океана, что впору бы поежиться.
- Для каждого, не бывшего в наших предках, найдется рано или
поздно свой предок, уже общий и для него, и для нас, и в таком
качестве любой тигр и любой спрут существовали для него, как потенция.
В этом плане они, действительно, достижимы для нас, потому что и
действительно возможно не только возвратиться назад, но и посетить
что-то, лежащее в стороне. И в нас, естественно, сохранилось то, что
имеет эту потенцию... Послушай, почему я всегда оказываюсь таким
унылым идиотом, а ты опять оказываешься права?
- У нас с тобой разные функции. Я - смотрю и думаю. Ты -
слушаешь и делаешь... Слушай, я боюсь даже подумать, что ты задумал!
Минуя прыжки по деревьям, - спрутом немножко поплавать?
- Да это - тьфу! - Я уже опомнился и включился в игру таким
образом, что невозможно понять, в шуточку я это или же на полном
серьезе. Этот номер можно исполнять на разный манер, но ее заводит
неизменно. - Ты только послушай: вот возник фотосинтез, избыток
кислорода, и сразу же, как обрубленные, отгорели т-такие биохимические
возможности. Мне Петер Фаром говорил, они специальное Расширение
делали, для модели. "Если б - да чуть попозже, когда б они
утвердились, кислород их не сжег бы, и от того жизнь приобрела бы куда
более разнообразные формы" - в смысле того, что потом, когда кислород
все-таки присовокупился бы. Ты представляешь, - говорил я с видом все
большего увлечения, - вернуться до стадии анаэробных бактерий, - и уже
оттуда вильнуть в сторону? Технология-то вся та же, но это были бы уже
такие миры, которых представить уже нельзя... Совсем нельзя,
представляешь?
Исподволь я уже начал потихонечку, не вдруг, брызгать слюной,
старательно изображая из себя этакого идиота - исследователя, готового
сдохнуть, - но поймать бабочку-дуринку, спалить или отравить весь свет
- но проверить свою гипотезу, ничего вокруг себя не видящего, когда
ему что-то такое приходит в дурацкую голову.
- А вот еще на уровне "свободных генов" шестинуклеозидный
вариант хорошо бы прове...
К этому моменту она уже в упор смотрела на меня, зрачки ее
постепенно расширялись, аки жерла Ада, к коим, влекомая ледяным
вихрем, неуклонно приближается грешная душа. А потом она медленно,
как-то сразу двумя веками, мигнула. Не знаю, где она усвоила эту
манеру, но выглядит это совершенно устрашающе, как нечто
нечеловеческое в человеке, вроде Танюшиных движений после Включения. А
она уже начала шарить глазами в поисках подручных средств, и главным
теперь было не отпустить ее с пустого места у окна. И тут я получил по
голове раз, а потом еще раз, а когти у нее на этот раз были из
соображений удобства обрезаны чуть ли не до мяса: вот сколько раз она
на меня нападала, сколько раз побить пыталась, а я до сих пор терплю.
И ни разу у нее ничего толком не получалось, и каждый раз, по
освещенной традиции это заканчивалось сниманием с нее каких-либо
штанов. На этот раз она прекратила физическое сопротивление несколько
раньше обычного, и уставилась мне в глаза сантиметров с двадцати, -
так уж получилось.
- Нет, ты уж погоди-ка малость. Да отс-стань ты... Погоди, у
меня идея есть... Пошли за мной.
Кто ее знает, когда она успела придумать такой замысловатый
путь, но успела все-таки, и когда я шел за ней по расширяющейся
ложбине в обход каменного горба, с каждым нашим шагом становилось все
темнее. Когда мы вышли в степь, хоронясь в зарослях почти лежачего,
длинностеблистого кустарника, кругом стояла ночь, или, по крайней
мере, поздний вечер. Над дремлющими пологими холмами по правую руку
небо было все-таки посветлее, там еще горела стылая полоса последних
остатков заката, но небо над головой было уже - как изумруд,
подложенный черным бархатом, неимоверного черно-зеленого тона, без
дураков ночное по здешним канонам небо. Но при том, что это была ночь,
и при том, что я отлично это осознавал, я каким-то образом очень
прилично все видел. Да, цвета сейчас я различал только поверху, а там,
где было темнее - я видел все в разных оттенках серого цвета, как
объемную черно-белую фотографию, и обернулся к Мушке, чтобы спросить
ее, что это значит, и открыл уже свой рот для вопроса, но увидел ее и
закрыл его. Сам все понял. Бесшумно струясь между теней, и сама - как
тень, как сгусток черноты в ночи по левую руку от меня скользила
высокая фигура. И во всем этом кромешном силуэте разглядеть можно было
только одно: огромные, в пол-лица, отсвечивающие желтым глаза со
зрачками-щелями, обращенные на меня, но я сообразил уже, что у меня -
если и не такие же, то уж, во всяком случае, похожие. Донеслось до
меня с ее стороны едва заметное движение воздуха, и я привычно, как
переводят взгляд, потянул по направлению к ней носом. Запах... Уже
был, его можно было узнать, но это было покамест еще не то: скорее -
обещание того, во что он может превратиться, когда наступит ее пора. А
вот наступит она... Послезавтра. Хотя, - это же Она! Она сильнее всех
женщин, и оттого пора ее, начавшись, достигает зрелости особенно
быстро... Да ведь недаром же она увела его от прочих прямо сегодня,
когда еще рано, и поди попробуй только, располосует так, что до зимы
не зарубцуется... Зато есть время поохотиться, и покормиться, и
вздремнуть в тени с полным животом. И время от времени вежливо тянуть
носом, и чуять, как запах становится все более густым, и обретает
новые струи, ветвится, как дерево, обретая при этом неописуемое в
своем великолепии единство... А затем наступает миг, когда запах
перестает спрашивать, и уносит способность рассуждать. Сердце забилось
сильнее, когда я поневоле вспомнил, ЧТО бывает тогда, но я смирил его:
рано. Запах этот станет густым, как у лопнувшей от спелости дыни,
сладким, и рассыпчатым, как перезимовавший, темный мед горных пчел, и
неудержимо кружащим голову, как... А вот не с чем сравнить, потому что
как-то можно совладать с собой, напившись хмельного, нализавшись
Осеннего Корня, можно одолеть любой дурман, потому что только от тебя
зависит в конце концов, насколько себя одурманить, а вот попробуй
здесь, когда наступает момент, и ведешь себя вроде бы осторожно и
дышишь едва-едва, самыми краешками ноздрей, чтобы, учуяв, не хватануть
бы лишнего, и каждый раз оказывается, что этого дурмана не бывает в
меру, и того, что чуешь этими самыми краешками ноздрей, оказывается
вполне достаточно, чтобы напрочь отключить рассудок, и перестаешь
видеть и слышать что-то постороннее. Опять замечтался, а когтями по
роже, между прочим, за удалую охоту тоже вполне можно схлопотать, так
же, как и за несвоевременную активность. Пока что - пора другим
запахам.
Это был темный, скрытый от лучей только что взошедшего Белого
Кролика - Лабби склон холма, и поэтому я видел тропинку по-другому, не
как обычно, а вроде как едва заметно светящейся слабым серебристым
светом, потому что за день тропа нагревается чуть по-другому по
сравнению с окружающей ее травой, и глаза мои, давно уже ни видевшие
огня различали эту разницу. В Тени, а особенно - в далекие анноуны,
собственно говоря, и ходят ради этого, но проблема остается, точнее -
две проблемы: в самом начале, а порой и надолго сохраняется двойной
стандарт восприятия, и то, что для Тени - повседневная жизнь, для
ноуна - ах! И нужно воспринимать, не мешая, а для этого присутствовать
на самой периферии сознания, действуя только на уровне скрытых
подсказок. Мне кажется, что природа Озарения или Вдохновения именно
такова, а если вмешиваться в действия анноуна непосредственно или
просто неумело, то напортачишь. Тут пример был отменный: что с того,
что тело мое обладает чем-то вроде инфракрасного зрения, если сознание
мое, того, кто сейчас рассказывает все это, НЕ УМЕЕТ им пользоваться,
как новорожденные младенцы не умеют пользоваться зрением обычным и
учатся до двадцати лет, а кое-кто - и всю жизнь? Само собой, что
допустимо только самое что ни на есть неназойливое присутствие, не
нарушающее безукоризненной механики сознания... И вторая проблема, то,
что я заповедал для себя свято - пытаться, пока на это хватит сил,
описывать все это обычным языком. Чтобы подольше сохранить связь со
своим прошлым "я". Я, быть может, и смог бы надолго сохранить такую
консервативную схему, но это неизбежно и скоро разведет нас с Мушкой,
а это я уже не могу... По слабо серебрящейся тропе, что змеей вьется
по темному мохнатому боку холма - вверх. Бесшумно, но со всей
возможной быстротой, чтобы разогреть и проверить все мышцы, и, заодно,
испытать наслаждение от того, что они слушаются тебя идеально, что
тебе попросту мудрено будет задать им такую нагрузку, чтобы они
попросили отдыха, и я несся вверх, словно скользя над склоном, как
будто это не я бежал, а меня волокло какое-то могучее течение, или
служащий моей воле ураган. Я остановился только у верхнего среза холма
и на вершину почти что вполз, потому что, хоть и не ожидал я никаких
особенно неслучайных глаз в сегодняшней степи под холмом, это еще не
значит, что можно поступать неправильно, а если стоять спиной к Лабби,
то любой, кто стоит на холме во весь рост, виден куда лучше, чем на
пресловутой ладони. У самой кромки небольшого обрыва, получившегося
после оползня, торчала старая и толстая дикая яблоня (а вот попробуй
объясни, как это связались в одно целое комплекс запахов, по которому
я узнал дерево еще до того, как его увидел, и слово "яблоня"? Чтобы
при этом не помешать?), и лучшего наблюдательного пункта
просто-напросто нельзя было придумать. Ночь была почти безветренной,
но движение воздуха все-таки было, в общем, со стороны степи - в ту
сторону, с которой мы пришли. Когда ветер достаточно силен, запахи
пролетают значительные расстояния, почти не смешиваясь, оставаясь
острыми, чистыми, точно и тонко доносящими все происходящее, зато и
распространяются по прямой, и приходится долго бегать поперек ветра,
вдоль фронта его, если хочешь узнать о разных местах, а не много и
точно - но об одном. Когда, как сегодня, ветра почти что и совсем нет,
к тебе, Стоящему Неподвижно, запахи приходят одновременно с самых
разных сторон и в дикой порой смеси, продвигаясь медленно и вроде бы
как сами собой, и тут нужно уметь различать, где то, что осталось по
сю пору, где то, от чего остался только один запах, а где вообще
данные о событиях мнимых, никогда в этакой смеси в реальности не
присутствовавших, обонятельные фантомы, созданные причудливым
смешением неторопливых воздушных струй. Я - умел. О, как это умел мой
анноун! Первые вдохи - Вдохи Добычи, потому что для того, чтобы быть
охотником, прежде всего необходимо не оказаться добычей. Вот одно из
преимуществ неподвижного воздуха: если бы пребывали сколько-нибудь
долго, стоя в засаде, то непременно след отыскался бы; если бы враги,
чужаки, конкуренты или же просто опасные животные в таком воздухе были
бы близко, то никуда бы они не делись, подбираясь даже с подветренной
стороны. Так что, как и положено, будем охотниками. Запах острый,
огромный, опасный и остывший - далеко в степи, вместо того, чтобы
спать, слоняются туда и сюда слоны, потому что у них брачный период,
из-за ушей самцов пахнет пронзительно и страшно, и не дай бог никому
оказаться на их пути, неукоснительном, как у лавины в горах. Табунок
заночевавших диких ослов, под водительством пахучего от почтенного
возраста, но еще жилистого самца, хитрого, наверное, и злого как
черт... Запах... поконцентрированнее, чем положено бы по расстоянию, и
это значит, что устроились они у нагретого за день откоса либо же в
неглубокой ложбинке, даже знаю - где, и дотуда - около минуты хорошего
бега не надрываясь (шестьсот метров, - по привычке оценило Над).
Буйволы, как обычно, залегли широким кругом, головами наружу, по ту
сторону от зарослей кустарника и шагах в двадцати от него. По внешнему
кругу, как серые валуны, неподвижно застыли гигантские быки, и на них
стоя, накрыв головы крыльями, дремлют вполглаза чуткие
птички-спутники... Ради такого случая можно бы, конечно, попробовать:
подать голос, пугнуть, вызвать и подогреть панику, а там, глядишь,
либо мы какого телка отобьем, либо сами в сумятице сшибут и покалечат.
Но сегодня не мне это решать... За полчаса ситуация приобрела
достаточную ясность, и я обернулся спиной к светилу, туда, где в самой
глухой тени скрылась, как средоточие мрака Она. Не знаю, как у нее
получается, но она в таких случаях почти что даже и не светится. Нету
- и все. Я разогрел руки и начал быстро рассказывать обо всем, что
удалось выяснить, а Ночной Язык исключительно подходит для того, чтобы
быстро пояснить что и сколько, с необыкновенной точностью указать -
где, причем именно ЭТОМУ собеседнику. Недаром говорят, что именно
Ночной Язык повсеместно лег во времена оны в основу всех систем
письменности, причем совершенно независимо... Но пока я еще вовсе не
был уверен, что меня видят и что на меня смотрят. Не был я уверен даже
в том, что там, в глухой тени, вообще кто-то есть. Мистика какая-то! И
тут совершенно неожиданно, в полутора метрах от меня, но как раз в тот
момент, когда я сосредоточился на несколько другой точке, она
вывернулась ко мне, на холм, умудрившись не выдать своего приближения
ни звуком, ни запахом, ни сколько-нибудь заметным движением. Если бы
на ее месте был какой-нибудь удалец, я бы сейчас уже валялся, и добро
еще, если просто без сознания. Она стала ко мне в тень: так, она
поняла все, что я ей хотел сказать, но ничего этого, - она покрутила
головой и, блеснув клыками, от души зевнула издав что-то вроде:
"Агх-ах-ах-аа!", - ей вовсе не надо, а во-он по той балочке снизу
учуяла она, здоровенного вилорога-одинца, и хочет именно его. А там ей
стало скучно, и вообще захотелось промяться вверх по склону. Объясняя
все это, она, кроме того виртуозного зевка не издала ни единого звука.
Подобно большинству женщин, она вообще похвально-молчалива во время
ночной охоты. Без рассуждений, как принцип. Чтобы не терять времени,
мы бросились вниз по склону холма со скоростью большей, чем у валунов,
катящихся под гору, не чувствуя своего веса, она скользила рядом, как
тень, совершенно бесшумно и плавно, так, что это даже пугало (наверное
- пугало это только то, что было привнесенным компонентом), но при
этом продолжала свои пояснения: на этот раз, в отличие от того, как
это делается обычно, нападет на зверя она... И погонит тоже она, а он
будет ждать во-он там, за отрожком... И высовываться не будет, а то
она его... Так будет лучше, потому что от нее уже пахнет. Ритуально мы
обнюхались, хотя в этом сегодня не было особенной нужды, но все было в
порядке: время, ночной воздух и холодная вода Уувуу, через которую мы
переплыли по пути сюда, почти полностью стерли запахи дыма, жилья и
фабричной одежды. Потом она с неуловимой глазом быстротой повернулась
и вдоль кромки холма скользнула в ночную степь. Я стал на четвереньки
так, чтобы плотно прижать к твердой почве голени и предплечья, приняв
позу "четыре нити", чтобы приблизительно с равным успехом видеть,
слышать, чуять и ощущать сотрясение почвы. То, что называется "ни
туда, ни сюда". Замер так, чтобы даже дышать самыми верхушками легких,
так, чтобы подпружинивать, компенсировать даже удары сердца. Сейчас
Лабби светила мне в спину, и это было хорошо.
Вот, по жесткой земле, оставляя ощущение сдвоенных, донеслись
хлесткие щелчки, которые стали более глухими, но и более громкими,
переходя в обычный топот. Почти с самого начала показалось мне, что
зверь бежит не вполне на меня, и тогда я медленно-медленно поднял
голову, чтобы принюхаться "полуторным" чутьем. Да, он несся на меня,
но не так, чтобы вполне подходяще, он несся, как обвал, все укорачивая
и учащая скачки, ветерок как раз пахнул с той стороны, и донес запах
погони. Остро несло потом смертного ужаса, и я очень понимал зверя,
ему было кого и чего бояться, он летел, окрыленный этим ужасом, и
только поэтому еще бежал, как в давние-давние времена бежал я, и ужас
холодным стальным ветром подгонял меня. Еще - пахло кровью, и когда до
меня донесся этот запах, я вообразил себе все происшедшее с такими
подробностями, словно видел своими глазами. Вот зар-раза! Вместо того,
чтобы гнать, как договаривались, она бросилась на вилорога в одиночку,
когда тот спокойно лежал, сытый, свежий и отдохнувший... То есть
поступила самым что ни на есть опасным образом, вопреки всем канонам и
обычаям и... Да, точно, мне не показалось и вилорог действительно
хромал. Теперь я слышал шум погони ушами и совершенно отчетливо а
потому начал медленно-медленно подбирать ноги под живот. И тут я
увидел его. Он летел тяжеловесным, укороченным галопом, сильно
взбрасывая зад, Лабби била ему в глаза, а сам он весь светился тяжелым
ртутным блеском. Когда он подбежал поближе, стала видна огромная
рваная рана до самой кости на его правом плече. Тогда я толкнулся
правой ногой и, сорвавшись с места, понесся изо всех сил к тому месту,
где загнанный, ничего перед собой не видящий зверь окажется спустя...
Необходимый промежуток времени. Прыгнув, я глубоко воткнул когти в
противоположную сторону его толстой шеи и свесился, уваливая его
голову на один бок, так, что он глухо захрапел и закружился на одном
месте, пытаясь вздеть меня в воздух резким взмахом головы. Я позволил
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг