и толстушка, но молоденькая и
хорошенькая, я понимаю, как мужчинам нравятся такие симпомпончики.
Четвертой - Алка Зайчиха, ее я взяла в группу на свой страх и риск, без
медицинской справки, и вот она явственно задыхается, но не желает сходить
с дистанции, скачет - только большие груди подскакивают. Пятой была Надя,
за ней однажды увязался пьяный и чуть на тренировку не вломился. Я
спросила - а что же не убежала? Ведь убежать от пьяного - плевое дело! И
она застеснялась. Мои бегемотицы стесняются бегать, ей-богу! Они твердо
знают, что бегают комично! Черт бы их, дур, побрал!
Я быстро оборвала канкан и отмотала назад пленку.
- А ну, еще раз! Быстрее! Быстрее!
Они скакали, а мне было страшно на них смотреть - ведь если за ними
погонится сволочь, у них не хватит дыхалки, чтобы убежать, не хватит силы
и сноровки, чтобы как следует двинуть ногой! Это же - команда обреченных!..
- Ноги выше поднимайте! Колени - выше! До плеча! Еще!
Я подхватила Веру под локоть и задала им жару! Я плясала вместе с ними,
пока сама не облилась потом. Когда опомнилась - половина бегемотицуже
сошли с дистанции и стояли с ошалелыми глазами.
- Еще три круга бегом! Пошли!
Уже без всякой музыки я гнала их по залу, гнала жестоко, и по четвертому,
и по пятому кругу. Они тяжело топали за спиной. Я увеличила скорость.
Странно, но никто не отстал. И тогда я перешла на шаг, вышла на середину и
показала им серию упражнений на расслабление.
Да. Оказывается, бывают и такие истерики.
А Сонька на следующий день категорически отказалась идти в милицию.
- Они же мне не верят!- объявила она. И возразить было нечего.
Разве что утешить-.успокойся, мне они тоже не верят.
Во мне зрела ярость - не та пылкая, охватившая меня, когда я узнала про
Сонькину беду, а тяжелая, густая, гуляющая по мне с током крови,
растекающаяся под кожей. Ярость, обретшая плоть. Ставшая яростью кровь.
Так я ее чувствовала.
Кровь - живое существо. Со своим нравом. Кто-то уживается с собаками и
кошками. Ничего, умилительного. Мне предстояло теперь ужиться с
собственной кровью.
Когда на кладбище забрел лесничий Илларион, одна только Жизель знала
степень его вины перед ней. Прочие виллисы знали одно - он предал, и он
повинен смерти. То есть проступок " кара в чистом виде, без подробностей.
Белое облако окружило его, а он изнемогал в танце. Кабриоль, падение...
Встал, подскочил высоко... кабриоль, падение... И музыка - воплощенный
страшный суд.
Но в этом ли справедливость? И есть ли в единстве "вина - кара" место для
чего-то третьего?
Ведь такого же предателя Альберта Жизель пощадила и спасла. Спасла от
справедливости. Собой прикрыла, рассказала беспристрастному суду повесть о
своей любви к нему и тянула время до утреннего благовеста.
Как пересекаются эти две ниточки, из которых одна связывает проступок и
кару, а другая - справедливость и милосердие. И может ли милосердие стать
той силой света, которая исцелит нас, грешных?
Настал вторник.
Я отправилась на шабаш.
Оделась я сообразно тамошним вкусам - в единственное свое элегантное
платье (купленное непонятно зачем три года назад и впервые добытое из
глубин шкафа), в лаковые лодочки (а вот обувь - моя слабость, у меня шесть
пар изящных туфелек, не считая босоножек, и во всех я могу танцевать без
устали, такие они легкие и удобные!), волосы украсила пряжкой из
искусственного жемчуга (Сонька купить заставила).
Вообще у меня есть красивые платья, даже нарядные платья, но элегантность
мне противопоказана. При моей странной, если не отталкивающей физиономии и
гладко зачесанных, собранных в узел волосах натягивать английский костюм
равносильно самоубийству. Нет, я никого не собираюсь пленять, но нагонять
холод на окружающих я тоже не хочу.
С собой я взяла покупной тортик и коробку пирожных. Мне красиво увязали их
вместе, чтобы нести за бантик. Со стороны поглядеть - припозднилась
элегантная женщина, стучит каблучками по асфальту, торопится в гости в
приличный дом, вот же - не бутылку тащит, а сладости. А это она на
ведьмовским шабаш направляется.
Анна Анатольевна встретила меня без эмоций. Одной неудачливой ведьмой за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг