Только, чур, - не паниковать и не впадать в изумление.
-А что - опасно?
-Вряд ли... Скорее, - может быть неожиданно.
Парк "Имени Тридцатипятилетия ВЛКСМ" был типичным творением
эпохи Превращения-Родины-В-Цветущий-Сад, только спустя надлежащий
период времени. Поближе к входу - узкие асфальтированные дорожки, на
обочине которых высились оштукатуренные кирпичные тумбы неизбежного
цвета "беж", увенчанные бетонными чашами. Чаши, в свою очередь,
содержали окаменевшие остатки земли, из которой некогда произростали
"анютины глазки", а на нынешнем этапе сохранилась только редкая травка
самого жалкого вида. Тут же поблизости, за высоченной оградой из
металлической сетки виднелись аварийные, испокон веку не работавшие
качели-карусели, а также вообще непонятно для какой цели сделанная
железная дорожка окружностью метров в двести, с намертво
законсервированным подвижным составом и проржавевшими рельсами,
которая, по свидетельству папы, не работала вообще никогда. Еще близь
входа кое-где виднелись облезлые, покосившиеся, вечнозапертые киоски и
столь же облезлые, но еще и почерневшие гипсовые пионеры с неизбывным
воодушевлением дули в свои гордо задранные гипсовые горны, да кое-где
еще скрипели и брякали жалостно вымирающие фонари с вылупленными
лампочками под насквозь проржавевшими жестяными колпаками. Чуть же в
глубину парк незаметно, без всякого усилия переходит в обыкновенный
пригородный лесок, частью которого он, по сути, и является. Из
которого, вообще говоря, и возник путем насильственного привнесения
некоторых черт цивилизации. Из-за своей удаленности он никогда не был
особенно популярен среди тельняшечной молодежи и посещался
преимущественно любителями природы, одиночества и влюбленными
парочками. Как, например, нами. А в это время года здесь и вообще было
безлюдно. Асфальтированные дорожки с окружающим их серо-зеленым
гипсовым гарниром мало-помалу перешли в обыкновенные кривые стежки.
Ковер прелых листьев прокалывали тонкие зеленые иглы первых в этом
году травинок, а воздухе чувствовалось то неуловимое, неразлогаемое на
части, что называется "пахнет весной". Сырость? Таящийся в тени
холодок? Чуть-чуть почему-то гарь? Листовой тлен? Сумасшедшая
решимость почти что никакой еще травы? Или все это вместе с чем-то
еще, да, кроме того, не гул ли крови в собственной буйной голове?
Есть, конечно, время и поопаснее, это начало лета, но об этом почти
никто никогда не догадывается. Дорога поначалу...
"Дорога поначалу исподволь шла вверх, взбираясь на один из тех
бесчисленных пологих холмов, что рассекают на множество частей наши
равнинные места, а потом также плавно перекатилась вниз. Здесь она
больше напоминала рытвину в насквозь промытом рыжеватом песке, и
девушка не сразу заметила произошедшую вокруг перемену. Стряхнув пот
со лба, мимолетно удивилась еще, что от недавней прохлады не осталось
и следа, солнце греет по-настоящему, а налетевший незнамо откуда
ветерок пахнул в лицо истинным, без подделки зноем, но потом она
все-таки подняла голову, огляделась, и почувствовала, как сердце ее
вдруг словно бы ухнуло в какую-то невидимую яму. Потому что вокруг, по
сторонам, на склонах холма расстилался совсем - совсем иной лес.
Гигантские, неимоверно-ветвистые деревья с трещиноватой черной корой
росли довольно редко, будто старались держаться друг от друга
подальше, а громадные ветви их, что по размеру сами не уступали
хорошим деревьям, были густо покрыты лиловато-сизой, блестящей, темной
листвой. Лето. Горячий воздух неподвижен, разморенно-дремотен, в
необъятных кронах - ни движения.
-Что это, - пораженно спросила она севшим от волнения голосом и
словно со стороны слушая собственный голос, - куда это мы попали?
-Ш-ш-ш, - провожатый ее счастливо наморщился, прижимая палец к
губам, - ведь договаривались же, кажется... Обыкновенная дубрава,
крахмальные дубы.
И, словно в подтверждение своих слов, он разворошил ногой
толстенный слой палой листвы и извлек оттуда побуревший прошлогодний
желудь размером побольше собственного кулака.
-А представляешь себе, если по голове?
Она с опаской взглянула вверх, но услышала его веселый смех:
-Ну-ну, не сезон, не бойся... Лучше дай-ка сюда пальто и прочее,
а не то испечешься.
Он помог ей раздеться, а потом снял и свое рябенькое пальтишько
на "рыбьем меху". Открыв свой объемистый, потрепанный портфель,
украшенный расплющенными многоугольными пупырьями по кожезаменителю,
он сноровисто запихал туда все одежду, а потом каким-то очень
естественным, но совершенно незапоминаемым движением свернул и
портфель, - так, что тот исчез без следа, и деловито проговорил:
-Так оно надежнее будет... И руки свободны, и не денется
никуда... Понимаешь, - он мельком глянул на спутницу, - в этих местах
подобные штуки еще сходят, а вот подальше - там будет сложнее...
С этими словами он опять-таки непонятно откуда извлек потертый кожаный
пояс с висящим на нем кривым ножом в металлических ножнах и
подпоясался.
-А это еще зачем?
-А это, понимаешь ли, на всякий случай... Места здесь, вообще
говоря, безлюдные, однако же случиться может всякое. Вот дорога, к
примеру, откуда-то появилась же... Хотя...
При том, что заслуженный нож, по идее, не должен был подходить к
потертому школьному костюмчику, он странным образом не выглядел
ряженым: перед ней, чуть ссутулившись и держа несколько наотлет
длинные, жилистые руки, стоял настоящий носитель Такого Вот Ножа, и
тело его смотрелось по-кошачьи упругим и постоянно готовым к действию.
Склон, по которому спускались они, становился все более пологим, пока
не перешел, наконец, в обширную равнину, и здесь же кончился лес
громадных деревьев. Отсюда, с некоторого отдаления, бугристые,
покрытые наплывами, скалообразные стволы казались еще более
величественными, отрядом испoлинов-богатырей, что собрались для
какого-то общего для всех богатырского дела, но и при этом остались по
отдельности, каждый сам по себе . Лесистые валы расходились в стороны,
и по другой стороне виднелся такой же приземистый пологий вал,
поросший черным лесом, и только далеко-далеко за ним висели, словно
подвешенные в небе, снега трех высочайших горных пиков. Образованная
ими долина, таким образом, имела форму треугольника, - вот только с
третьей стороны, как раз там, где посередине бледно-сиреневого неба
висело яростно-белое светило, не было ничего, кроме чисто
символической линии горизонта.
-Прошу, - чуть поклонившись, он указал рукой именно в эту сторону, -
ежели, конечно, желаете.
-Где мы?
Говоря эти простые слова, она чувствовала свои губы
странно-чужими, даже как будто онемевшими. Сделанность. Говорила она -
и еще кто-то кроме, как будто кто-то другой двигал за нее чуть
непослушным языком.
-Что? А, это преддверье Страны Сокэй-Ман. С одной стороны -
горы, с другой - море, между ними - такой вот лес, так что ничего
особенного. Людей нет почти совсем, что в данном случае особенно
удобно...
Долина почти целиком, насколько хватало взгляда, поросла мощным
кустарником с темными, кожистыми листьями, несущими по краям мягкие
белесые иглы, и горящими под ослепительным солнцем, словно миллионы
темных зеркал. В темной листве там и сям светились продолговатые
желтые плоды чуть побольше куриного яйца. Над распаренными, совершенно
неподвижными растениями дрожало знойное марево, - такое бывает только
зрелым, устоявшимся летом и никогда больше. Стоячий, знойный воздух
был перенасыщен сладким, терпковатым запахом кустарника, и они шли
между растений никуда не торопясь, в том особом бездумье, которое
способен навеять только дремотный, знойный летний полдень, что стоит
над таким вот бесконечным, безлюдным простором, над жутковатым в своей
безлюдности привольем. Почувствовав, что ей щекочут ладонь, она
вздохнула, выходя из блаженной оглушенности:
-Войдите.
Ответ был вполне традиционный, но произнесен он был вполне
автоматически, потому что истинные мысли ее разбрелись бесхозными
овцами и блуждали теперь неизвестно где.
-Между прочим, - проговорил он, подавая ей один из плодов, -
вполне уже съедобно, хотя и недозрело малость... Хочешь?
Она отрицательно помотала головой, даже не очень отдавая себе
отчет, что делает, но плод все-таки взяла, после чего немедленно о нем
забыла. Заросли желтоглазого кустарника постепенно изредились, сошли
на-нет, а из-под тонкого покрова почвы истинной сутью здешних мест
стал проглядывать кое-где суровый черный камень. Его становилось все
больше, фактически - они шли теперь по монолитной черной скале,
кое-где разъеденной наплывами серо-фиолетового лишайника, одного из
шедевров Фермера и чуть ли ни самого любимого его детища. А потом
скала оборвалась вниз отвесной, чуть слоистой ступенью пятиметровой
высоты, и внизу были только дюны в черную и розовую окраску - и море.
Зеркально-гладкое с отблеском полированного металла, чем дальше, тем
светлей, в бесконечной дали без видимой границы сливающееся со
светло-сиреневым небом. Не грозная портупея, а, скорее, суконные
штанцы и пиджачок смотрелись теперь этаким маскарадным костюмом.
Рухлядью, в которую намеренно переоделся герой некоего детектива,
чтобы сбить с толку врагов, и здесь, у края обрыва, он поступил вполне
в стиле, - ловко спрыгнул вниз, по щиколотку уйдя в черном песок,
оборотился и расставил руки:
-Прыгай, ловлю!
Она замотала головой.
-А, боишься?!
-Нет. Ловить не надо!
Но, спрыгнув, она, конечно же, потеряла равновесие, и спутник,
конечно же, подхватил ее, - только не стал пользоваться выгодами,
вытекающими из роли Опоры, пусть и мимолетной. Где-то в глубине души
ей даже стало на секундочку обидно такое вот противоправно-слишком
порядочное поведение.
Крупный, до зеркального блеска отполированный черный песок под
ногами с виду больше всего напоминал качественную металлическую дробь
и горел под лучами яростного светила миллиардами и миллиардами
ослепительных радужных искр. Высоченные волны песка, как и везде,
красовались своим точеным, раковинным изяществом, и только самые
высокие дюны выглядели ветхими и завороженно-неподвижными. Именно на
них лежал лиловато-розовый покров, -как, впрочем, и в некоторых
ложбинах между холмами песка, и когда с моря доносились слабые порывы
ветерка, то вместе с солью, свежестью и йодом моря приходили с розовых
дюн волны одурманивающего аромата. От него сразу же, как от легкого
хмеля, начинала кружиться голова, и замирало, полное готовности лететь
невесть куда, сердце. Заинтересовавшись, девушка подошла поближе:
прямо на голом песке росли, густо покрывая его, коротенькие,
проволочно-упругие стебельки, мохнатые от густого фиолетового пуха, в
котором прятались крохотные зеленые чешуйки листьев. На самой вершине
каждого из растений горела маленькая белая звездочка цветка, который и
был источником переполняющего здешний воздух запаха.
-Песчаная Свечка, - прокомментировал находку ее спутник, -
именно она в свое время остановила ползучие пески Большой Пустыни, и
теперь неуклонно сжимает кольцо... Я не вполне уверен, что она так уж
уместна на пляже, но, с другой стороны, когда пляжей полторы тысячи
километров...
Он замолчал, и, сощурившись, полоснул ее каким-то непривычным,
диковатым взглядом. Сказал протяжно:
-А ты не робкого десятка...
-Так ты же сам сказал, - она совершенно потрясающе, безупречно
пожала плечами, - что здесь никого нет. Чего же бояться?
-Так-то оно так... Места здесь и впрямь безлюдные, но все равно
они остаются Побережьем, а значит - владеньем Людей с Песчаных
Берегов. В любой момент из-за дюн выскользнет десяток тощих, раскосых
парней в черной одежде и с ножами за поясом, а предводительствовать
ими будет мой... знакомый. Знаешь, что тогда будет?
Она не знала, и он продолжил:
-Так как я по своей воле не уйду и живым не сдамся, им придется
меня убить. Тут, как видишь, все просто... Зато тебя ни в коем случае
не убьют, сильно не искалечат, и специально мучить не будут, даже до
жилья какого-нибудь проводят - ПОТОМ. Но уж перед этим попользуются в
полной мере, а у моего знакомого та-акой темперамент и столько
скверных привычек...
-Да ну тебя!
-Да и сам я, - продолжал он, словно бы и не слыша ее слов, -
вдруг чего взбредет в башку? Ведь никто и никогда не сыщет, даже если
и жива будешь.
Она слышала его учащенное дыхание, смотрела в глаза, бывшие в
этот момент необычайно яркими, как у хищника, пристальными,
беспощадными, и на миг почувствовала страх, кружащее голову дуновение
опасности. Хищно-пружинистое тело, неуловимо-легкие, исполненные
ловкой силы движения, - действительно, что захочет, то и сделает, не
убежишь и не воспротивишься.
Но, переведя дух, все-таки ответила решительно:
-Нет, все равно не боюсь. Это уж слишком на тебя не похоже.
-Люди, знаешь ли, меняются. А кроме того мне порой кажется, что
здесь я и впрямь не слишком-то похож на себя. И ты - не вполне ты.
-Глупости говоришь, - она на всякий случай критически оглядела
юбку, туфли, пятнадцать лет уже, как свои ноги, - я - это я.
-С одной стороны, конечно, так, но... Впрочем, - сама увидишь.
Под этим солнцем и в этом воздухе у всех появляется легкий сдвиг. А
теперь не скажете ли, какие у вашей милости планы?
-Н-не знаю... В смысле?
-Например, - эз фор ми, то я пошел купаться.
-Так у меня... ничего такого нет.
-Э-э-э, - он высунул язык, дразнясь, - можешь и в трусиках
искупаться, ты еще маленькая.
-Перебьешься! Ишь, чего захотел!
-Тогда так: я пойду во-он за ту дюну, а ты останешься здесь. Так
и быть, обещаю не подглядывать, ты знаешь, я никогда не вру. Если что
случится, - кричи, и вот еще что - поосторожней со здешним
солнышком... Вмиг превратишься в недожаренный шашлык.
Он ушел, а его Мушка некоторое время глядела ему вслед,
испытывая непривычное чувство легкого смятения. Когда маленькая
фигурка, тянущая за собой две цепочки слоновьи-округлых, рыхлых,
пышных следов исчезла за отрогом черно-розовой дюны, она быстренько
разделась, впервые в жизни оказавшись совсем голой перед лицом такого
ошеломляющего избытка простора, песка, моря и воздуха. О, она и не
представляла себе, что две узенькие полоски материи могут столько
значить! Теперь и солнце, и ветер трогали ее везде, где хотели,
исподволь разжигая незнакомое ей, ни на что не похожее ощущение пожара
в крови, дикого, неистового возбуждения. Глянув на море, она увидела
довольно далеко от берега мерно вздымающиеся руки и черноволосую
голову среди низеньких гладких волн. Свято выполняя договор, парень
ходко удалялся в море, и за ним даже оставался реденький пенный след,
как за лодкой. Не-ет, черт с ним, с предупреждением, - соблазн такого
вот солнца после пятимесячной зимы все равно сильнее. И с этим
решением она рухнула ничком, как подкошенная, на песок, но и тут не
обрела успокоения. Коснувшись пересушенного, рыхлого песка, соски ее
вдруг отвердели и напряглись, вовсе не способствуя покою, а солнышко
продолжало свои предательские ласки, так что уже минут через десять
возбуждение переросло в непреодолимое желание буйствовать, кататься по
песку, или же просто танцевать какой-нибудь центральноафриканский
танец в несколько увеличенном темпе и визжать во весь голос,
вознаграждая себя за пятнадцать лет (Какой долгий срок все-таки!
Особенно если это вся жизнь.) ПРОКЛЯТОЙ, никому не нужной
сдержанности. Но нет, - он может услышать, а поэтому лучше всего будет
немножко поохладить свой пыл, а к тому же - полет лучше буйства, а
чем, как не полетом, может быть парение в такой вот хрустальной воде?!
Вода (чуть холоднее ее крови) с готовностью приняла легкое тело, и тут
уж она нашла выход распирающей ее энергии. Руки все чаще и чаще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг