одного островного государства расцветило ее причудливыми крабами в
шипастых доспехах, диковинными рыбами, актиниями более яркими, чем
любые цветы, переплетающимися лентами водорослей, и когда проклятая
девчонка с нарочитой, змеиной вкрадчивостью выступала по ковру, платье
закручивалось вокруг ее длинных ног, и удивительные изображения
оживали, маленькая каракатица взмахивала пупырчатыми руками,
переползали бархатно-алые морские звезды, шмыгали рыбки. И сквозь
ткань просвечивало, делаясь почти видимым, тело. Он, понятно, не мог
знать, что в какой-то момент, не выдержав убийственного контраста со
здешними нарядами, его спутница сбросила и закинула в угол свое
бельишко, и теперь наслаждалась прикосновениями свободного,
скользкого, прохладного шелка к коже, которая все-таки обгорела
малость на здешнем веселом солнышке. И теперь воздух, подчиняясь
колыханию ткани, беспрепятственно пробегал по телу от шеи и до туфель
на ногах, а в ушах едва слышно позвякивали серьги из длинных
бледно-зеленых камней и почти без оправы. Глянув на него своими
блестящими глазами, она коротко сказала:
-Закрой рот.
Надо сказать, что услыхав что-то родное, он немедленно опомнился:
-У нас сегодня, - болтал он, ловко расставляя, накладывая и
разливая, - отчасти первобытный ужин... Хлеба нет, лепешки я печь не
умею, а потому дареную чушку будем есть с чем-то вроде пресных блинов.
От блюда жареной поросятины, истекающей жиром, приготовленной с
кислым соком С-сливы, исходил запах, способный свести голодного
человека с ума. Горка желудей крахмального дуба была уже после варки
освобождена от скорлупы и полита желтым маслом, а чрезвычайно
аккуратная пачка блинов достигла в толщину двадцати сантиметров. Вино
же из почтенной бутылки оказалось невинно-розовым, цвета доброго
восхода, и добродушно-вкусным на любой вкус. Каждый глоток его ровным
теплом проходил по горлу и неслышимой волной таял в теле. Некоторое
время за столом царило молчание, потому что за время своего пребывания
здесь они нагуляли и наплавали поистине зверский аппетит. У нее слегка
кружилась голова, горело лицо, а в теле снова начала исподволь
разворачиваться могучая пружина, не то зуд в позвоночнике, не то
неутолимое желание бега, драки, скачки, сражения. И, не замечая того
сама, она начала вытягиваться в своем кресле то на один, то на другой
бок, чуть скручивая тонкую спину, глубоко и медленно дыша. Что-то
такое передалось и ему, он нахмурился и напряженно затих. Медленно
извиваясь всем телом, девушка плавно перетекла из кресла на ковер с
высоченным ворсом и начала так же тихо и плавно, с почти судорожным
напряжением всех мышц перекатываться с боку на бок, едва слышно
приговаривая:
-Ай-йяа-а!.. Ай-йа-а... Ай-йа-а-а...
Вдруг, словно впервые заметив его, она разом оборвала свое
буйство, и сказала, оскалив в кривой усмешке белые, острые, как у
зверя зубы:
-Дай мне вина!
Он поспешил подчиниться, опускаясь на колени и протягивая бокал
вина. Она, с трудом удерживая себя от того, чтобы снова не вытянуться
на ковре, небрежно отстранила его:
-Не так! Ты обольешь меня! Из губ...
Но, когда он приблизил наполненный вином рот к ее губам, она,
резко рассмеявшись, отстранилась и с каким-то змеиным свистом
оттолкнула его сразу двумя руками.
-Ты глянь на себя! Здесь ты выглядишь, как раб, и что бы я
сейчас ни чувствовала, что бы я не испытывала сейчас, говорю я, это не
для раба предназначено! И лучше было бы мне умереть, чем нынешнее
мое бешенство отдать тебе!
Зрачки ее медовых глаз были сейчас огромными и черными, она не
моргала, глядя в его лицо, и цедила слова своей тирады медленно, и
только змеисто, извилисто улыбаясь с угла на угол вытянувшихся в
нитку, сухих губ. И запах от нее исходил, - тонкий такой, легкий,
сухой. Неуловимо знакомый, - да только никак не вспоминающийся.
Потихоньку проникающий в душу, чтобы взбаламутить ее до самого дна,
где лежит древний, тонкий ил. У этой пятнадцатилетней школьницы был в
своем роде безошибочный вкус: из нескольких сотен ароматов она выбрала
именно тот, который был запрещен к изготовлению и использованию в
своем мире, а это, как известно, является очень большой редкостью
(Даже Птицам известно только три примера запретной парфюмерии, чтобы
запрещены были именно запахи, как таковые). И если ему тоже ударило в
голову, то что же испытывала глупая девчонка, воспользовавшаяся
тайной, и друг от друга скрываемой привилегией высшей аристократии
Построения Дэбен с Земли Оберона? И это на фоне всего остального!!! Он
встал и глянул на себя в зеркало, и то бесстрастно отразило
черноволосого бледного подростка в слегка вспузырившихся на коленях
брючках и тесноватой рубашке, края воротничка у которой были
аккуратнейшим образом починены матерью. И, увидав эту картину, он до
земли поклонился подружке, которая прямо на глазах его превратилась в
нечто стихийное, и в два неуловимых шага выскользнул из комнаты.
Потому что воистину преступлением показалось ему являть собой такой
противный контраст победному великолепию окружающего и, особенно, этой
потрясающей, невероятной красавице! Тьфу, черт, - что за слова-то
тухлые, почти ничего не значащие?! Богиня, взрыв в голове, блеск меча,
раскалывающего голову!!! Вихрь лихорадочных мыслей, неукротимая скачка
сравнений, попытка выразить невыразимое, гул в голове, готовой
взорваться, все то время, пока он шел, и тогда, когда он начал менять
свою человеческую оболочку.
Это решение пришло к нему вдруг, и с этой минуты он больше не
колебался, нарядившись в прямые шаровары и куртку тяжелого красного
шелка. Одеяние было заткано золотыми цветами, крылатыми колесами и
птицами с многоцветным оперением и женскими головами, на ногах -
красные сапоги мягчайшей кожи с загнутыми кверху носами, на золотом
поясе - прямой тесак в красных сафьяновых ножнах. Теперь на него из
благородно-приглушенного зеркала по смотрел очень еще молодой, но, -
видно же! - очень небезопасный владыка, рано и жестко взявший в
костлявые, юношеские еще руки поводья великой власти. Всяк рад
обманываться, и ему в тот момент хотелось думать, что и в день
нынешний, как во все предыдущие, удастся отделаться какими-нибудь
игрушками в этом роде. Как только он покинул трапезную, у жертвы
женского любопытства отказали последние тормоза: она каталась по
ковру, изгибаясь дугой и дотягиваясь пятками почти до шеи, терлась
бедрами о ворс ковра, вскакивала, начиная трястись в хлыстовской
пляске, которая сменялась медленными, волнообразными изгибами до
предела напряженного, неизвестно чего жаждущего тела. И только в
редкие-редкие мгновения она смутно осознавала, что шутки выходят..."
Я с первого взгляда понял, что шутки выходят скверные. У нее был
мутный взгляд омерзительно-пьяного человека, волосы растрепались
совершенно недопустимым образом, и сверкающая заколка торчала в них
так, что должна была причинять боль, а платье было перекручено и
скомкано где-то в области подмышек. Я тогда скоренько сунул в угол
невысокую тиару, которую, кретин, приволок с собой, и сгреб ее поперек
туловища, потому что безобразничала моя Мушка страшно, и взять ее
каким-либо более удобным способом не удавалось. Потом я еле перехватил
ее руки, когда она пыталась вцепиться ногтями в мою физиономию, а
потом она каким-то хитрым приемом уронила меня на пол, к себе, тут ее
снова перекорежило, и она без всякого перехода потянулась ко мне своим
фирменным знаком. Зрелище было еще то, тем более, что бедра ее, попка
и все прочее было таким розовенькимЕ разгоряченным. Я говорил, что к
железным людям не отношусь, но тут, слава богу, перепугался за нее до
смерти, и оттого стало мне не до зрелищ. Сразу же начал действовать по
всем правилам самообороны, увернулся, подхватил ее на руки и уволок на
воздух (И какого, спрашивается, черта мы не сели есть на террасе?), а
она то прижималась ко мне всем, чем у нее могло получиться в такой
позе, то начинала биться, как какая-нибудь здоровенная рыбина, и при
этом выла несуразное, что-то вроде: "Сладил, да? А теперь - убей! Все
равно не могу та-ак!! Ну съешь меня, сожри, чего ж ты?!!" - и всякое
такое прочее в том же духе. На террасе я сунул ее приблизительно лицом
в пруд, хорошенько умыл лицо и шею, и положил на лавочку, -
проветриться. Сам тоже сел рядышком, на всякий случай и чтобы тоже,
заодно, поостудить свой пыл, к этому теперь была возможность,
поскольку мне удалось, с третьей попытки приблизительно, пристроить на
место ее подол. Я отлично знал, что проклятый Путь Ночного Солнца,
строго говоря, не является наркотиком, а относится к группе так
называемых "глубинных ассоциантов", т.е. к не столь уж большой группе
факторов, способных вызвать развернутую цепь ассоциаций не в
Неокортексе, а вовсе даже наоборот, там, где у людей они как правило,
не возникают. Знал, что при неподходящей прочей обстановке действие у
этого одеколончика может быть почти вовсе никаким. Знал... Только вот
утешало все это очень мало! Потому что обстановка была как раз очень
подходящей. Настолько подходящей, что даже без духов из Построения
Дэбен могла бы довести непривычного человека до истерики. Потому что
для горожаночки, вырванной из школы, из по-мартовски холодного мая и
из мира такой вот день, - как хорошая, сытная похлебка из жирной
баранины с бобами - двухмесячному младенцу. Время от времени она снова
порывалась изобразить что-то такое, и мне приходилось со всем усердием
ее удерживать от всякого рода опрометчивых поступков. Спустя
приблизительно минут двадцать она, наконец, посмотрела на окружающее
почти вменяемым взглядом. Поначалу Наталья Андреевна посмотрели все
равно куда, и только потом увидели меня, после чего изволили встать и,
закусивши губу, отправились в дом. Не оглядываясь. При этом мокрый
подол из бесценной Ткани Западного Дома волочился по полу на манер
этакого хвоста, и уже по ее горделивой спине я, как по обгорелой
бараньей лопатке смог провидеть будущее, и видение это ни чуточки мне
не понравилось. Неразличимы были некоторые подробности, но я отлично
отдавал себе отчет в том, что надлежащее прояснение наступит
достаточно быстро, и на подготовку времени оставалось всего ничего.
Она появилась из дома еще минут через десять, переодетая в свою
прежнюю одежонку и гордо, на манер шпагоглотателя, прерванного при
исполнении (губа, понятное дело, по-прежнему закушена), отправилась
непонятно куда, но все равно - прочь с этого места. Короче, -
продолжение истерики в полный рост, только в другую краску. Подождав,
пока она с некоторым замедлением отойдет метров на десять, я,
по-прежнему не поднимаясь, любезно осведомился:
-Ты куда это собралась?
Тут она дернулась, как будто в нее по меньшей мере выстрелили,
чуть ли не прыжком обернулась назад, и вызверилась на меня, как лютая
тигра (тигр женского пола в роли тигра):
-А тебе какое дело, а?! Что тебе до меня?! Ты оскорбил меня на
две жизни вперед, я жить не смогу с таким позором! Не-на-вижу!
Слышишь?! Ненавижу тебя так, что ты тоже не будешь жить, проклятый,
потому что не может быть, чтобы ты после этого жил!!!
В тех случаях, когда нужно поступать подобающим образом, помехой
бывают даже самые высокие чувства. Я был виноват, разве что, в
некотором легкомыслии, и все равно у меня сердце разрывалось от
идиотского чувства вины, и от жалости к ней, и не было бы ни вины, ни
жалости, не люби я ее до головокружения, настолько, что и дошло-то это
до меня только сейчас. Так вот, - я запрятал все это подальше и запер
на замок. Вот так, глупо поддавшись эмоциям, уподобиться побитому псу
и потерять единственную на всю жизнь любовь? Слуга покорный! Поэтому я
поудобнее развалился в кресле и, глядя ей в глаза самым бесстыжим
взглядом, на который только был способен, лениво сказал:
-Видишь ли, я не большой поклонник скотоложества и, как правило,
не ебу пьяных мартышек. Так что извини, уж так...
Тут кризис пришел к грани своего разрешения, и она с диким
визгом бросилась на меня, норовя вцепиться когтями в глаза. Вам
никогда не приходилось отдирать от себя осатаневшую кошку? Самую
обыкновенную, домашнюю? Тогда непременно попробуйте, вам понравится! А
если в кошке пуда три? Хорошо еще, - был в какой-то мере готов к атаке
и довольно жестко, - только чтобы не ушибить, - протащил ее по дуге
"пчелы, садящейся на цветок", с заломом предплечья. При грамотном
исполнении соискатель как раз и утыкается в землю носом, остается
только навалиться ему на спину. Так вот, - она несколько раз чуть не
встала, поднимая меня на себе. Чувствуя под собой этакий сгусток
бешенства со стальными мышцами, я мало-помалу тоже увлекся, и тогда
она довольно быстро проиграла и только натужно дышала, не тратя сил на
вопли.
-Вот так, - говорю, - вот и умница... Пьяных мартышек не люблю,
а строптивых девок - очень даже одобряю...
Тут я стал заворачивать кверху ее юбку, а она снова принялась
трепыхаться. В итоге я окончательно осатанел, и уж не помню, как
вышло, что я слегка прикусил ей шею чуть пониже затылка, - совсем
несильно, но только она вдруг перепуганно затихла подо мной, и уже не
сопротивлялась, когда я сдирал с нее штанишки, и прижимался животом к
ее круглой попке. Говорят, и в этом содержится немалая доля истины,
женщинам не доставляет удовольствия первая близость. Можно, конечно,
обсудить, что может обозначать само слово "удовольствие" применительно
к данному случаю, но само это правило к нему нельзя применить тем
более: по-моему, - уже при первом же прикосновении, по-моему, - даже
до того, как я пробил ее щит, Мушкино тело стало каменным на ощупь, и
послышался дикий, кукарекающий какой-то крик, и плоть ее взорвалась
при первом же прикосновении, как взрывается при самом легком
прикосновении ножа корка переспелого арбуза. До сих пор не понимаю (И,
тем более, не помню!) как это я умудрился избегнуть серьезного
увечья... Потом она рассказывала, что у нее как будто что-то вдруг
взорвалось в крестце, а ноги без всякой боли оторвались и улетели
прочь, и это последнее, что она помнит, потому что потом в черные
клочья разлетелось все тело, мир почернел и погас. Да и со стороны это
выглядело страшновато, - закаченные глаза, прикушенный язык, лицо,
налитое кровью. Как при падучей, ей богу! Даже не дышала чуть ли не
полминуты, в пору было искусственное дыхание делать. Но, разумеется,
гораздо больше, больше всего на свете, горше смерти и вечной погибели
души боялся я, как никогда не боялся и, наверное, не буду, мгновения,
когда она откроет глаза. Вот уж, без преувеличения, холодный пот и
озноб. Потом я понял, что она уже пришла в себя и глаза уже не
открывает просто так, на всякий случай, уж не знаю из каких темных
побуждений. Так что можно было ждать чего угодно, от давешнего полного
ненависти взгляда и до простого, хорошего "падающего орла" в голову,
проведенного с полной внезапностью и в любой момент. Кроме того, в эти
минуты я, между страхом и ожиданием, ради разнообразия предавался
раскаянью: мол, это ж надо ж быть таким идиотом, чтобы не сообразить,
чем кончится такая вот экскурсия! Хотел, видите ли, как лучше!! Совсем
забыл про шоссе, вымощенное благими намерениями!!! А теперь вот
исключительно по собственной глупости моей жизнь мою следует считать
конченой и-черт-бы-с-ней-так-ведь-еще-испортил-жизнь-хорошему-человеку
- и КОМУ! И это тоже самооправдание, тоже страусиная политика, потому
что нечего прикидываться, что ничего такого не знал, потому как знал
ведь, с самого начала знал, чем все это кончится, догадывался по
крайней мере, и все равно устроил эту отвратительную гадость, а для
чего, спрашивается, вот задал бы себе этот вопрос, попробовал бы, а то
не задал, потому что для чего же ЕЩЕ, в конце-то концов? Уф-ф... И тут
моя Мушка открыла глаза.
СОЦИАЛЬНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ОСОБОГО ТИПА КАК СЛЕДСТВИЕ
ТОРГОВО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ КОНКУРЕНЦИИ
В математике существует достаточно строгие понятия "финитивного"
процесса или "трансфинитивного" числа. Некоторые, весьма специфические
процессы в современном обществе самим своим характером буквально
вынуждают использовать данные выразительные термины, предварительно
придав им иное, далекое от математического толкование. "Финититивный"
процесс - выводит к пределу, за которым рассматриваемое явление уже не
может считаться самим собой и неизбежно принимает иную,
"трансфинитивную", за-конечную форму существования, общеизвестным,
хотя и не вполне научным примером которой является загробная жизнь. На
наш взгляд, к такого рода "финитивным", Приводящим К Концу процессам
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг