серо-фиолетового дерева, который казался маленьким и хрупким в его
бугристых лапах, поросших густым золотистым волосом. При первом же
взгляде в очень спокойные, серо-голубые, огромные глаза хозяина, у
Мушки пересохло во рту. Но, несмотря на это и совершенно неожиданно
для себя, она вдруг спросила:
-А можно поглядеть?
-Пожалуйста, - он с некоторым сомнением оглядел девушку, - а ты
раньше когда-нибудь видела наши карты? Из Основной Последовательности?
-Нет.
-Это несколько меняет дело. Видишь ли, ты рискуешь сильно
испугаться, потому что карта карте - рознь...
-Нет.
-Тогда, по крайней мере, присядь!
И только после того, как она уселась в плетеное из серых,
покрытых пухом прутьев кресло, хозяин открыл ящик. Все померкло перед
глазами путешественницы, и окружающий мир исчез из ее глаз. Исчез дом
с садом, исчезло небо и солнце, бесследно сгинули, позабылись бывшие с
ней люди. Вокруг кресла, служившего опорой ее телу, расстилалась
черная бездна без конца и края. По левую руку светилось множество
необыкновенно-ярких, разноцветных звезд, справа - они редели, сходя на
нет, и только в безмерной дали, в кромешной тьме виднелись слабые
белесые пятна удаленнейших туманностей. Вся эта грандиозная картина
плавно, но и не слишком медленно поворачивалась вокруг незримой оси, с
боку - на бок проходившей, казалось, через ее тело. При первом же
взгляде на бесчисленные светила среди бездонного мрака у нее захватило
дух, но когда из-под кресла вдруг вынырнуло исполинское, светящееся
тусклым красно-оранжевым накалом светило, храбрая искательница
приключений судорожно вцепилась в подлокотники (А они были у того
плетеного креслица?). Появившись снизу, раскаленное ядро описало
страшный в своей беззвучности полукруг, прошло прямо над ее головой и
скрылось позади, чтобы через минуту вынырнуть вновь. Так и пошло:
восход-закат, восход-закат, мерно, со вселенской амплитудой и
совершенно одинаковым периодом оборотов. После десятка повторов ей
стало не по себе, и уже откуда-то появилась во рту масса жидкой слюны,
но хозяин очень вовремя закрыл свой ящичек.
-Ты в порядке?
-Да-да, не беспокойтесь... Но вообще - класс! Даже не
представляла себе! Ты з-знаешь...
-Дети! Я очень спешу и, к сожалению, не могу вас принять, как
положено. Поэтому хозяйничайте сами. Все, что найдете - ваше. Кроме, -
хозяин поднял вверх указательный палец, а гость понимающе кивнул, -
правильно. Карты. То-есть можно брать, смотреть, копировать, но очень,
просто очень желательно положить потом на место и в целости... Да! На
Островах мне буквально всучили небольшого битого поросенка, - вроде
как в благодарностьЕ С одной стороны - он мне, понятно, вовсе ни к
чему, а с другой - если не взять, да еще у Радуг, то обида получится
смертная... И хотел ведь выкинуть, да в последний момент рука не
налегла. Перст судьбы.
- А все-таки, Мастер, - что произошло-то? Я же вижу...
- А случилось то, что в предгорьях появился отряд амазонствующих
молодых бабенок, как обычно, из Змей. В этом, понятное дело, еще нет
ничего особенного, дело житейское, и обычно ничего особенного такие
вот партии не творят: ну, мужика там украдут какого-нибудь, ну,
пограбят где-нибудь без особого даже хамства, но только вот на этот
раз во главе их стоит какая-то Волчья Кровь, и манера Змеек совершенно
изменилась... Никто ни малейшего понятия не имеет, кто она такая и
откуда взялась, но выглядит все это весьма подозрительно и скверно. Ни
на одной Карте не прослеживается ее линия! Да она вообще не имеет
права на существование! Мы бы, понятное дело, сочли ее выдумкой, но
она, похоже, к сожалению, все-таки существует. А этого не может быть,
потому что топологию любого события и любого человека, являющегося
следствием Исхода, Основная Последовательность определяет совершенно
уверенно... Никто ничего не знает точно, но слухи об этой банде упорно
ходят самые нехорошие. Так что, ежели увидите какой-нибудь бабий
разъезд, будьте поосторожнее. Ну, счастливо!
И он по-козлиному сиганул с веранды в сад. Через миг что-то
вроде узла из пересекающихся световых лент и плоскостей мимолетно
растаяло в небе, а над садом прозвучал и погас тяжелый аккорд басовой
струны.
- Ты лопать хочешь? Если честно, между нами?
- Если честно, то ужасно.
- Тогда я пошел готовить, а пройдись тут, погляди, что и как.
Тут есть чего посмотреть... Должно быть.
-Да неудобно как-то...
-Тебе же говорили - Карты. Все остальное имущество для Птиц,
можно сказать, и вовсе не в счет. У них есть все, а если нет, то будет
завтра, только захоти. Да сама увидишь...
И она увидела. Прежде всего в глаза бросалось необыкновенное
пристрастие хозяев к коврам. Они здесь были практически всюду: в
коридорах, почти пустых, просторных комнатах, даже в обширных
кладовых, которые, наоборот, были сплошь заставлены низкими шкафами.
Тут были однотонные зеленые или зеленовато-серые ковры с ворсом такой
длины, что ноги тонули в нем, словно в траве, по другим, густым и
пушистым, вился сложный, но одноцветный геометрический рисунок из
сложно пересекающихся прямых линий. И тут же, за ближайшей дверью, дух
захватывало от варварской пестроты красок, а следом что-то
непередаваемое, но явственно видимое подсказывало, что этот рисунок
предназначен для глаз не вполне человеческих, для чуждого опыта и
чувства красоты. Ковры гасили звук шагов, и оттого тишина в безлюдном
доме казалась почти пугающей, ковры ласкали подошвы босых ног, и
оттого в душе, как давеча, на берегу невозможного моря в двух
километрах от автобусной остановки, снова начало подниматься
возбуждение, странный хмель здешних мест, ощущение неиспытанной ранее
полноты жизни, когда грань между возможным и невозможным делается все
более тонкой. Как-то раз ей пришлось наблюдать за работой художника,
писавшего акварелью; как атлет играет непомерной силищей, небрежно
швыряя неподъемные тяжести, незнакомый дядька играл мастерством.
Быстрые, размашистые, вроде бы небрежные мазки, которые поначалу как
будто бы ни на что не были похожи, - и вдруг наступил момент, когда из
хаоса проступила картина, и вовсе непонятно стало, как можно было не
видеть этого с самого начала. Маленькой она была, почти ни о чем не
умела думать, но чудо превращения бессмысленных частей в единое целое
каким-то образом запало в душу. Как праобраз озарения, тоже весьма
мало замешанного на рассудке. А вот сейчас всплыло, потому что
отдельные впечатления страшного нынешнего дня точно так же, мазок за
мазком, стали складываться в Настроение. В настроение такого рода,
которому тесновато в обычном, привычном для нее объеме души. Которое
и пережить-то доводится далеко не всем, а только тем, кто однажды
переходит Рубикон. Невозможное море. Радужные ручьи, что текут в
воздухе над головокружительными, грохочущими, лязгающими пропастями.
Карты, что мгновенно швыряли во мрак Космоса, напрочь вырвав из ткани
мира. Сладкий сок, текущий по подбородку, и белое светило, разжигающее
пламя в крови. А теперь этот дом, где с каждой новой точки, дающейся
буквально каждым следующим шагом, открывался новый вид, и не было ни
единого места, откуда можно было бы видеть все доступное, с вовсе
непохожими объемами, которые тем не менее как-то перетекали друг в
друга. И - наоборот, наглухо отсеченный тяжелой дверью зал о двадцати
двух гранях, со стенами черного камня, покрытыми разноплоскостными,
зеркально полированными, фасетчатыми гранями. Тяжелым, тревожным
красным светом освещался зал, но грани каким-то чудом отбрасывали в
лучи густо-золотого цвета, и те перекрещивались в воздухе, образовывая
необыкновенно-прихотливую пространственную решетку, в ячейках которой
и ютился, дробясь багровыми иероглифами, этот темно-алый свет, и
стекал на багровый, о двадцати двух углах ковер, затканный золотым
узором. Тысячами яростных красных глаз горели, проникая в душу, грани
на стенах, и поднимался из глубин ее вопрос, бывший сродни воплю: кому
и зачем могла прийти в голову такая тяжеловесно-причудливая и недобрая
затея? Потому что покинувшему зал казалось, что за пределами его даже
дышится легче.
А после очередного поворота ширмы разгораживали совсем другое
помещение. Здесь стены до высоты в два человеческих роста покрывали,
соединяясь в непрерывные ряды, одинакового размера квадраты
причудливых изображений. Они не были ни нарисованы, ни гравированы, а
как бы сотканы из туго-натуго натянутых волокон серебристо-зеленого,
бледно-золотистого и платинового цвета, изображая что-то вроде
фантастических, угловато-схематизированных насекомых самого
разнообразного вида. В зависимости от точки зрения, блескучие нити
каждый раз по-новому отражали свет, изображение менялось, и тогда
казалось, что холодновато-гротескная тварь на картине шевелится.
Ширмы были выполнены в той же гамме, в той же технике, только
площадь имели побольше, и оттого твари, подобные настенным, здесь
изображались на фоне густых, дремучих трав. Кое-где за ширмами
скрывались высокие напольные вазы в серебристо-зеленых, блеклых тонах
с изображенными на них густыми, тонкостебельными травами, и стояли в
них - высокие, жесткие, сильно и тонко ветвящиеся стебли. Все тут
дышало холодноватым, мудрым покоем, действительно успокаивало, - но и
при этом было еще одним мазком той самой кисти. Коридор вдруг
расширялся, ощетиниваясь смертоносным железом тысяч самых
разнообразных клинков, и ясно было, что где-то точно так же стоят и
лежат еще более опасные в своей зловещей элегантности игрушки. Она
вроде бы и не испытывала никакого интереса к подобным вещам, но вот
рука ее как будто сама собой протянулась и взяла один из экспонатов, и
рукоятка легла в ладонь так, как будто находилась в ней всегда, словно
они давным-давно знакомы, век не виделись, а теперь страшно рады
встрече. А ведь и впрямь, - знакомая вещь. Если и не ей, то кому-то из
предшествующих приходилось тысячи раз вот так же держать такую же
рукоятку, и по-другому не может быть, потому что тело - не обманешь.
Черная, матовая ручка, и даже металл чуть изогнутого лезвия - насквозь
черный и матовый, без блеска. Ночной клинок для ночных дел, а в ней
самой, оказывается, скрыто много больше, чем она сама могла
представить.
В небольшой, залитой приглушенным светом комнате с обычными для
здешних кладовых рядами шкафов, так густо стояли и так сложно
смешивались сотни ароматов, что сомнений в характере этой коллекции
быть не могло. Положив черный кинжал на один из шкафов, она открыла
его дверцу. Кособокие глиняные горшочки размером чуть поменьше
куриного яйца и с тонкими горлышками, заткнутыми полированными
камешками. Толстостенные и неровные склянки мутно-зеленого стекла.
Стеклянные или хрустальные конуса, пирамиды, цилиндры, шарики на
подставке, разноцветные, с простой или же все более сложной гранью.
Флаконы из белой керамики, украшенные утонченными миниатюрами.
Заканчивался ряд стеклянными сосудиками прихотливо-криволинейной
формы, напоминающими орхидеи или еще какие-то диковинные цветы,
прозрачнейшими, содержащими радужные прожилки, или же, наоборот,
состоящими, казалось, из одних только многоцветных мазков, тающих в
воздухе. В соседнем шкафу коллекция продолжалась, и было в ней
похожее, но ни один образец все-таки не повторялся. Дрожащими от
волнения руками взяв одну из самых грубых глиняных корчажек, она
вынула из перекошенного горлышка плотно пригнанную пробку и осторожно
поднесла к расширенным ноздрям. Тяжелое, темное масло предложило ей
свой запах, - густой, сладкий, кружащий голову и откровенный, как
бесстыжий взгляд в глаза. Ночной-аромат-не-для-нашего-брата, - это уж
точно. Это для слишком уж архаичного, слишком неутонченного,
слишком... да просто слишком далекого и непохожего на наш вкуса.
Тщательно закупорив корчажку, она аккуратно, в самой этой аккуратности
находя неизреченное наслаждение, поставила ее на место и перешла к
следующему образцу. Иногда исследовательница осторожно, чтобы не
переборщить, знакомилась с несколькими ароматами подряд, а потом, -
своя рука владыка, - вдруг брала попавшийся на глаза "за понравилось"
или из элементарного произвола. И за двадцать минут этого
благочестивого занятия она довела себя до такого состояния, что сама
почувствовала неладное и решила покамест прерваться: лучше-де прийти
еще раз, чем сразу же заработать головную боль. Эх, милая...
Приблизительно такому вот воздействию была подвергнута некая Саджихх
во время вполне даже деловых по замыслу переговоров с лжепророком
Масламой. Согласно преданию, - со вполне удовлетворительным успехом.
Запахи, в значительной мере беспрепятственно преодолевая фильтры и
барьеры самонадеянных Высших Функций, действует прямо на глубинные,
древние, по-крокодильи плоские, но при этом оч-чень туго знающие свое
дело механизмы, что сидят на самом источнике эмоций и мотиваций, и,
уходя от них, рискуешь никуда не уйти от оказанного ими действия. Тем
более что следующая коллекция оказалась в своем роде ничуть не легче.
Более того, - не будь здесь огромного, во всю торцевую стену размером,
зеркала, она могла бы оказаться и вовсе не в подъем (как, впрочем, и
следующая).
В низком ящике первого шкафа лежали массивные витые обручи из
обычного, без претензий золота, оно тускло мерцало в волосах, давило
на голову и страшно не шло к юбке, блузе и чулкам из нейлона. Это уже
слишком, к этому обручу хорошо было бы длинное платье самого простого
покроя, лучше синее и... и неплохо бы, если б из тонкого льна. В
следующих ящиках и шкафах так же, образуя ряды, таились вещи похитрее,
поизощреннее. И если она еще могла узнать браслеты для рук или же для
ног, ожерелья, кольца, серьги, кулоны или головные уборы из цветных
металлов и самоцветов, то для некоторых вещиц, равно сверкающих
нетленными металлами, эмалями и цветным камнем, названия или же
определения попросту не находилось. Запомнился страшный, с ладонь
размером, черно-красный паук на иссиня-черных ногах с самоцветными
глазами на кошмарной голове и с рубиново-красным иероглифом на
угольной спинке. Маленькое чудовище застыло в угрожающей позе, злобно
блестя разноцветными огоньками глаз. А уж среди камней тем более
попадались вовсе незнакомые, никогда не виданные. В густо-оранжевом
камне обделанном под мелкую, едва заметную грань, горела восьмилучевая
золотая звезда. Ярко-красный самоцвет в когтистой оправе из синеватого
металла в глубине своей таил мрачно-фиолетовые огни, как двоедушный
человек таит ненависть на дне улыбающихся глаз. Камни черные, как
ночь, гладко шлифованные, непостижимым образом горели мельчайшими
радужными искрами. Цвет, блеск, игра разноцветных огней, оттенки
работы в брошах и изощренно-сложных перстнях, геммы в непрозрачном
цветном камне. Металлы желтые, серебристо-белые, синевато-фиолетовые,
голубовато-серые, даже зеленые и небесно-голубые. И все это утомляло
своей чрезмерностью не меньше, чем парфюмерия прежней коллекции, и так
же вызывало, в то же время, тяжелое возбуждение.
Меж тем приготовление трапезы подходило к победному концу,
взявший на себя обязанности кормильца уже несколько раз принимался
звать свою подругу, но она не отзывалась, и он, пожав плечами, занялся
исконно-мужским делом, то есть спустился в подземелье, где, по его
расчетам, должны были находиться запасы вина. Он не ошибся, и теперь
проблемой стало выбрать среди колоссального количества бочек,
бочонков, пирамид пыльных бутылок и рядов черных, серых, красных или
же кирпичного цвета кувшинов, хранившихся в каменном, скальном холоде.
Среди узоров, картинок, надписей непонятными знаками на непостижимых
языках. И, надо сказать, по возрасту своему, интересам и характеру
знаний, во всем этом он не разбирался почти никак, а потому, как то
надлежит решительному мужчине и неисправимому романтику, отправился в
самый дальний и темный угол, а там отыскал самую пыльную, самую
грубую, самую причудливую из всех, бывших там, тяжелую бутылку. Теперь
оставалось только покрасивее сервировать в комнате белого камня стол
из расчета трапезы на двоих. Отыскав среди бесконечного количества
подобных два прихотливо-ассимметричных бокала из многоцветного стекла
без граней, тарелки и блюда, напоминавшие полупрозрачные плоские
раковины с самых больших океанских глубин, с голубыми и розовыми
тенями по перламутровой глазури, он неожиданно встретил свою
заблудившуюся в темных чувствах спутницу, мельком на нее глянул,
потом, осознав, глянул еще раз и едва не уронил свою хрупкую ношу. Ей
пришла фантазия нарядиться в длинное платье из тончайшей
синевато-зеленой материи. Нигде не превзойденное искусство мастеров
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг