врачей-"бактериологов" или от атомных бомб, упавших на Хиросиму и Нагасаки.
Едва ли многие женщины - за океаном или в Европе, - услышав меня,
согласятся принять на себя долю вины в случившемся: многие ли женщины
понимают, что и на их счету есть кровь, пролитая во всесветной бойне; и на
их совести есть стоны раненых, слезы младенцев, предсмертные хрипы
умирающих. Может быть, добродетельная американка или немка, верная жена
своего мужа и нежная мать своих детей, удивится подобному обвинению.
"Вздор! - скажет она. - На моих руках никогда не было капли крови. Я
никогда не обидела даже кошки, не зарезала курицы".
Верим вам, уважаемая супруга и почтенная мать: вы никогда никого не
зарезали, не задушили, не сожгли. Даже мух за вас убивает компания липкой
бумаги. Так скажите, почему вы не сошли с ума, читая списки убитых на
войне, глядя, как ваши соседки, подруги, сестры получали извещения о
смерти отцов, мужей, братьев, сыновей. Почему вы не лишались утром
аппетита, читая описания сражений; почему не страдаете бессонницей после
радиосообщений о нынешних усовершенствованиях военной техники - о
плавающих танках, ползающих кораблях, лодках, стреляющих из-под воды; об
атомных, водородных и кобальтовых бомбах; о баллистических ракетах,
перелетающих океаны и материки? Какой злой дух наполнил вас уверенностью,
что все это вас не касается: именно вас, лично вас, вашей особы и близких
вам? Кто сказал, что полем действия этих ракет и бомб станет только
далекая от вас Азия, таинственная Африка или истерзанная Европа? И вы
поверили, что гекатомбы трупов будут состоять из русских, украинцев,
китайцев, поляков, венгров, болгар, вьетнамцев, таджиков? Или вам не ясен
смысл слов: современная война тотальна? Тотальность - неизбежное,
неукротимое, неотвратимое, роковое и ужасное свойство современной войны.
Развязанная в одном конце света современная война охватит весь земной шар.
Как пламя охватывает стог сена, подожженный с одного конца
одной-единственной крошечной спичкой. Бумеранг войны, брошенный с запада
на восток, неизбежно вернется туда, откуда был брошен. И можно быть
уверенным, что роковой бумеранг, брошенный Гансом Хойхлером, разорвался бы
сотнями, тысячами ядерных бомб, накопленных за последние десятилетия, если
бы половину человечества не вдохновляло на борьбу за мир, не поддерживало
в уверенности победы могущество государства, возглавляющего лагерь мира, -
Союза Советских Социалистических Республик. Факел, брошенный Хойхлером в
пороховой погреб, неизбежно вызвал бы самый непоправимый из катаклизмов
всех времен, если бы человечеству великим светочем не светила мудрость
партии, руководящей политикой Союза Советских Социалистических Республик...
Председатель еще что-то говорил, но слов уже не было слышно: заставив
звенеть подвески на люстрах и вибрировать стекла огромного купола, в зале
произошел взрыв - четыре тысячи рук - черных, коричневых, желтых, красных,
белых - били и били в ладоши. Напрасно председатель тряс над головой
колокольчиком, напрасно он воздевал руки, прося тишины, рукоплескания
гремели гак долго, что стенографистки в недоумении переглядывались, не
находя для них термина, - все, что они знали: "бурные, продолжительные,
несмолкающие аплодисменты", - все казалось неподходящим, все было. Но,
наконец, иссякла энергия и этой бури всечеловеческой признательности и
восторга. Председатель откашлялся и продолжал свою речь:
- Мои слова обращены к вам, простые люди земли, по обе стороны Атлантики,
на берегах Тихого и Индийского океанов, в городах, селениях всех
континентов, к людям, живущим в домах, хижинах и палатках, в сампанах и
под открытым небом, в лесах, в пещерных городах и в небоскребах, - к вам,
к вам, к вам! Не прячьте головы под кисею самоуспокоения, не укрывайтесь в
чащу повседневных удовольствий и забот. Это не спасет мир, не спасет вас.
Правители многих стран заливают ваше сознание сладким сиропом мнимого
благополучия. Это нужно им, чтобы под покровом успокоения составлять
заговоры против мира, вооружаться и ублажать тех, для кого гонка
вооружений - золотой дождь. Золото течет в их кладовые, когда в мире
льется кровь. Их алчности нет границ. Их карманы бездонны. Их жажде власти
нет предела, их цель - овладение миром, порабощение человечества...
Черный председатель оглядел белый зал. Потер тонкие нервные руки. Большие
синеватые белки его глаз обратились к креслам так называемых великих
держав. При этом его зубы блеснули ослепительным оскалом.
- Напоследок, - сказал председатель, - уважаемые дамы и господа, я не могу
не высказать опасения, что до сих пор над головами многих людей витает
ядовитый туман мифа о безмерном могуществе главных держав лагеря
империализма. Этот миф еще многим внушает сомнение: "А что с нами будет,
если мы открыто и твердо скажем этим державам "нет" на все их
посягательства, на все попытки прибрать к рукам наши богатства, наступить
нам на горло, лишить нас самостоятельности? Может быть, мы тогда перемрем
с голоду? Или "великие из великих" нашлют на нас такие силы уничтожения,
что в несколько минут сотрут с лица земли наши города и села, уничтожат
наши посевы, убьют наших жен и детей?.." Нет, господа, могущество тех, кто
претендует на главенство в мире, - миф. Он разоблачен жизнью. Одна из
задач, решать которую выпало на долю собрания под моим председательством,
- суд. Мы должны избрать членов высшего из трибуналов, когда-либо
заседавших на этой планете, - суда народов. Предстоит судить тех, кого
народы признали виновными в попытке разжечь третью мировую войну. Следует
покарать виновных в назидание тем, кто пожелал бы встать на их путь. Члены
уважаемого собрания должны назвать имена тех, кого они уполномочивают
судить преступников против мира и человечества. Надо составить список
избранных вами судей...
Председательствующий надел очки и разгладил лежащий перед ним лист.
- Но прежде чем заняться этим списком, ради которого мы собрались,
позвольте мне вспомнить имя человека, увы, ушедшего в царство теней. Но
это та тень, чье имя я не смею назвать сидя. Оно принадлежит первой жертве
несостоявшейся третьей мировой войны. Оно принадлежит человеку, через труп
которого война не смогла переступить. Этого человека звали Леслав Галич.
При этих словах встали все делегаты, все гости и корреспонденты, все, кто
был в зале. Люди стояли в молчании. И на это молчание, как камень на
зеркальную гладь озера, упал негромкий голос председателя, обращенный к
ложе, где сидел Парк.
- Прошу встать!
Парк устало оперся о холодный мрамор барьера и медленно встал.
Парк был здесь гостем. Он приехал без отравленного оружия, с которым его
хотели послать сюда хозяева Золотой Горы. Своим последним выстрелом Лесс
выбил его из рук Парка. И вот Парк попросил слова. Призывая в свидетели
всевышнего, он поклялся, что никогда в душе его не было ничего, кроме
великой любви к людям, и вся его жизнь была посвящена борьбе за сохранение
мира на земле. Он сказал, что расследование событий над каналом убедило
его в виновности Хойхлера; что он, Парк, желает выступить обвинителем
преступника, поднявшего руку на мир и на жизнь миллионов. Да, Парк желает
быть прокурором.
При этих словах в зале послышался смех. Смеялся черный председатель,
смеялся весь президиум, смеялись делегаты. Казалось, смеялся весь мир, все
его народы, освещенные ярким солнцем сквозь хрустальный купол Дворца мира.
С кресла поднялся человек, на пюпитре которого было написано "Польша".
- От имени моего народа я предъявляю вам, Парк, обвинение в убийстве
Леслава Галича.
Поляк еще не успел сесть, как встал итальянец.
- От имени народа Италии я предъявляю вам обвинение в убийстве Дианы
Ченцо, у вас ее называли Дайен. Народ Италии требует суда и наказания
убийц.
Встал голландец.
- От имени народа Нидерландов я требую суда над убийцами шкипера Томаса де
Хеерста, трех его сыновей и снохи Марты де Хеерст.
Датчанин молча прошел между креслами и передал председателю бумагу.
- Здесь имена моих сограждан - шести молодых спортсменов яхты "Ундина",
поплатившихся жизнью за попытку спасти Леслава Галича.
Так же поступили норвежец и француз - они положили на стол председателя
списки команд моторно-парусных ботов "Кнуд Йенсен" и "Консул Иогансен",
рыболовного тральщика "Виктор Гюго".
Последним поднялся немец.
- От имени народа Германии я предъявляю обвинение в убийстве граждан
Германской Демократической Республики Хельмута Шрейбера, Арно Кольбе и
Ханса Бельке - трех героических сынов моей родины, бестрепетно
пожертвовавших собою ради спасения правды, которую нес миру Леслав Галич.
Так же я обвиняю в убийстве капитана спасательного судна "Зеефальк"
Густава Шерфига и двадцати шести моряков его экипажа, граждан Федеральной
республики, народ которой не смог прислать сюда своего полномочного
делегата из-за царящего в той стране христианско-демократического, а
попросту говоря, фашистского террора.
Парк болезненно щурился, словно ослепительный свет резал ему глаза.
Упавшим голосом он сказал:
- Господа, я ехал сюда, чтобы дать важные показания в качестве свидетеля к
делу Хойхлера. Но повторяю: я готов быть обвинителем.
- Вы не свидетель, а соучастник!
Лоб Парка покрылся холодной испариной. Он хотел открыть глаза и не мог.
Сквозь опущенные веки он видел белые, желтые, коричневые, красные
взволнованные лица. Пиджаки, рубашки, сари, бурнусы, плащи, чалмы, фески,
тюбетейки. И сколько глаз - черных, карих, серых, голубых, - бесцеремонно
обращенных к нему, горящих, пылающих. Бриз... Буря... Ураган?.. Да, да,
вот он, ураган! Океан человеческого гнева вырвется из этих стен и тогда...
Ураган... Ураган...
Парк сидел, уронив голову на грудь. Дряблые веки были опущены, рот
приоткрыт. Парка качало. Вместе с креслом, с залом, со всем Дворцом мира.
Это был шторм, тайфун, настоящий ураган. Он размашисто раскачивал
мраморный зал дворца - качались белоснежные стены, надвигались на Парка, и
снова уходили ложи, плыл и кружился потолок. Парка мутило, он задыхался.
Хотелось разорвать воротник, но не было сил поднять руку, шевельнуться. Он
один был неподвижен в этом огромном зале. Колонны рядами набегали на Парка
и отступали, раскачиваясь, как фантастические белые деревья, клонимые
бурей. Протянувшийся до самого горизонта амфитеатр ходил широкими волнами.
Сотни, тысячи, миллионы лиц то склонялись к Парку, то снова исчезали в
затянутой красноватым туманом дали горизонта. Лица, глаза, зубы. Сотни,
тысячи, миллионы глаз. Широко открытых и прищуренных, круглых и похожих на
горящий миндаль; карих, голубых, серых. Миллионы глаз заглядывали в лицо
Парку и снова исчезали, словно растаяв. Но одно лицо, одна пара
внимательных глаз неотступно висела над Парком. Это был председатель. Он
улыбался. Улыбка обнажала крепкие белые зубы. Где, когда Парк видел много,
много таких лиц; этих самых пристальных взглядов, угрожающе оскаленных
зубов?.. Где, когда?.. Был тайфун, ураган, а Парк... Парк был один. Так
же, как сейчас, здесь. Где, когда это было?.. Парк силился открыть глаза,
чтобы встретить эти взгляды. Нужна была титаническая сила, чтобы поднять
безмерно отяжелевшие веки. Этой силы не было у Парка. Он не мог посмотреть
в эти лица, не мог встретить их взглядов. Он сделал усилие: поднять руки,
оттолкнуть это лицо, глаза, надвигавшийся ужас. Скорей же, скорей! Одно
усилие. Но руки Парка остались неподвижны, только его кресло качнулось,
опять поплыл зал, его стены. Завертелись белые плафоны потолка, завертелся
сверкающий, как солнце, стеклянный купол. Это было невыносимо. Парк
застонал. Его руки соскользнули с подлокотников кресла, и голова
запрокинулась. Сосед озабоченно тронул Парка за плечо.
- Что с вами?
Голова Парка безвольно упала на плечо. Из-под приподнявшегося левого века
глядел расширенный ужасом глаз.
Когда-то говорили, что никто никогда не мог определить цвет глаз Майкла
Парка. Но, заглянув в этот единственный, еще зрячий глаз, испуганно
глядевший из-под сморщенного немигающего века, сосед мог сказать с
уверенностью: это был цвет близко, очень близко стоящей смерти.
Глава 31
Всю субботу Андрей проявлял необычайную деятельность. По обрывкам
нескольких телефонных разговоров Алексей Александрович понял, что Андрей
энергично отыскивает концы для разгадки судеб тех четверых, чьи имена
написаны на обрывках открытки. В этом деле генералу было не трудно помочь
сыну: по его приказанию была доставлена целая пачка зарубежных газет.
Андрей нашел описание смерти Эдуарда Грили; событие над каналом и все, что
за ним последовало, со всеми верными и неверными домыслами и догадками
журналистов, с официальными сообщениями правительств и инсинуациями
Нортона, долго занимало всю мировую печать. Зато известие об Анри
укладывалось в несколько строк, сообщавших о ночном столкновении полиции с
демонстрантами на бульваре Пуассоньер, а скромное объявление в
"Либерасьон" извещало о смерти в больнице отставного подполковника авиации
Анри... Итак, трое из пяти, чьи имена были написаны на обороте открытки,
сделали свое дело. Пусть каждый из них и умирал в одиночку, не добравшись
до цели, но все они недаром отдали свою жизнь... Грили... Галич... Анри...
Значит, только Барнс?.. Полковник Деннис Барнс командовал самолетом
"Пе-икс-16" - той самой "Коброй"! Ну что ж, один из пяти?.. Горько!
Андрей поделился с отцом этим огорчением.
- Единственное утешение, - сказал Андрей, - в том, что я же его и
уничтожил с его "Коброй".
Генерал покачал головой.
- Представь себе, ты его не уничтожил.
- Он спасся?!
- Нет.
- Не понимаю.
- Барнс отказался вести "Пе-икс" в операцию "Кобра".
- Он жив?! - с надеждой воскликнул Андрей.
- Нет... Его упрятали в больницу для душевнобольных. Но Барнс оказался не
тем, кого так просто заставишь покончить с собой "в приступе
помешательства": им пришлось грубо симулировать самоубийство.
- Бедняга Барнс... ах, бедняга!.. - повторял Андрей и ласково подвинул к
трем сложенным вместе кусочкам открытки четвертый. - Жаль, что нет тех,
настоящих кусков, на которых каждый из нас расписался...
Пятый кусочек, на котором было написано имя Андрея, оставался лежать в
стороне.
- А этот? - спросил генерал.
Андрей покачал головой.
- Кто его знает, чем он кончит.
- Не валяй дурака, Андрей! Твой подвиг...
- Не надо, отец. Я сам знаю цену всему, - Андрей протестующе поднял руку.
- Этот идиотский взрыв мог быть гибельным и для "ТУ-428", если бы он
оказался в зоне действия КЧК.
- Даже тогда ты не был бы ни в чем виноват, - успокоил его генерал.
Андрей вскинул было сердитый взгляд на отца, но ничего не ответил, только
с безнадежностью махнул рукой. Генерал рассмеялся и положил руку на плечо
сына:
- Не тужи, Андрей, ты ни в чем не виноват и не мог быть виноват. Теперь-то
уж это не секрет, а от тебя и подавно: на том "ТУ-428" никого не было...
- Ага! Значит, мне не зря намекали, будто я дрался за пустышку. Нечего
сказать, герой!
- Какой дурак мог тебе это сказать?
- Мои товарищи не такие уж дураки: "Звезда Героя за оборону пустого места".
- Предотвращая подлейшую диверсию, ты выполнял боевое задание. Только
последний дурак может болтать, будто ты защищал не то, что было в те
минуты важным объектом вражеской диверсии. Благодаря твоему удару тот,
настоящий, "ТУ" дошел до Москвы целым. И правительство правильно сделало,
изменив его маршрут и подставив под удар пустую машину.
- Экипаж пустого "ТУ", отвлекавший на себя "Кобру", совершил куда более
значительное дело, нежели твой покорный слуга, - исподлобья глядя на отца,
сказал Андрей. - А между тем мне - звезда, а о них ни слова. Несправедливо
это. Может статься, сыграло роль то, что я... твой сын?
Генерал нахмурился.
- Фу ты! Я все забываю... Ты ведь можешь и не знать: некого было
награждать. - И, заметив испуганный взгляд Андрея, поспешил пояснить: - Не
награждать же было радиоаппаратуру, которая с командного пункта вела "ТУ"
без пилота!
Андрей совсем потемнел.
- И за это мне... звезда?! Да, пожалуй, все-таки... - И он пальцем
отодвинул свой клочок картинки, пододвинутый было генералом к остальным
четырем.
- Ладно, будет, не мудри, Андрей! - Генерал сдержал раздражение, едва не
прорвавшееся из-за упрямства сына. - Погляди-ка лучше вот на это. - И он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг