- Что еще?
Дежурный замялся.
- Девочки из Когорты Поднятия Боевого Духа жалуются на жестокость...
Особенно усердствуют ветераны. Участились случаи изощренного садизма,
например...
Я оборвал слюнтяя:
- Они знали, куда их направляют. Потерпят. У вас все?
- Все.
- Свободны, - сказал я и, помолчав, добавил: - На время землетрясения
разрешаю покинуть здание, если вам... страшно. Заодно утешите девочек.
Идите.
Офицер, прибывший в дзонг с последним пополнением, втянул со свистом
воздух, щелкнул каблуками и вышел. Теперь он не покинет штаб, даже если
наверняка будет знать, что на него обрушится потолок. А вечером у
какой-нибудь девочки из Когорты добавится поводов для жалоб.
Пять минут истекли. Первый толчок был несильным, но меня словно
ударили палкой под колени. Я пошатнулся, обернувшись, ухватился руками за
подоконник, прижался лбом к подрагивающему заклеенному крест-накрест
полосками бумаги стеклу. За окном потемнело, как всегда бывало во время
землетрясений. Всего минуту назад безоблачное, небо покрылось тучами. Там,
наверху, над дзонгом, ветры дули во всех направлениях одновременно. Тучи
стремительно неслись навстречу друг другу, темнели и тяжелели. Мне
казалось, что я слышу тяжкий грохот сталкивающихся туч; еще немного, и они
рухнут на землю, сомнут меня, расплющат серые бастионы и этих суетливых
букашек на плацу, в неизмеримом своем самомнении думающих, что от них
что-нибудь зависит, что они что-нибудь могут изменить в этом мире, который
и не подозревает об их существовании.
Миром правят силы, о могуществе которых человеку не дано узнать до
конца, потому что ломается при столкновении с ними хрупкий разум,
отказывается слабое тело.
Спрятаться! Забиться в дальний угол. Не видеть и не слышать,
зажмуриться и зажать уши ладонями. Умереть...
Я сполз по стене на пол, не отдавая отчета в своих действиях, на
четвереньках добрался до угла, бормоча и не слыша своего голоса. Увидел,
как створки окна начали раскрываться, и закричал от ужаса. Стекло
беззвучно раскололось, медленно упало на пол туда, где я только что был,
плавно и неторопливо разлетелись осколки. Стул покачнулся и двинулся в мою
сторону, задержался, словно раздумывая, и заскользил обратно.
- Не так, не так, не так. Все не так, все неправильно, неправильная
война, неправильная жизнь. В чем же мы провинились, господи?!
Я спешил, проглатывая слова, повторялся, мне изо всех сил нужно было
спешить оправдаться. Я только не знал, в чем и перед кем я должен
оправдываться.
А кто-то невообразимо огромный и могучий смотрел пристально, давил,
мял, лез безжалостными руками под черепную коробку, копошился в мыслях,
занимаясь только одному ему ведомой сортировкой и отбором, отбрасывал
лишнее.
Я застонал от боли и жалости к себе, завыл в голос, сжал готовую
разлететься на миллион кусков голову и вдруг словно бы увидел себя со
стороны глазами того огромного и могучего: скорчившийся, до смерти
испуганный человечек с полнейшим сумбуром в подлежащих сортировке мыслях и
чувствах. С холодным интересом он следил, как это жалкое существо
трясущимися руками расстегивает кобуру...
...мальчику подарили на день рождения хомячков, три крохотных
пушистых комочка смешно перекатывались по клетке и непрерывно жевали все,
что он им давал. Он придумал им имена, менял воду, подсыпал корм, на ночь
ставил клетку рядом с постелью, чтобы утром, едва проснувшись, проверить -
как они? А днем выпускал на лужайку перед домом и отгонял жадно следящего
за ними кота. Но однажды он на минуту отлучился, а когда вернулся, кот уже
расправился с двумя зверьками - клочки шерсти на заляпанной кровью траве -
и подбирался к третьему. Мальчик вскрикнул было, но зажал себе рот ладонью
и отступил за дерево. Жалость боролась в нем с любопытством, и лишь когда
кот догнал хомячка и с добычей в зубах понесся прочь, мальчик с криком
выскочил из-за дерева, размахивая хворостиной.
Ненужное - убрать.
...Казнь кота за оплетенной виноградом беседкой в углу сада. Приговор
записан под диктовку отцовским писцом на листе пергамента и скреплен
отцовской печатью. Волосяная веревка перекинута через сук, тщательно
смазана жиром петля. До крови исцарапанный, мальчик добил удивительно
живучего кота палкой. Преступление должно быть наказано. Таков порядок.
Оставить.
Вынимает пистолет, передергивает затвор...
...Кармит Джанма, соперник и лучший друг. В учебных походах всегда
вместе, койки в казарме рядом и даже выпускной балл - самый высокий на
курсе.
Курсантская традиция - перед распределением скреплять дружбу кровью.
Мало у кого нет шрама на запястье и мало кто из офицеров не пил смешанного
с кровью вина. Юные лица с первым пушком на щеках, нарочито громкий смех,
ломающиеся, но уже командирские, баски, клятвы навек.
Убрать.
Но - через несколько дней распределение, а место престижного манипула
только одно.
Но - у полемарха только одна дочь.
Но - побеждает только тот, кто умеет отказываться от лишнего ради
необходимого.
Он, Порота Тарнад, умеет.
Крамольная книга куплена на двухмесячное курсантское жалованье -
пришлось занять у Кармит Джанма - и в ночь перед проверкой положена другу
в шкаф под смену белья, а рапорт на имя начальника учебной когорты написан
левой рукой.
Оставить.
...подносит пистолет к виску...
...Бунт в промышленном районе на границе Горящих Песков. Шумный,
суетливый, бестолковый, как и все стихийные бунты. Опустели рудники,
замерли на станциях составы с продовольствием для Парадизбурга.
Рейдовые ползуны с погашенными фарами вошли в город и по трем улицам
двинулись к центральной площади, где перед зданием местного Совета
Архонтов собрались бунтовщики. Когда в машины, рассчитанные на прямое
попадание из орудий среднего калибра, полетели камни, палки, бутылки,
новоиспеченный младший легат, брезгливо стряхивая с мундира остатки
гнилого помидора, отдал приказ, взревели моторы, и ползуны с трех сторон
ринулись на площадь. Бунт был подавлен, площадь мостили заново, рейдовые
ползуны отмыли из брондспойтов, младшего легата наградили и под вопли
быдла, громко именуемые <общественным мнением>, сослали до поры до времени
в отставку.
Оставить.
Огромное поле синих цветов, густой аромат, сияющие глаза, счастливый
смех, летящие по ветру распущенные волосы.
Убрать.
Расстрел пораженцев.
Оставить.
Убрать, оставить, убрать.
...указательный палец нажимает курок...
Яростная боль взорвалась у меня в голове, мир потемнел, перевернулся,
бешено завертелся в водовороте, центром которого был я, легат Тарнад,
полный кавалер орденов Доблести Предыдущих. Мелькнули два одинаковых
мальчика, один из которых рвался спасти зверьков, а другой, точно такой
же, но другой, с холодными глазами, его не пускал. Задергался в
конвульсиях кот, поблек, растворился и исчез за границей водоворота
жалостливый мальчик, а холодноглазый превратился в высокого сильного
юношу, и в правой руке у него был курсантский штык, а по запястью левой в
бокал с вином стекала кровь, а потом шрам на запястье пропал, штык
превратился в ручку, и ручка вывела на листе почтовой бумаги: <Источник
считает своим долгом довести до Вашего сведения, что...>
И вдруг все кончилось.
Я открыл глаза. Голова была необычайно ясной, а тело легким и
послушным. Я рывком вскочил на ноги, сунул в кобуру не стреляющее во время
землетрясений оружие, потянулся до хруста в костях, пружинисто подошел к
разбитому окну и жадно вдохнул воздуха, пропитанного страхом, яростью и
отчаянием.
Чужим страхом, яростью и отчаянием.
Я вытянул перед собой длинные руки, растопырил пальцы, до острых
черных когтей заросшие густой рыжей шерстью, клацнул от удовольствия
зубами и нажал кнопку вызова на столе.
Ждать пришлось довольно долго, я повизгивал от нетерпения. Наконец
дверь отворилась. Бледный дежурный офицер успел лишь заметить мотнувшуюся
ему навстречу гибкую рыжую тень, и в следующее мгновение мои острые клыки
сомкнулись у него на горле.
Строфа 5
- Ты понял? - Вероника тормошила меня за рукав, заглядывала в
глаза. - Ты понял? Не для того я тебя столько ждала, чтобы отпустить тебя
туда. Ведь это же не твое! Ты сам тысячу раз думал, что это все не твое.
Твое - это Дом и я. Ну не молчи же! Я боюсь за тебя...
Я попытался ее успокоить, хотя на душе скребли кошки.
- Ну и что? - сказал я. - Со мной ничего такого не случится, я
уверен, я знаю!
- Да откуда ты можешь это знать?!
- Что мы знаем о себе? - спросил профессор Трахбауэр. - Только то,
что некоторые из нас существуют. Ты вот, например, существуешь, а я - нет.
Я лишь часть тебя.
- А легат Тарнад, а она...
Но профессор Трахбауэр не ответил, уже привычно растворившись в
легкой дымке, скоро рассеялась под дуновением ветерка из форточки и сама
дымка.
Вероника говорила что-то о гиперборейцах, счастливчиках, живущих
долго и счастливо только потому, что они живут только для себя и отвечают
только за себя и не взваливают на свои плечи ответственность за других, и
о Заветном Городе и магах - откуда она все это знает? И до чего же все это
далеко!
А близко - вот оно, за окном: холодный блеклый рассвет над моим
застывшим в ожидании городом. Заполнившая его до краев мерзость, подлость,
глупость и грязь. И рожденная этой мерзостью еще большая мерзость ползет
на город из вод Вечного Моря.
Можно отвернуться, хлопнуть дверью, забыть и не видеть, но как
войдешь в свой Дом, не избавившись от стыда?
Вероника поняла.
- Спаситель, - с горьким смешком сказала она. - На крест сам залезешь
или подсадить? Это не та война, где толпа на толпу, это война каждого с
самим собой, и ты будешь там совсем один! Господи! Дура я дура, ну за что
мне такой?!
Она вдруг замерла, прижав ладони ко рту. В прихожей звонили.
Требовательно и нетерпеливо.
- Открой, - сказал я. - Это уже за мной. Пора. В повестке ясно
сказано: <Неявка или опоздание...> Открой.
С покорной обреченностью она пошла открывать. У самой двери
обернулась и с мольбой целую вечность смотрела на меня.
- Еще не поздно, - говорили ее глаза. - Я тебя спрячу, я все улажу.
До темноты ты просидишь в шкафу, они не найдут, я завешу тебя старыми
платьями, ты только не чихни от нафталина. А вечером мы выйдем из города и
пойдем искать Дом вместе. Я знаю, там есть подвал, в нем ты будешь сидеть
днем, а ночью я буду тебя выпускать, и мы вместе будем сидеть на крыльце,
говорить о запахе ночных фиалок, или просто молчать...
Но Вероника не была бы Вероникой, если бы не додумала до конца.
...и вздрагивать от каждого шороха. У тебя будут грустные собачьи
глаза и согнутая спина труса, и говорить ты будешь прерывающимся шепотом.
Она нахмурилась, закусила губу и рывком открыла дверь.
На пороге, прислонившись к косяку, стоял здоровенный детина с
дурацкой улыбкой на широком лице. К груди он прижимал веселого пушистого
щенка.
- Вот, - сообщил он. - В городе всех собак перебили, еле спас.
Вероника, я набил шефу-академику морду и вместе с сестрой записался
добровольцем. Можно зверюгу у вас оставить?
ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ
Ортострофа 1
Доклад о результатах разведки пришлось делать по селектору, потому
что легат никого не впускал к себе в кабинет, очевидно, из боязни
заразиться, что вызывало в дзонге множество самых разнообразных сплетен.
Потом я отправился в гарнизонную канцелярию узнать про почту.
В канцелярии пахло мышами. Писарь кивнул, достал пачку писем и бросил
мне через стол, не переставая возбужденно кричать в трубку и, разинув рот,
выслушивать ответы.
- И когда? Двоих сразу?.. А он что?.. Да, на всякий случай запас...
Пусть только посмеет кто сунуться...
Я быстро просмотрел почту. От Вероники ничего не было, зато было
несколько обильно проштемпелеванных казенного вида конвертов, и в одном
было извещение из Управления Комфорта и Быта о том, что меня за неявку на
перерегистрацию перевели в самый конец очереди на квартиру, из другого я
узнал, что общество любителей полных солнечных затмений, членом которого я
никогда не был, по-прежнему собирается каждую вторую пятницу каждого
третьего месяца во Дворце Высокой Культуры, а что было в остальных,
выяснять не стал, скатал их в ком и переправил в мусорную корзину.
Все эти письма были из какого-то очень далекого другого мира,
живущего по своим законам. Тот, другой мир, уже забыл, что отправил меня
драться за то, чтобы остаться таким, какой он есть.
Впрочем, нет, не так. Я сам пошел. Затем, чтобы его изменить. И
дрался, глотал пыль заморов, вечерами пил в кантине за тех, кто не
вернулся из рейда и за тех, кому посчастливилось вернуться, и не заметил,
как забыл, какой он, тот мир, который я должен спасти. И заслуживает ли он
того, чтобы его спасали или изменяли?
Сейчас мой мир здесь, и он прост и понятен: дожить до вечера и дожить
до утра. А то, что было там - это сон, морок, очередная уловка замора. И
Вероника - тоже сон, я ее придумал, потому что нет никакой Вероники, а
есть славные девочки из Когорты Поднятия Боевого Духа, и задачи у них тоже
простые и понятные. Солдат - существо вообще очень простое и понятное, и
для его нормального функционирования нужно совсем немного: регулярное
питание три раза в день и раз в неделю - высвобождение семенных желез.
А Вероника...
Ну себе-то я зачем вру?!
Затем, что так проще. Не нужно задумываться, вспоминать и мучить
себя. Затем, чтобы идя в бой, просто убивать, и ни о чем не думать, потому
что если будешь думать о выполнении долга перед кем-то и во имя чего-то,
убьют тебя.
Так чем же ты отличаешься от изрода, приятель?
А в самом деле - чем?
Мысль показалась мне забавной. Я хмыкнул. Надо будет вечером спросить
у Малыша Роланда. Послушаем, что ответит на это бывший труженик пера и
диктофона.
Писарь кончил орать в телефон и озадаченно глянул на меня.
- Дела-а, - протянул он. - Только что старшина с гауптвахты спятил.
Помнишь, толстый такой? Ворвался в караулку, двоих задушил, еще одному
горло зубами порвал. Полобоймы всадили, а он все еще живой был, рычал,
когти здоровенные, черные... Говорят, к штабу прорывался, тут ведь рукой
подать...
Тщедушный писарь зябко повел плечами, с опаской покосившись на дверь.
- Пятый случай за два дня... Пропасть какая-то. Во время
землетрясений и раньше бывало, но там все понятно: нервы не выдерживают. А
теперь все больше среди бела дня... Тут пораженцев троих поймали прямо на
плацу. Собрали вокруг себя салаг и давай заливать: бросайте, дескать,
оружие, от оружия вся эта напасть, не нужно воевать, возлюби ближнего
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг