сумрачное, огнем и тьмой нарисованное лицо, и с каким восторгом следят
его глаза за той игрой огня и тьмы, которая была сейчас ее бедрами, ее
волосами, ее грудью.
-Послушай, о, послушай меня сейчас, пока не вернулся ко мне, как
возвращается тошнота, обуревающий меня! Пока мечется он, истошно визжа
и не находя пристанища, - молю тебя, выслушай! Ты первое, что есть,
потому что до тебя у меня ничего не было. Ты - начало и конец, и это
истина, которую я спешу высказать тебе, пока не вернулся тот, кто
превращает небо в заплеванный коврик, вино - в уксус и анатомирует
радость...
Две статуи, два силуэта, выполненных огненными мазками,
двигались теперь в дивном согласии, хоть и не касаясь друг друга,
только исподволь раздался, почти незаметно усиливаясь, глубокий,
могучий гул.
-Я думаю, и я имею основания надеяться, что Подобный Тошноте не
вернется к тебе. - Шепнули губы, может быть, - налитые слишком сильно
слишком густой и темной кровью, и он с верной надеждой потянулся к
этим губам - своими, но волна звука уже настигла их, накрыла,
беспощадно унося друг от друга в совершенную недосягаемость...
Так вот, хоть это и приснилось ему, он категорически заявляет,
что ничего подобного он ниоткуда взять не мог: у него никогда не было
ни друзей, ни подруг, ни своей компании. Он никогда не бывал в лесу с
ночевкой и не лицезрел Пня. Обуреваемый расчленительской страстью
Огнеходец никогда и ничего не боялся, а он ни разу не посмел
сколько-нибудь пристально взглянуть ни на одну девушку. Когда грань
сна разделила их, его подушка оказалась мокрой от слез. Потому что
нельзя так с живыми людьми, если им и без того хреново во вполне
достаточной степени. А вы никогда не испытывали, каково это, -
просыпаться, разом теряя все? Силу, рвущую цепи, такие вот, похожие на
полеты, - прыжки к этим проклятым звездам, абсолютное, пусть и от
бесчувствия происходящее бесстрашие, миг единения с Проклятым и
Прощенным, девичьи губы у своих губ. Даже мамаша обеспокоилась, когда
в то утро он не смог подняться, исходя слезами. Они лились без
душераздирающих каких-нибудь рыданий, но и удержать их он был
совершенно не в состоянии. И это при том, что он вовсе не был слезлив,
- как бы ни наоборот, а вот случилось такое, истекал слезами, как
истекают только кровью. Мама настолько обеспокоилась, что даже
произнесла утешительные слова, - не будем только уточнять, - какие
именно. Но, как будто бы мало ему было одного урока, на следующую ночь
он получил следующий:
Опять-таки он проснулся, и сразу же почувствовал под щекой
теплое, пахучее, чуть корявое дерево. Солнце светило прямо в глаза,
потому что "било" - было бы явным преувеличением, потому что лучи
здешнего светила не были слишком яркими, а небо казалось сероватым,
тусклым и даже имело какой-то желтоватый оттенок. Горизонта в этих
краях не было вовсе, потому что взгляд, проникая на вполне приличное
расстояние, в конце концов все же увязал в этой легкой желтоватой
дымке, а солнце над головой оказалось рыжеватым, неярким и совершенно
лишенным ослепительной белой лютости Повелителя Жизни. Впрочем, было
очень тепло, и он с некоторым трудом сел, разогнув окостенелое от
длительной неподвижности тело. Плот, на котором он находился, едва
заметно покачивался на поверхности желтой в белых разводах жижи,
напоминавшей очень сильно густой гороховый суп-затируху. Куда ни
кинешь взгляд, - была только вода, мутная желтая жидкость без конца и
края, и нигде не было берега. Земля - была, вот и теперь метрах в
трехстах от него виднелась узкая коса, почти отмель, и только на
гребне ее, на самом верху, виднелась трава и угрюмые приземистые
деревья с тысячами протянутых в воздух тонких отростков. Такие же или
подобные полоски суши попадались кое-где и в других местах. Поначалу
показалось ему, что плот стоит на месте, но нет - ближайший островок
поворачивался едва заметно глазу и проходил стороной. У вогнутой
стороны острова щетинились заросли тростника, а сам он казался
равнодушным, далеким и никому не нужным. В самом деле, - какое дело
ему до острова? Какое дело острову - до него? Но и помимо островов
здесь было не так уж далеко до земли, потому что там и сям прямо из
воды высовывались, невысоко поднимаясь в парном воздухе, жирные
белесые стебли, прихотливо изогнутые. И еще где-то совсем уж далеко,
на грани уверенности и несуществующего, исполинскими, невообразимой
величины призрачно-розовыми тенями чудились горы, гигантские стражи
этой страны.
Плот под ногами был диковатый, состоявший из разновеликих и
разной толщиной обладавших древесных стволов разных пород,
неошкуренных и с грубо обрубленными сучьями. Ни ветерка, - только
вечная, застойная духота и космы рыжих мертвых водорослей на
гигантских бревнах. Резкий скрип за спиной заставил его обернуться:
коренастый человек в тряпке, обматывающей его бедра и середину
туловища, пытался, упершись спиной в обрубок огромного корня, сместить
массивное, грубо тесанное из целого дерева весло. Это незнакомцу, в
конце концов, удалось, и, закрепив его в новом положении, он обернулся:
-А, очнулся?
Он смотрел как-то немного боком, а желтоватая кожа незнакомца
блестела, словно намазанная жиром. И сам он был присадистый,
сытенький, упитанный, со слоем жирка поверх весьма солидных, массивных
мускулов на толстых костях. Юхан промолчал. Он вообще был молчалив и
терпеть не мог отвечать на риторические вопросы.
-Ну и откуда же ты залетел в наши тихие места?
В ответ он только пожал плечами, сохраняя на лице вид полнейшего
равнодушия. Хозяин его только еще больше выкатил ближний к Юхану,
бычий глаз и, задрав кверху бороду, вдруг широко улыбнулся, показав в
шальной ухмылке длинные, как у грызуна, узкие зубы и красные десны.
-Ну конечно! Разве ж ты скажешь? Только мы тут, у себя, тоже
кое-что слыхали... Да ты не бойся, тут тебя никто не сыщет, даром что
все - как на ладони.
Он замолчал, внимательно вглядываясь в лицо гостя:
-Вот только не пойму, из каких ты будешь, этакий белобрысый...
Из Бород? Или, может быть, от Фарома, благослови его Небо?
Осознающий себя Юханом медленно покачал головой и вдруг услыхал
собственный голос:
-Из Змей.
-Ну!? - Поразился его собеседник. - Родичи значит? А ты что
думал, - Змеи только в песках в ваших живут? А, - он с досадой ткнул
себя пальцем в лоб, - ты же, наверное, кушать хочешь?
И с этими словами он достал откуда-то из щели между бревнами
тонкий костяной стержень с зазубренным наконечником и бесшумно влез в
воду. Именно влез, погрузившись в желтое варево, как крот - в нору,
без малейшего плеска, брызг и нырка. Без следа, только ленивые круги
неторопливо расползлись по тяжелой поверхности этой воды. Недаром у
хозяина была такая широкая грудь: Юхан даже обеспокоился его
длительным отсутствием, но все на свете кончается, и кудлатая,
фыркающая голова плотовщика вдруг возникла метрах в шести от плота. Он
с неуклюжей, цепкой надежностью вполз на бревна, и тяжелые капли разом
скатились с его маслянистой кожи. Он стоял себе, как ни в чем ни
бывало, будто и не лазил только что в этот гороховый суп, только на
остроге его билась проткнутая чуть позади головы широкая, мясистая
рыба, покрытая крупной желтой чешуей с красной каймой по краям.
-Ты не думай, - уверил его ныряльщик, словно гость его утверждал
что-то противоположное, - тут жить мо-ожно...
Скоро на глиняном очаге затлели куски коры и сухие водоросли,
разожженные несколькими сухими стружками, хранимыми где-то про запас,
а потом мужчины приступили к трапезе, присаливая сочные куски чуть, на
вкус Юхана, недожаренной рыбы.
-Тут и рыбы полно, и вообще... Так ты бы рассказал все-таки, как
там Молот вам всем всыпал, - вдруг проговорил он безо всякого
перехода, и осекся, увидав, как гость его вдруг замер, сжав кулаки и
опустив на бревна враз позабытый недоеденный кусок. Картина страшного
разгрома вдруг встала перед его глазами, словно живая. Как появилась
вдруг у горизонта зловещая траурная кайма, и как налетела потом Туча.
Как черный полог, который в критический момент набрасывают на голову
врагу, чтобы ослепить его. Как дракон, только не из того числа,
которым рубят головы смелые витязи, а из породы застилающих солнце,
апокалиптических чудищ из самых жутких и шизофренически-беспросветных
мифов, которые только известны по всему Полю Миров. Нет, этого лучше
не вспоминать... Лишь бы только уцелел Пролагающий Пути, - и тогда
ничего еще не потеряно, а Молот успеет еще пожалеть о подлой своей
выдумке...
И потянулись дни и недели. Рыжеватое неяркое солнце ненадолго
пропадало в желтоватой, никогда не меняющейся мгле, и на небо
выползали, в окружении радужных ореолов, красновато-пепельный Сервус и
зеленоватая на этом небе Регина. Он-то знал ее другой, серебристой с
голубым отливом, он ходил по бескрайним ее ледникам, распоротым
многокилометровыми трещинами, по ледяным горам ее, с отрогами в форме
серпа и иглистой поверхностью. Он помнит ослепительный блеск этого
совершенно невозможного, немыслимого в пустоте льда - на фоне
запрещающей его Черной Пустоты. И они достигли Регины сами, без помощи
таинственных Птиц со всем их могуществом, да они в то время не знали
даже о самом существовании Птиц... Они много о чем не знали и не
думали в те беспечные времена, а главное - они и помыслить не могли,
что вежливый, малоразговорчивый сын кузнеца, однокашник
Прокладывающего Пути в своих Подпирающих Небо горах... В дворце своем,
что стоит перед стесанным и отполированным до вертикальной,
километровой высоты грани, отрогом целой горы... Они еще, помнится,
спросили его, зачем это нужно, а он только пожал плечами и ничего не
ответил. Очевидно - не желал тратить времени на разговор с идиотами...
Сидел себе на троне в Лиловом зале, в своем простом, лишенном
украшений халате темно-серого тяжелого шелка, в туфлях на толстенной
мягкой подошве, с бесстрастным своим лицом. Широкоскулый,
крупноголовый, узкоглазый. Скучный. А вот теперь уже ОН сидит здесь,
на краю плота, опустив ноги босые в парную воду, да удит рыбку.
Кормовое весло поставлено чуть вкось: так плоту легче следовать
медленному-медленному, - как и весь здешний мир, - течению, бесконечно
кружащему желтой водой, что налита в исполинскую чашу в кольце
высочайших гор.
Ни море, ни озеро, ни болото. Одно слово - местность Тубан.
Примерно дней за сорок, - а точнее ему знать пожалуй что и незачем, -
плот описывает полный круг, и при этом иногда целыми сутками не
чувствовалось никакого движения, словно бы они зависли неподвижно в
каком-то безмерном желтом пространстве. Собственно, - он и про горы-то
узнал только от безымянного своего хозяина ("А к чему нам имена?" -
проворчал он в ответ на вопрос об имени. А действительно, - к чему?),
а видны они были только в одном месте, там, где течение ближе всего
подбиралось к отрогам гор. Иногда налетал ветерок, и тогда желтый
туман клубился и вился причудливыми жгутами, а полосы мелкой, стойкой
белой пены наползали друг на друга, неторопливо сливаясь либо же
перекрещиваясь, образовывая новый узор на поверхности Желтых Вод.
Иногда в этих местах шел дождик, неизменно-короткий и всегда мелкий. В
таких случаях желтая мгла несколько редела, но ненадолго, скоро со
всех сторон наползали новые клубы, и все опять становилось, как
всегда. Это он только так думал, утешая себя и обманывая, что плот все
время кружит и кружит себе по одному и тому же месту, - точно знать
это он, разумеется, не мог. Когда желтая дымка сгущалась, и плот
неподвижно зависал в мутно-желтом, бесконечном пространстве, начинало
казаться, что тело потеряло вес, опору и способность к движению.
Хозяин его в подобных случаях немедленно ложился и засыпал, а он
страдал нестерпимо, чувствуя, что вот-вот сойдет с ума. Поначалу его
посещали необыкновенно-яркие и последовательные сновидения на
различные сюжеты из недавнего прошлого, но постепенно угасли и они.
Желтая жижа в разводах белесой пены затопила и эту часть его "Я": даже
и во сне его теперь клубился туман, тяжело колыхалась желтая вода, да
проплывали однообразные, словно дни, островки либо же стебли белесых
растений.
-Слушай, почему это ты говорил, что меня здесь не найдут?
-А кто это будет искать здесь? И зачем? Умер, нырнул в
Зазеркалье, ушел с Птицами... Или, к примеру, угодил в местность
Тубан. Какая разница?
-Так ведь можно же доплыть до берега!
Человек без имени, прикрыв глаза, медленно помотал головой:
-Не выходит. Он, - тут узловатый палец достойного потомка
Прародителя Змеи ткнул куда-то вниз, - не пускает. Бывало, гребешь,
это, гребешь к каким-нибудь горам, ан глядь - гребешь на самом деле от
них. И поправляться, выходит, без толку...
-Да кто это - он?
-А-а-а... Тот самый, кто когда-то давным-давно выкопал эту ямину
да и лег себе под ее дно.
-Да кто выкопал-то?
-А кто ж это знает? Говорят...
-Ну а говорит кто? Скажи толком.
-Собеседник его подумал, в глазах его на секунду появилась
толика некоторой неуверенности, но затем он утвердился и ответил
вполне даже уверенно:
-Кто-кто... Все говорят.
-Но я же все-таки добрался сюда как-то. Значит, можно и
выбраться.
-Ничего не значит. По-твоему - так выходит, что ежели помереть
довольно легко, то и воскреснуть, этак, через полгодика тоже ничего не
стоит.
-И никто никогда не выбирался?
-Почему? Птицы забирали кое-кого, кто хотел.
-А Птицы как?
-Птицы - статья совсем особая, да они на глазок в таких вот
местах и не летают. Им это ни к чему, у них карты ихние. Не даром они
пуще глаза их берегут.
-Вот ты говоришь, - кто хотел... А что, бывало отказывались?
-Дак а чем же тут плохо? Тишина, покой, ничего не надо...
Разговор совершенно отчетливо становился бесполезным: они
слишком плохо понимали друг друга. Неужели же это - навсегда? Не на
Птиц же рассчитывать, в самом деле? Только, видать, не судьба; когда
было уже почти темно и на небе светил один только Сервус, откуда-то
сверху послышался вдруг натужный, скрежещущий вой, и поперек неба
проползли два крошечных на таком расстоянии, расположенных рядом
факела. Явные не-Птицы, незнакомцы также не могли быть людьми
Прокладывающего Пути, поскольку пластичные, в воздухе струящиеся
машины его дела летели почти бесшумно, только в кабине слышался
басовитый свист, как от гигантской стрелы. Похоже, - Люгэ-Молот
забрался-таки в небо... Это надо же! Его ищут, а он вроде бы как и не
рад. Потом они еще не раз слыхали этот тоскливый звук в следующие дни,
но только издалека, и самой машины тоже не видели ни разу. А еще был
случай, когда он сидел на краешке плота, а вода перед ним вдруг
забурлила, и четырехметровое членистое тело, бешено загребая
множеством веслоообразных лап, не то проползло, не то проплыло мимо,
оставляя за собой дорожку взбаламученного ила и крупнопузырчатой,
радужной пены. Над водой выдавались два выпуклых глаза да острейшие
кривые клешни, приподнятые кверху. Темно-оливкового цвета тварь явно
направлялась куда-то по своим делам и мимо, но рядом с Юханом вдруг
возник его хозяин. Глаза его горели истовым голубым пламенем, а сам он
с решительным видом размахивал особо-зазубренной острогой на длинной
бечеве. Юхан так и не успел как-либо предотвратить готовую свершиться
глупость, - оружие со свистом прорезало воздух и пронизало панцирь
неизвестного деликатеса чуть позади пучеглазой головы, после чего
началась настоящая буря. Трофей бился так, что брызги разлетались
кругом на целые десятки метров, но охотник намертво уперся в
поперечный брус своими мощными коротковатыми ногами и начал потихоньку
выбирать веревку. Тупая тварь, меж тем, только билась и рвалась, не в
силах сообразить - да и попробовать на веревке клешни. Закрепив
бечеву, хозяин в азарте сбегал куда-то и приволок другую острогу -
очень острую и лишенную зазубрин. С близкого расстояния он
размахивался и - Гэх! - всаживал ее раз за разом глубоко в тело твари,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг