флота. В сообщении указан маршрут адмирала. В числе пунктов - остров Трук.
Оттуда адмирал намерен направиться в Бугенвиль. Расписание инспекционной
поездки было составлено с точностью до минуты для каждого пункта.
Военно-морской министр США Франк Нокс, получив расшифровку этого
сообщения, доложил его президенту. Нокс считал, что можно внести разлад в
работу японского флота, перехватив адмирала Ямамото. Президенту претило
покушение на жизнь Ямамото, но Нокс доказывал, что гуманность неуместна.
Он напомнил, что японская подводная лодка получила задание торпедировать
корабль, на котором сам он, президент, отправлялся на международную
конференцию. "Если бы в руках американской разведки не было кодов и шифров
японцев, позволивших раскрыть тайну того приказа, - говорил Нокс, - то,
вероятно, президент уже не слушал бы сейчас его доклада". Потом Нокс
рассказал о плане убийства одного из союзных командующих, составленном
немцами. Напомнил об уже известной президенту попытке немцев сбить самолет
британского премьера, возвращающегося в Англию.
"В конце концов, - сказал Нокс, - Ямамото собирается лететь не где-нибудь
на туристских маршрутах, а в пределах театра военных действий. Право же,
там он является такой же законной целью, как любой другой моряк на борту
корабля или летчик в самолете".
"Но вы же намерены охотиться именно за Ямамото, а не за неизвестным вам
любым моряком: охотиться за ним как за дичью", - брезгливо возразил
президент.
"Если вы знаете другой способ обезглавить японский флот, я готов слушать,
мистер президент", - ответил Нокс.
Кончилось тем, что президент дал согласие. План операции был составлен под
наблюдением Нокса. Местом нападения были избраны подступы к Бугенвилю.
Приказ о проведении операции изложили в самых решительных тонах. Авиации
Тихоокеанского флота США предписывалось уничтожить объект операции любой
ценой. Было решено перехватить Ямамото в воздухе на пути адмирала от Трука
в Кахилли. В расписании маршрута Ямамото говорилось, что прибытие адмирала
состоится в 9 часов 45 минут 18 апреля. Разведке США хорошо была известна
пунктуальность адмирала. Это давало уверенность в том, что расписание
будет соблюдено. А это, в свою очередь, облегчало задачу майоров Митчелла
и Ланфье, назначенных для выполнения операции.
Адмирал совершал свой облет на двух бомбардировщиках "мицубиси". Их
эскортировали шесть истребителей "зеро". Американцам предстояло прорваться
сквозь охрану истребителей и сбить оба бомбардировщика, так как невозможно
было сказать, в каком из них сидит адмирал.
Местом перехвата американцы избрали точку в 35 милях от Кахилли, то есть в
одиннадцати минутах полета от места посадки Ямамото. На перехват должны
были вылетать два звена "лайтнингов". Обязанность одного - отвлечь на себя
истребителей эскорта. Другое тем временем должно уничтожить оба
бомбардировщика.
Звенья поднялись в воздух в 7 часов 35 минут 18 апреля. Чтобы не попасть в
поле зрения японцев, оба звена сделали круг почти в пятьсот миль.
Радиосигналы были категорически воспрещены. Полет велся по приборам.
Звенья прибыли в назначенную планом точку встречи на пятьдесят секунд
раньше самолетов Ямамото. Это давало уверенность, что даже если теперь
японский штаб что-либо и пронюхал об операции, ничего предпринять ему уже
не удастся: встреча состоится.
Заслуживает внимания, что японские самолеты с похвальной точностью
появились в точке, отстоящей от конечного пункта полета в одиннадцати
минутах полета, ровно в 9 часов 34 минуты, а посадка была назначена в 9
часов 45 минут. Ямамото и его летчики были верны себе - минута в минуту.
Одно звено американцев отвлекло на себя истребители эскорта.
Бомбардировщики остались без прикрытия, и, несмотря на то, что, заметив
американское звено, японские истребители бросились на защиту
бомбардировщика "мицубиси", в котором летел Ямамото, он был атакован, сбит
и взорвался в джунглях в нескольких километрах от аэродрома, к которому
летел.
Когда все это в одну-две секунды пронеслось в голове Черных, он даже
рассмеялся от удовольствия: вот что значит профессиональная память -
сработала не хуже электронной машины. Генерал посмотрел на часы и нажал на
селекторе несколько кнопок.
2
От каменистой гряды, серпом опоясывавшей аэродром, тянуло сухим жаром.
Лилово-желтые скалы за ночь не успели остыть, хотя утренний ветер вместе с
песком поднимал из расселин холодный воздух.
Едва первые лучи солнца выглянули из-за холмов, стебли травы свернулись и
поникли, а мулы прижались к земле. Приехавшие на них солдаты спрятали
седла в тень и спрятались сами. Как будто они только за тем и были сюда
посланы, чтобы выспаться в овраге. Казалось, им не было никакого дела ни
до собственных мулов, ни до палатки иностранцев, которую они должны
охранять.
Несмотря на ранний час, широкие полотнища большой палатки, раскинутой для
экипажа самолета "пе-икс-16" на базе Шредера-Хажира, были подняты. Желтая
краска, которой на палатке выведены буквы УФРА, совсем выгорела.
В экипаже "пе-икс-16", сидевшем на аэродроме Шредера-Хажира в ожидании
двух отставших самолетов звена, было трое. Если начинать по старшинству,
то первым идет командир-инструктор Деннис Барнс - человек среднего роста,
сухопарый, словно до подгорелости зажаренный в машинке для тостов. При
поджаривании кожа ссохлась и обтянула скелет. Развитые мышцы рельефно
вырисовывались под натянутой кожей. В противоречии со всем обликом
полковника была его густая шевелюра: седые волосы производили впечатление
совсем чужих.
Следующим за Барнсом по старшинству в экипаже был второй пилот,
подполковник бундесвера Функ, человек с ярко-розовой кожей, покрытой
рыжими волосами. Райан брил голову, потому что и там росли волосы до такой
степени рыжие, что еще со школьных лет являлись предметом насмешек.
Как сын мясника и самый прожорливый из троих, Функ считался в экипаже
специалистом по вопросам питания.
Барнс и прежде не любил его, хотя и признавал за отличного пилота, не
теряющегося ни в каких обстоятельствах. К тому же Барнс узнал о связи
Функа с секретной службой: этот человек должен был следить за членами
экипажа и в первую голову за ним - иностранцем Барнсом. Небось каждое
слово его собратьев по экипажу "пе-икса" становится известно службе
внутреннего осведомления.
Впрочем, это не останавливало Барнса от того, чтобы говорить все, что он
думал. Пожалуй, даже напротив, по задиристости своего характера он подчас
выкладывал такое, что, наверно, и не пришло бы ему в голову, не подозревай
он в Функе тайного соглядатая. Барнсу доставляло удовольствие видеть, как
морщится лоб Функа, когда тот силится запомнить что-нибудь особенно
"крамольное".
Третий, самый молодой из членов экипажа, инженер по радиоэлектронике Бодо
Патце, редкий для своего века, для своей страны, своей среды и своего
возраста молодой человек. Он верит в бога, мало пьет, не курит, никогда
ничего не украл у товарищей по школе, колледжу и университету, ни разу
ничего не потребовал насильно от девушки и нежно любит свою мать.
Облазив окрестности в бесплодной попытке выкупаться, Бодо вернулся в
палатку, раскинутую для экипажа неподалеку от "пе-икса".
- Боже мой, - страдальчески пробормотал он, бросаясь в койку, - если бы я
мог себе представить, что быть летчиком - значит глотать песок и не иметь
места, где можно присесть без риска быть укушенным фалангой!
Функ спустил ноги с койки и отшвырнул в угол палатки пропотевшую куртку.
- Этот климат меня тоже не устраивает. К черту! Вторые сутки без ванны.
- Милый мой, - усмехнулся Барнс, - борьба с коммунизмом - это не торговля
мясом.
- Подайте сюда эту борьбу, настоящую, - и я готов не мыться неделю. В
том-то и беда: одна болтовня, болтовня и болтовня! - огрызнулся Функ. - А
где дело? По счету девять Россия всегда поднимается на ноги. Во имя
нокаута я согласился бы не мыться месяц.
- Господи, какое мне до всего этого дело? - простонал Бодо Патце.
Барнс повернулся к нему: парень окончательно раскис. Жаль, что это
происходит именно с ним. Малый, хоть и немец, - спокойный и мужественный
на борту, становится ни к черту не годен, как только снимает шлем. Барнс
охотно избавил бы Патце от того, чтобы тому когда-нибудь не сойти с ума
из-за невольного участия в войне, как когда-то едва не свихнулся он сам,
Барнс. Поэтому Бодо Патце и был одним из немногих людей, кому Барнс
позволил заглянуть в свой дневник - тощую тетрадку в затертом кожаном
переплете.
Если бы не необходимость подождать застрявшие в пути самолеты, Барнс,
наверное, никогда не оказался бы в этих проклятых богом местах. Это
слишком похоже на войну. Впрочем, в профессии Барнса и без того каждый
рабочий день - война. Война с самолетами, с аэродинамикой, с
термодинамикой, с грозовыми фронтами, с космической радиацией, война с
природой, с людьми - бесконечная война без надежды на победу для самого
себя ни над самолетом, ни над природой, ни над людьми. Может быть, поэтому
Барнс с каждым годом и испытывал все большую нужду в том, чтобы не
вспоминать 6 августа 1945.
Среди вопросов "табу", на которые Барнс не любил отвечать, был один
вопрос, на который он не ответил ни разу, начиная с 15 часов 6 августа
1945 года. За четыре года войны он ни разу не подумал, нужны ли белой
звезде в синем круге, нарисованной на крыльях его самолета, горы трупов,
какие наворочали его бомбы? А если они не нужны его народу, его штату, его
родителям и его дому, то кому же они тогда нужны? Лить сталь, чтобы ее
взрывать; строить самолеты, чтобы их взрывать; строить города, чтобы их
взрывать; выращивать молодежь, чтобы ее разрывать на части? Снова рожать
для убийства? Кому же это нужно? Белой звезде в синем круге?! Из года в
год все труднее давалась работа, и вместе с тем только в ней он находил
облегчение. Летать, летать и летать - это было его жизнью и единственным
способом уйти от нее. Вот уже двадцать лет, как он корчится на чем-то
вроде электрического стула, где сила тока недостаточна, чтобы его убить,
но более чем достаточна, чтобы ни на минуту не забывать то, что хочется
забыть...
Это было на Тиниане. 4 августа 1945 года Барнсу сказали, что он полетит в
экипаже Джиббета на "Эноле". Человек всегда человек: Барнс уже видел свой
портрет напечатанным в сотне газет. Но все пошло совсем иначе, когда к
нему неожиданно ввалился Леслав Галич, тот самый малый из бывших летчиков,
которого Барнс когда-то привез на "челночном" "боинге" в Россию и который
опоил всю эскадрилью "Лотарингия" ужасным зельем, составленным по его
собственному рецепту. Лесс долго жал Барнсу руку и скалил зубы так, словно
видел перед собою не усталого летчика тихоокеанской войны, а любимую
кинозвезду. Но, оказывается, Лессу было мало прилететь на Тиниан, чтобы
присутствовать при старте и возвращении "летающих крепостей",
отправляющихся в "исторический" рейс к Японии. Он, как мальчишка, надеялся
уговорить Барнса или кого-либо из командиров самолетов тайно взять его с
собой на бомбардировку. Лесс напомнил, что у Барнса и у него есть клочки
открытки, которую они когда-то разорвали на пять частей.
- А помнишь, что было на открытке? - спросил Лесс и, не дожидаясь ответа,
сказал: - Если уж отбиться от волчьей стаи, то хоть заставить ее понять,
кто ты такой, заставить мельницу вертеться, куда ты хочешь, - ради этого,
пожалуй, стоит и околеть. Даже в одиночку.
* * *
Взять Лесса в полет оказалось невозможно. И Барнс был уверен, что в этом
было счастье Лесса. Теперь стоит Барнсу закрыть глаза - он может ясно себе
представить все, что записал в тетради своего дневника. Правда, через
десять лет после того, как пережил.
* * *
"Около полуночи 5 августа три экипажа выслушали церковную службу. Капеллан
авиабазы на Тиниане неплохой малый, но цинизмом прозвучали слова его
молитвы об отлетавших той ночью: "Да будут все, кто летит этой ночью, под
броней твоей всемилостивейшей десницы, и да возвратятся они во здравии и
благополучии на землю сию. Ныне и присно и во веки веков уповаем мы на
милосердие и покровительство твое... Аминь..." Не знал он, что ли, что на
борту "Энолы" - снаряд дьявола мощностью в двадцать тысяч тонн
тринитротолуола? Ведь это уж не было секретом даже для солдат аэродромной
команды, хотя и считалось самой сокровенной из военных тайн. Капеллан
осенял своим крестом апокалиптическое страшилище.
Самым разумным было бы проспать оставшиеся до полета два с половиной часа,
но никто не пошел к себе. Лениво, в полном молчании бредем мы к штабу.
Глупо сказать, будто все мы погружены в глубокие размышления о предстоящем
полете. Среди нас парни, готовые сбросить бомбу, от которой провалилась бы
в океан вся страна Восходящего солнца. Вероятно, молчали мы еще и оттого,
что ночь была слишком душна даже для этих мест. Удушливую влагу источал,
казалось, плеск волн, невидимо набегавших на берег. Небо затянуто
облаками. Окружающая чернота близка к абсолютной. Метеосводка - ничего
себе, но плохо то, что нам придется лететь на очень небольшой высоте: 1200
метров вместо предполагавшихся 3 тысяч. Будет здорово болтать. Это
особенно неприятно капитану Паркинсу. Его тесный отсек доверху набит
проклятой новой техникой.
Как и предполагалось, полетим тройкой: головной "Энола", в 6 тысячах
метров за нами - капитан Сидней. Его задача - сбросить над целью
радиотелеметрическую аппаратуру, которая зафиксирует силу взрыва бомбы,
сброшенной "Энолой". Это нужно ученым.
В 60 километрах за нашей парой летит майор Маркер - тоже на "крепости", -
он будет снимать на пленку результаты нашей работы. Это нужно командованию
и ученым. По-видимому, они и сами хорошенько не знают, как произойдет
взрыв новой бомбы? Не полетит ли вместе с целью ко всем чертям и наш
самолет?
В 2 часа 15 минут 6 августа машины привозят нас на старт. Ребята из
фотоотдела озабочены тем, чтобы снять каждого из нас, прежде чем мы влезли
в самолеты.
Вся орава толкавшихся вокруг нас людей стала совать нам в руки и прямо в
карманы всякую дрянь: какие-то значки, кольца, ключи. Джиббет все-таки
проговорился: "Это будет исторический полет, ребята".
Джиббет запускает один за другим все четыре мотора. Отсчитывает положенные
раз... два... три... четыре... пять... Потом голос штурмана:
- Управление, сэр?
Басок Джиббета:
- Проверено!
- Отметчик?
- На нуле.
- Радиокомпас?
- В порядке.
- Горизонт?
- Работает.
Собственно говоря, это ритуал мирного времени, и здесь, на Тихом океане,
мы его отбросили. Но сегодня Джиббет тянет эту канитель с педантичностью
школьного инструктора. Наконец он двинул секторы газа, и я услышал в
наушниках:
- Джи ар файф... Джи ар файф... "Энола"... "Энола"... разрешите
выруливать... Овер!
Щелчок: полковник переключился на прием. Секунда шипения, которой у нас
заменяют тишину молчания. Голос с поста управления:
- "Энола"... "Энола"... говорит Джи ар файф... разбег по полосе три...
Курс известен?
- Старт два сорок пять?
- Старт два сорок пять!
- Выруливайте, "Энола".
Полковник разблокировал тормоза. Двинулись секторы. Машина вздрагивает, и
угол на лучи прожекторов, освещающих взлетную полосу, начинает меняться. Я
оглядываюсь на Паркинса. Он скорчился в тесноте своего отсека. У бедняги
неважный вид. Он сосредоточенно набивает трубку. Его губы слабо шевелятся,
словно он повторяет перед экзаменом не слишком твердо усвоенные теоремы.
Мне видно, как по мере нашего движения по бетонной дорожке гаснут красные
оградительные огни. Глупо, но сегодня все это, обычное, мне не нравится. Я
задергиваю боковую шторку, чтобы заставить себя не смотреть направо. Еще
несколько легких толчков снизу, и самолет останавливается. Джиббет
блокирует тормоза, дает большой газ. Самолет трясется как в смертельной
лихорадке. Словно хочет утащить с собой бетон, к которому его приковали. В
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг