Встретивший его наверху вахтенный помощник движением головы показал на
самолеты:
- Они требуют прекратить передачи и сдать спасенного.
- Курс девяносто. Полные обороты! - спокойно ответил Шерфиг и приказал
боцману собрать людей на баке.
Это был первый митинг на палубе "Морского сокола" за всю историю
спасательной службы "Ллойда": капитан спрашивал команду, что делать.
Кое-кто из "стариков", кого на берегу ждали семьи, стоял потупившись. Но
под взглядами остальных никто не отказался идти на восток и, если не
встретится судна, которому можно будет передать пассажира, попытаться
самим доставить его в Данию.
Все, что было металлического на палубе, звенело от вибраций. Бурун под
форштевнем стоял до самых клюзов. В эфир пошла новая передача Лесса.
* * *
- Есть новости, - сказал оберст Цвейгель, проглядывая радиограмму, -
спасательный буксир "Северного Ллойда" не пожелал сдать Галича нашим
самолетам.
Хойхлер поморщился.
- Опять вы с этим Галичем!
- Очень забавно, - усмехнулся Цвейгель, - а впрочем, может быть, и не так
уж забавно: спасательный буксир "Морской сокол" с Галичем на борту полным
ходом...
- Осточертел мне этот Галич, - перебил его Хойхлер. - Пусть топят этого
болвана.
- А опровержение Галича? - не без ехидства спросил Цвейгель.
- К черту опровержения!
- Если мы не получим Галича и не заставим говорить... - В голосе Цвейгеля
послышалась почти угроза. - Его могут выловить...
Хойхлер нетерпеливо перебил:
- Наши союзнички с того берега океана?.. Пусть ловят!
- А вы уверены, что они не используют его против нас же?
Хойхлер опешил:
- Они?!
- Почему бы и нет?
- Тогда топите Галича! Не нам - так никому. - Хойхлер отер вспотевший лоб
и шагнул к двери.
- Я к Тигерстедту.
Цвейгель посмотрел на него с удивлением:
- Вы не знаете?
- Что еще?
- Он болен.
* * *
Страшно для воздушного гимнаста во время исполнения полета без сетки
подумать, что он не поймает трапецию. Опоздал партнер или сам гимнаст
совершил неверный бросок - все равно; впереди может не оказаться трапеции,
его руки вместо перекладины схватят пустоту и... Появись такая мысль -
конец. А именно нечто подобное испытывал генерал Хойхлер. Все было
продумано, отрегулировано, проверено, прорепетировано, и... партнер не
толкнул трапецию навстречу гимнасту. Генерал Тигерстедт заявил, что
подчиненные ему второе и четвертое стратегические авиационные командования
УФРА еще не готовы к тому, чтобы проникнуть в глубокий советский тыл, где
должен быть нанесен первый удар.
Происходившее уже было похоже на кошмар. Хойхлер сидел, стиснув зубы. Его
шифровки, радиоприказы, кодированные сигналы о приведении в действие
разработанных планов летели один за другим, а военную машину УФРА будто
сковал паралич. Только части бундесвера еще шли, ехали, плыли и летели
туда, где им надлежало осуществлять взаимодействие с другими войсками
УФРА. Но взаимодействия не было, все расползалось на ходу или просто
стояло на месте.
Хойхлер сдернул с носа очки и, тыча ими в воображаемых кунктаторов и
топоча так, что стражи у дверей шарахались, пронесся через покои дворца в
свои "королевские кухни".
Глава 25
1
Адмирал Баттенбери покинул Фонтенбло втайне от Хойхлера Тигерстедт знал о
его отлете, но предпочел сделать вид, будто ничего не замечает, - это
давало ему возможность в случае надобности свалить всю вину в неудаче
провокации на союзника. Такой ход казался тем более правильным, что
адмирала знали за человека недалекого, вознесенного на вершину власти и
славы лишь благодаря родству с королевской семьей.
Ранним утром Баттенбери высадился в столичном аэропорту Кройдон и первым
долгом привел себя в порядок. После исчезновения Идэна он слыл в имперской
столице первым щеголем. Подобно принцу, путешествующему инкогнито, он
старался делать вид, будто не замечает знаков почтения персонала и всех
встречных, отлично узнававших его по портретам, которые адмирал любил
стороною подсовывать прессе.
Сегодня он был доволен всем: отличным солнечным утром - столь редким в
столице ее величества; тем, что ему удалось унести ноги из свалки, какая
затеется на материке после провокации Хойхлера, и, главное, тем, что любые
последствия этой провокации он может теперь свалить на других: там, в
Фонтенбло, на своих коллег по штабу УФРА, а здесь, на острове, на кабинет
ее величества, оставившей его без точных инструкций на столь ответственном
повороте истории.
На миг Баттенбери задержался было у газетного киоска - его поразили
гигантские заголовки газет. В них была не только тревога за судьбу
Империи, но и совсем нелестные слова по его адресу. Это было неожиданным
для адмирала, он понимал политический смысл бомбы, "оброненной" молодцами
Хойхлера, но вовсе не придавал такого трагического смысла несчастию как
таковому. Разве не везде и не всегда бывают жертвы? Даже при самом
счастливом исходе битвы недосчитываешься кое-кого. К этому людям следовало
бы привыкнуть. Привык же он сам не рыдать из-за потерь в битвах за
сохранение великой Империи, ее могущества и престижа. И кто, как не он,
красавец Баттенбери, стал любимцем столичных салонов именно потому, что с
железной твердостью, но с корректностью истого аристократа провел компанию
на юге Азии, когда на карте стоял вопрос о самом существовании имперского
содружества наций. Жертвы, жертвы! О них любят кричать газеты, но вовсе не
это имеет значение в большой политике.
Он уселся в автомобиль с высоко поднятой головой и с каменно неподвижным
лицом, на котором окружающим так хотелось увидеть хоть тень разгадки
трагического происшествия над проливом и понять, что же будет дальше с
ними самими, с их близкими, с их островом?
Чтобы попасть с аэродрома к королевскому дворцу, Баттенбери предстояло
пересечь почти весь город. Но уже на окраинах он стал замечать, что в
столице творится неладное. Автобусы, которые в эти часы обычно тянутся
подобно вереницам тяжело нагруженных слонов, шли все в одну сторону - к
центру. Несколько раз автомобиль Баттенбери останавливался, пережидая,
пока толпа перетечет через тот или иной перекресток.
Баттенбери владела уверенность, что на улицах столицы всякий с первого
взгляда должен его узнать. А между тем люди его не замечали. Словно его
новый портрет вовсе и не напечатали вчера во всех больших газетах.
- Что все это значит, Фрэй? - спросил он шофера.
- Когда я ехал за вами на аэродром, сэр, все было как будто в порядке. Но,
видно, что-то переменилось, сэр.
- Не понимаю, - Баттенбери сдвинул брови, - что вы имеете в виду, Фрэй:
что может перемениться? - Он отвернулся от шофера и сквозь автомобильное
стекло увидел высокую фигуру полицейского. Тот стоял у перекрестка,
прижатый к стене дома движущейся массой людей.
- Констебль!
Но прошло несколько минут, прежде чем полицейскому удалось подойти к
автомобилю.
- Что это? - спросил Баттенбери, презрительно ткнув пальцем в толпу.
- Демонстрация, сэр.
- Куда они идут?
- К дворцу ее величества, сэр.
- Очистите мне дорогу.
Лицо полицейского утратило выражение каменного равнодушия.
- Извините, сэр, но...
- Вы не узнаете меня? - удивленно спросил Баттенбери.
Полицейский пожал плечами. На адмирала, командующего всеми наземными,
морскими и воздушными силами Империи в составе УФРА, знаменитого
покорителя Юго-Восточной Азии, победителя на Тихом океане, кузена ее
величества, пожатие широких полицейских плеч произвело впечатление
пощечины.
- Я... Я - Баттенбери!
Полицейский приложил пальцы к каске.
- Осмелюсь заметить, сэр, именно теперь не стоит это говорить.
- Вы сошли с ума, сержант!
- Взгляните, сэр, - и полицейский показал на колыхавшиеся над головами
толпы транспаранты.
Баттенбери просто не пришло в голову поинтересоваться, что там написано.
Но после слов полицейского он вынул из кармана очки. "Долой УФРА!", "Ни
один солдат Империи не должен оставаться под знаменем УФРА..." А от того,
что он увидел на следующем плакате, который несли две хорошенькие девушки,
краска сбежала с лица адмирала: "На фонарь палачей из УФРА!" "Боже правый!
Скорее прочь отсюда. Пока никто не спросил, чей это автомобиль". Адмирал
дрожащей рукой искал ручку дверцы, но констебль уже услужливо отворил ее.
- Я пойду... - растерянно пробормотал Баттенбери, - опустите руку,
сержант. Я пойду...
- Если вы пойдете с ними, - движением туго поддетого ремешком подбородка
полицейский указал на толпу, - то попадете туда, куда вам надо, сэр.
Толкуют, что вот-вот во дворец прибудет новый премьер...
- Новый премьер?.. - испуганно переспросил Баттенбери.
- Премьер нового правительства вот-вот прибудет во дворец, чтобы
представить ее величеству своих коллег, сэр. Впрочем, толком мы ничего еще
не знаем, сэр.
Новая волна людей вливалась на перекресток. Какой-то человек с
транспарантом споткнулся, и удар его палки пришелся по спине Баттенбери.
Адмирал подхватил падающий транспарант и высоко поднял его над головой.
Благодаря огромному росту адмирала его транспарант оказался выше всех
остальных. Снизу Баттенбери не видел лозунга, который нес. Поглядывая
своими глазами теленка на спутников, он думал только о том, чтобы
добраться до дворца. А там будет видно. Баттенбери оглядел шедших рядом с
ним людей, и на его лице появилось выражение восторга. Неожиданно для всех
он крикнул: "Долой УФРА! На виселицу Хойхлера!" Одни удивленно оглянулись,
другие радостно подхватили: "На виселицу провокаторов войны..." Через
минуту толпа весело скандировала: "На виселицу!" Баттенбери очень хотелось
крикнуть: "Боже, храни Империю!" Он уже открыл было рот, но передумал и
только выше поднял свой плакат, чтобы он был еще лучше виден. На нем
красовалась яркая надпись: "На виселицу дурака Баттенбери!"
2
Итак, все ясно! Баттенбери сбежал; Тигерстедт исчез.
Хойхлер знал, что за каждым его шагом наблюдают. И знал, что делают это не
только иностранные союзники по УФРА, но и свои. Вероятно, именно поэтому
он проявлял особенную осторожность во всем, что делал и говорил сейчас, в
минуты, которые решил сделать последними минутами своего пребывания в
Фонтенбло. Подойдя к двери своего кабинета, он опустил защелку замка.
Огляделся, прислушался, отомкнул дверцу сейфа. Перебирая бумаги, некоторые
из них засовывал обратно в сейф, иные бросал в камин, часть откладывал на
стол. Снова перебрав отложенное, выбросил еще кое-что. Оставшееся:
несколько плотных пачек банкнотов и две книжки заграничных паспортов -
рассовал по карманам. Захлопнув сейф, отпер кабинет и подошел к телефону.
- Цвейгель... - голос Хойхлера звучал непривычно мягко. В нем слышалась
даже грусть. - Прошу вас: зайдите ко мне.
Когда оберст вошел, Хойхлер шагнул ему навстречу, и голос его звучал
торжественно:
- Цвейгель!.. Совершенно экстренные обстоятельства принуждают меня к
отъезду. Но я не мог отказать себе в удовольствии поздравить вас, -
Хойхлер протянул Цвейгелю пару генеральских погон. - Они не очень новые,
Цвейгель, но это только придаст им лишний вес на таких достойных плечах,
как ваши. - Хойхлер сколупнул с погона две звезды, оставил одну. Когда он
делал то же со вторым погоном, костяной нож для разрезания бумаги
сломался. На погоне оставались еще две звезды. Хойхлер пошарил глазами по
столу и, не найдя ничего, чем можно было бы сорвать вторую звезду,
приложил двухзвездный погон как есть, с двумя звездами, к первому.
Передавая их оберсту, улыбнулся: - Хорошее предзнаменование, мой дорогой
Цвейгель: скоро здесь появится вторая звезда. А пока снимите ее сами, про
запас. Поздравляю вас, мой дорогой генерал. Мы с вами вместе страдали
здесь во имя великой миссии. Завтра в это же время, а может быть и раньше,
вы последуете за мной. Вы получите мою директиву из-за Пиренеев. Мы не
сдаемся. Мы только отступаем. Совсем ненадолго.
Цвейгель покачал головой.
- Чтобы повесить меня здесь, толпе не нужно много времени, - мрачно
пробормотал Цвейгель.
- Но-но! Не каркайте, Цвейгель. До революции тут еще далеко. Вы никогда не
были оптимистом, но на этот раз слушайте меня: еще немного усилий, и мы
будем со щитом. Используйте эти несколько часов без меня, чтобы
разобраться здесь в нашем архиве. Все эти тигерстедты в конце концов такие
же отвратительные торгаши, как и их хозяева; за доллар они готовы предать
родного отца, а не только нас с вами: жадны, трусливы и подлы!
Цвейгель усмехнулся.
- Положитесь на меня, экселенц: кто бы ни стал тут хозяином, они не
получат ни одной строки, которая помогла бы отправить меня на виселицу.
Хойхлер нахмурился.
- Вы чересчур далеко смотрите, дорогой генерал Цвейгель. От этого у вас
искажение перспективы.
- Это все же лучше, чем не видеть у себя под носом, дорогой генерал
Хойхлер. В известном возрасте дальнозоркость...
Хойхлеру не понравилась фамильярность, но все же его голос прозвучал
совсем весело, когда он воскликнул:
- Руку солдата! Если кому-нибудь и предстоит болтаться на виселице, то, во
всяком случае, не нам с вами. Моя шея еще не чешется, уверяю вас. Не
будьте же пессимистом и вы, мой милый Цвейгель! Руку!
Часть шестая
СЕДЬМОЙ КРУГ
Глава 26
1
Парк оторвал взгляд от окна и перешел к столу. Может быть, он улыбался. А
может быть, морщины навсегда легли на его лицо так, что выражение стало
похоже на улыбку. Стоило всмотреться в глаза Парка. Говорили, будто они
меняют цвет в зависимости от того, что он думает. Парк не принадлежал к
числу людей, легко подавляемых чужим авторитетом. Его известный публике
принцип гласил: все свершается по воле всевышнего. Они были всегда заодно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг