к докладу чиновника. Банки, названные Кальтенбруннером, связаны с
"Ферейнигте Штальверке"... Вот дьявол! Этот проклятый Бауэр, оказывается,
совсем не такая мелкая сошка, как казалось поначалу: сумел огородиться
такими связями, что в них завязнешь, как в трясине. Оказывается, миллион в
АКУ только начало его деятельности. И ловкач же господин Бауэр! Почему он,
Кальтенбруннер, не умеет делать такие дела? Может быть, нужно завести себе
хорошего советника?.. Не все же в конце концов рубить головы и рвать ногти
врагам фюрера. Нужно когда-нибудь подумать и о своем благополучии. Придет
старость или просто кто-нибудь ловко поставит ножку по службе - и
окажешься на мели.
АКУ, "Оппель", "Ферейнигте Штальверке", а там небось еще десять
каких-нибудь тайных линий, до которых не сумели докопаться следователи
комиссии "20-VII-44". Да, в таком дельце можно попасть пальцем в небо...
Кальтенбруннер положил папку в портфель для доклада. Если фюрер рявкнет:
"Какой идиот арестовывает столь достойных людей?!" - то Кальтенбруннер
свалит все на недосмотр Далюге, правой руки Гиммлера. А если Гитлер
заинтересуется вопросом, каким образом действия гестапо и следственной
комиссии "20-VII-44" известны иностранцам, Кальтенбруннер пожалуется на
Шелленберга. Этот Шелленберг - тип! Кальтенбруннер не намерен помогать ему
делать карьеру. Возможен, разумеется, и третий вариант. Гитлер начнет
орать: "Какое мне дело до связей этого вашего Бауэра! Мало ли проходимцев
со связями покушались на жизнь главы государства? Наверно, он твой
родственник или дал тебе взятку, что ты подсунул мне под нос все эти
справки об его связях! Плевал я на него и его связи - на виселицу
негодяя!" Тогда все будет проще простого: две или три буквы в углу листа -
и бывший бургомистр Бауэр станет окровавленной тушей. Но бывает, наконец,
и так, что ни с того ни с сего Гитлер закатит истерику, ни причин, ни
последствий которой невозможно понять. Тогда Кальтенбруннер скромненько
скажет: "Мой фюрер, мне звонил господин Крупп-младший и просил доложить
это дело вам лично". До какой бы степени ярости к этому моменту ни дошел
Адольф, он сразу утихнет: "А что хотел господин Крупп?" Кальтенбруннеру
останется только от имени Круппа наврать все, что придет в голову, глядя
по обстоятельствам: вешать Конради или выпускать на волю.
Басистый зуммер телефона прервал поток мыслей Кальтенбруннера. Он как мог
осторожно снял с рычага большую увесистую трубку:
- Хайль Гитлер!.. Да, мой фюрер... Сейчас еду!
Поспешно уложив в портфель дела для доклада, он вышел из кабинета. Как ни
тяжелы были его шаги, их не слышно в высоком, как мех медведя, ворсе
ковров. Не слышно стука двери, прикрывшейся за ним. Не слышно гудения
лифта. Здесь, в верхнем этаже дома на Принцальбрехштрассе, все совершалось
без шума, могущего нарушить ход мыслей великих людей Третьего рейха.
На докладе фюреру все произошло совсем не так, как предполагал
Кальтенбруннер. По делу Бауэра Гитлер прочёл глупейшую нотацию, но очень
просто, почти дружески. Фюрер сказал, что бывают обстоятельства, когда
самые верные люди оказываются в рядах заговорщиков ради того, чтобы не
дать заговору созреть, чтобы взорвать его изнутри: вот так же, как было,
например, с Гансом Хойхлером. Бывает, что человек рискует своим добрым
именем нациста и слуги рейха во имя интересов партии, государства и лично
его, фюрера, и рейхсканцлера. Так бывает... Хоть Кальтенбруннер и ведает
тайной полицией рейха, но у фюрера есть свои секреты. Видно, таким
секретом является и роль господина обер-бургомистра в заговоре 20 июля.
При этой мысли Кальтенбруннер криво усмехнулся. Он лучше Гитлера знал
истинное положение дел с Хойхлером. Этот генерал входил в заговор вовсе не
с намерением взорвать его. Он хотел быть и тут и там - застраховать себя
при любом обороте. И, как часто бывает в таких случаях, едва не сел между
стульями. Если бы не Ева Шоу, давшая возможность припереть к стенке этого
"доктора философии" в генеральском мундире, то многое выглядело бы сейчас
не так, как выглядит. Может быть, и сам Хойхлер тоже болтался бы на крюке,
вместо того чтобы изображать верного слугу рейха и фюрера. А в случае
удачи заговора сам фюрер не болтал бы сейчас чепуху смиренно слушавшему
Кальтенбруннеру.
Гитлер не назвал Бауэра провокатором, но Кальтенбруннер догадался, что
именно это фюрер имеет в виду. А может быть, влиятельные родственники
Бауэра забежали к фюреру через его, Кальтенбруннера, голову. Ну да ладно,
черт с ним, с этим бывшим обер-бургомистром. Если фюреру хочется, чтобы
тот гулял на свободе, пусть гуляет.
- Послушай, - словно невзначай сказал Гитлер, когда Кальтенбруннер уже
собирался откланяться, - как ты думаешь, почему я поручил комиссию
"20-VII-44" тебе? Не кому-нибудь другому, а именно тебе, а?
Кальтенбруннер насторожился: что за подвох? Уже самый тон Гитлера -
деланно безразличный - необычен для такой темы.
- Если бы я думал, что в рейхе есть еще хоть один человек, в такой мере
преданный Адольфу Гитлеру, как Кальтенбруннер, то не знал бы, что
ответить, мой фюрер - отчеканил Кальтенбруннер.
- Какая же это к черту преданность, мой друг, - все с той же
подозрительной мягкостью продолжал Гитлер, - если ты зеваешь, а?
Тут уж Кальтенбруннер мог только удивленно смотреть на Гитлера, а тот
вдруг перешел на свой обычный, хриплый рык:
- У тебя под носом бродит один из самых злых моих врагов, один из
организаторов заговора, а ты... а ты!.. - И тут, нагнувшись к самому лицу
Кальтенбруннера: - А может быть, ты бережешь его для организации еще
одного покушения, а? Может быть, сговорился с ним о том, как уничтожить
главу государства, а? Может быть, ты уже... ты уже... ты... - Гитлер
задохнулся от бешенства и рывком отбросил от себя что-то лежавшее на
столе. Ему было безразлично, что это, лишь бы дать выход истерическому
гневу.
Кальтенбруннер ясно представил себе, как таким же вот движением Гитлер
отталкивает от себя доклад с описанием его собственной, Кальтенбруннера,
казни.
- Мой фюрер!.. О ком вы говорите, мой фюрер?
- Ага! - торжествующе закричал Гитлер. - Теперь спрашиваешь, кого я имею в
виду? Значит, рыльце у тебя действительно в пушку, а? Ты уже испугался, а?
- И вдруг так же истерически расхохотался. - Бог с тобой, Кальтенбруннер,
успокойся. Твоя голова еще крепко сидит на плечах. А вот что ты скажешь
насчет Хаусхофера, а?
- Профессор Хаусхофер, наш геополитик? - с удивлением спросил
Кальтенбруннер.
- К черту старую швабру Карла. Я имею в виду сына - Альбрехта. Что же ты,
так и не знаешь, что он - один из организаторов покушения двадцатого июля?
- Видит бог, мой фюрер...
- Черта он видит, твой бог!
- Альбрехт Хаусхофер не проходил по делу, его имя никогда не было
упомянуто ни одним человеком.
- А тебе непременно нужно, чтобы его назвал кто-нибудь из этих подонков,
которых мы вешали? - Гитлер укоризненно покачал головой. - Тебе мало того,
что я, твой фюрер, называю его?
- Помилуйте, мой фюрер!
Кальтенбруннер уже смекнул: Гитлеру нужно уничтожить Хаусхофера-младшего.
Для этого он предлагает Кальтенбруннеру пришить тому дело об измене.
Только комиссия "20-VII-44" может довести человека до виселицы, минуя даже
проформу суда. Значит, Гитлеру уж очень приспичило не дать Хаусхоферу
возможность что-то выболтать. Что ж, очень хорошо: такие услуги укрепляют
нити между ним и Гитлером.
- Значит, я просто плохо работаю, мой фюрер, - смиренно сказал
Кальтенбруннер. - Постараюсь исправить ошибку.
Гитлер удовлетворенно кивнул. Взгляд его мутных, испуганно бегающих глаз
остановился на лице Кальтенбруннера, стараясь уловить степень надежности
этого человека. Гитлер больше не верил никому. Он боялся всех. А что, если
Кальтенбруннер вздумает по своей системе допрашивать Хаусхофера и тот
выложит все про тайные переговоры, назовет имена Гамильтона, Чизбро? В
случае проигрыша войны Гитлеру не простили бы такого разоблачения. Нет,
нет, Хаусхофер не должен болтать!
- Знаешь что... - задумчиво сказал Гитлер, - доведи до конца дело
Хаусхофера без лишних проволочек. И без болтовни. Не нужно допросов: будем
гуманны, раз все ясно и так. Мне все ясно.
* * *
Генерал-полковник Ганс Хойхлер, командующий силами УФРА в Европе, не имел
представления о том, что судьба Бауэра сходна с его собственной. Иначе он
вел бы себя еще более уверенно, нежели теперь. Подобные обстоятельства
связывают людей. Но Бауэр знал до последней буквы послужной список
генерал-полковника Хойхлера и был уверен, что может на него положиться
больше, чем на любого другого генерала. В любой момент Бауэр мог прижать
Хойхлера делом, невольно сохраненным для него Кальтенбруннером. Вот ирония
жизни: Кальтенбруннер давно гнил в могиле, а Бауэр пользовался плодами его
трудов! Он шел с открытыми глазами, когда предлагал Хойхлера в качестве
непосредственного исполнителя воинственных планов УФРА в Европе. Хойхлер
был вполне своим человеком для него, для некоронованных королей Рура и,
наконец, для генералов бундесвера. Они давно забыли традиции и вовсе не
собирались выкидывать из своей среды провокатора Хойхлера.
3
Хойхлер преуспевал. Масштаб его провокационной деятельности увеличивался:
из соглядатая в среде коллег-генералов он превратился в активного
организатора диверсий всеевропейского, а может быть, и мирового значения.
Очередным заданием хозяев - некоронованных королей Рура - был срыв
предстоящего совещания правительств по всеобщему разоружению. Времена
изменились. Теперь недостаточно убрать со сцены одного-двух министров или
даже президента. Воля народов к миру огромна. Чтобы двинуть в ход
колесницу войны, теперь нужны диверсии против целых народов: взорвать волю
к миру сотен миллионов людей; набросить черное покрывало на глаза всем
простым людям мира!
В душе Хойхлер гордился тем, что из мелкого провокатора-убийцы нынешние
хозяева произвели его в ранг одного из главных организаторов третьей
мировой войны.
Хойхлер взял сигару и стал ее обрезать. Сидевший по другую сторону стола
начальник разведки оберст Цвейгель был человек сухопарый, с длинной, как
тыква, головой на тонкой кадыкастой шее. Он курил с подчеркнутым
спокойствием. Глядя на Хойхлера сквозь клубы синеватого сигарного дыма, он
сохранял выражение полного равнодушия. По его лицу нельзя было отгадать,
как он относится к словам генерала. Эта манера начальника разведки,
выработанная годами тренировки, раздражала Хойхлера... А сейчас, когда он
выкладывал такие важные мысли, ему особенно хотелось знать, что думает
полковник. Но не так просто было вызвать того на откровенность. Поэтому,
стараясь не замечать скептического равнодушия собеседника, Хойхлер не
спеша приготовил сигару, старательно раскурил ее и, откинувшись в кресле,
продолжал:
- Милейший мой Цвейгель, разве вы еще не убедились: комариные укусы, вроде
посылки "локхидов", ни к чему не могут повести. Поручать комарам
расшевелить медведя! - Он обычным порывистым движением сдернул очки и
постучал ими по столу. - Да, Цвейгель: никакого смысла пытаться поднять
медведя из берлоги с расчетом самим остаться в стороне. - Хойхлер нервно
сдернул очки и повертел их в руке. - И знаете, дорогой Цвейгель, кажется,
я утвердился в мысли: русских на выступление не толкнешь. Из этого
приходится сделать вывод: нельзя раздразнить русских - растравим их
врагов! А что скажете? Вот заставить бы союзников открыть бал, а?
- Мм-м... - Цвейгель пожевал тонкими губами и, не глядя на Хойхлера, вяло
выговорил неопределенное: - Допустим...
Тогда Хойхлер выпрямился за столом, поднял голову и, стукнув по столу,
отчеканил:
- Разве не в традициях тевтонов нападать? Не ждать, пока нападет враг, а
наносить ему удар прежде, чем он успел вынуть свой меч из ножен!
- Допустим, - так же неопределенно повторил Цвейгель. - Но наши предки...
- Предки - это мы! - решительно перебил Хойхлер. - Древние тевтоны были
слишком прямолинейны. С их мужеством нужно соединить гибкость. Прежде чем
бросаться в бой, мы подставим противнику союзников. А там меч из ножен -
и...
Хойхлер взмахнул рукой и сделал такое сильное движение, что очки сами
слетели у него с носа. Он озабоченно подхватил их, осмотрел, целы ли
стекла.
- Беремся за дело, оберст! - воскликнул он. - Я уже готов дать сигнал к
началу: "Вперед! Вперед до самого Урала! А может быть, и дальше!"... Вот
бы сейчас иметь и руках что-нибудь так же хорошо сфабрикованное, как
пресловутое "письмо Коминтерна". Нужно доказать, что именно коммунисты
организовали убийство Чизбро - сторонника превентивной войны с Востоком.
Это накалит общественное мнение Империи. Полиция найдет у Макфина билет
коммуниста в подкладке его пиджака. Инцидент поглотит внимание русских, и
события следующего дня - великого, исторического "дня Икс" - будут для них
еще более неожиданными и оглушительными. Вы, Цвейгель, против операции
"Длинная трубка". Вы считаете ее ненужной? А я считаю необходимым
подогреть флегматичных островитян накануне главного... - Хойхлер помолчал:
- Ваша задача, Цвейгель, проследить за днем и часом, когда очередное звено
разведчиков поднимется с островов Империи. Поторопите наших заокеанских
друзей - недаром же они держат там свои базы, черт побери! И пусть о
вылете пронюхает пресса. Все должно быть убедительно: "русская репрессалия
- это ответ на новую провокацию Запада".
- Какой же дурак поверит, что в ракетный век русские отвечают не
баллистической штукой, а самолетом? - кисло процедил сквозь зубы Цвейгель.
- Пусть специалисты и не верят. Дело на этот раз не в них. А публика
именно дура, дура, дура! - с упоением повторял Хойхлер. - Пусть эта дура и
верит. Когда на голову ей посыплются такие штуки - будет не до того, чтобы
разбираться, "отчего" да "почему". Важно будет установить следствие:
"Кровавое преступление коммунистических варваров! Русские развязали
войну!" Вот во что должен поверить мир. Дело за вами, Цвейгель: все как в
Глейвице. Идите и не жалейте сил. На вас смотрит весь цивилизованный мир,
мир длинноголовых людей, мир белокурой бестии!
Глава 9
1
Майкл Парк чувствовал себя неважно. Ему не удалось отдохнуть по
возвращении из Лугано, хотя, казалось, участие в конференциях должно было
выработать у него привычку заседать, не тратя слишком много нервной
энергии. Может быть, виною то, что на этот раз пришлось так яростно
драться за чистую бомбу, в которую он сам верил не больше, чем в
Санта-Клауса. А другого, более разумного способа еще раз оттянуть решение
вопроса о действенном контроле над ядерным разоружением в распоряжении
Парка уже нет.
Парку не хотелось ехать в парламент. Но Лоуренс Ванденгейм так настойчиво
напоминал ему об этом все два дня, проведенные Парком за городом в своей
милой "хижине дяди Тома", что невозможно было отвертеться.
Все нутро Парка протестовало против поправки к конституции, наделяющей
главу республики правом единолично, без санкции и ведома парламента,
решать вопросы войны и мира. Но именно эту поправку предстояло протащить
сегодня через парламент. Речь шла не о сданном в архив термине "объявления
войны", а о фактическом праве начинать ее. Иначе поправка теряла смысл.
Как человек, достаточно изучивший вопросы ядерной войны, Парк ясно
представлял, что означает такое право в руках одного человека. Одно слово
могло превратить все в кровавый бедлам. От полюса до полюса. Одно слово!
Нет, Парк решительно против... Он против? Как бы не так! Разве он не
понимает, что проголосуй он против законопроекта и с ним как с
политическим деятелем будет покончено навсегда? И все-таки голосовать за
поправку он не станет. Не может. Никто и не узнает, голосовал он или нет.
Только бы ему удержаться от возражений.
На морщинистом лице Парка появилась страдальческая мина. Чтобы отвлечься,
он стал смотреть на государственный флаг за креслом спикера.
Итак, совместное заседание обеих палат. Закрытое заседание. Места для
публики и прессы пусты. Так и должно быть. Прессе незачем раньше времени
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг