опознавательные. За это отвечает Шандепляц. А чтобы он проникся еще и
сознанием своей собственной власти над жизнью и смертью экипажа самолета,
именно ему, Шандепляцу, поручается наблюдение за работой механика, который
должен незаметно для экипажа заложить в самолет подрывной снаряд. Этот
снаряд сработает в тот момент, когда бомбардир сбросит бомбу. Экипаж будет
уничтожен: Хойхлер избавится от опасных свидетелей своего преступления.
- В ваших руках не только судьба важнейшей операции, а жизнь нескольких
человек, которые ее проведут. - И тут Хойхлер с усмешкой добавил: - И
подумайте: среди них граф. Настоящий граф! Кроме того, вы отвечаете за то,
что этот мальчишка чех, механик, который соединит провода снаряда, будет
сброшен в полете. Так же как тот журналист-поляк, которого я разрешил
взять в полет. - Генерал внушительно повторил: - Вы отвечаете за всех
людей. Своей головой! Понимаете: вашей головой, Шандепляц!
- О экселенц!..
Это означало, что, по мнению Антона, его собственная голова в безопасности.
- О экселенц!..
И Хойхлер даже за шорохом бегущего автомобиля услышал, как стукнули друг о
друга почтительно сдвинутые каблуки бывшего штурмбаннфюрера. Кося злым
глазом на спутника, Хойхлер спросил:
- Продолжаете общаться с летчиками?
- Как приказали, экселенц.
- А ваши отношения с Дежефи?
- Все, как приказано, экселенц.
Тут в голосе Хойхлера послышался нескрываемый скепсис, а может быть, и
просто издевка:
- А что же думает граф?
- Все, как приказано... - начал было Антон, но тут же осекся. Под
насмешливым взглядом Хойхлера, видимо, понял глупость этой формулы.
Спохватившись, поспешно вынул из кармана ролик пленки. На вопросительный
взгляд генерала ответил: - Смею полагать, тут вы найдете самые точные
сведения о настроениях господина графа.
Хойхлер подкинул ролик на ладони, как бы на вес определяя ценность пленки,
и молча опустил ее в карман. Ни благодарности, ни поощрения по адресу
агента.
Антон счел возможным почтительно подчеркнуть:
- Личный дневник графа, экселенц. Совершенно откровенные записи, -
произнес он с вдохновением метрдотеля, расхваливающего отменное блюдо.
- Смотрели?
- Вполне прочные взгляды вполне верного человека: немного мерехлюндии, но
на данном этапе это уже не имеет значения.
- Вы осел, Шандепляц, - оборвал Хойхлер. - Именно сейчас это и имеет
значение. А как с журналистом, с Галичем, вы что-нибудь записали?
- Так точно, вот магнитная пленка - его болтовня в ресторане. Человек
легкомысленный и ничем не опасен. К тому же физически не силен - при
выбросе не окажет никакого сопротивления.
- Так, так, - повторил Хойхлер, - а если что... уж я сумею показать вам,
чего вы стоите!
- О экселенц!
Хойхлер круто повернул в боковую аллейку. Его автомобиль едва пролез между
кустами. Генерал резко затормозил. Само это движение было чем-то вроде
сердитого окрика: "А теперь вытряхивайтесь!" Антон безошибочно понял его.
Он выскочил и, снова бодро щелкнув каблуками, выкинул руку в приветствии.
Попятившись из кустов, автомобиль скрылся за поворотом. Хойхлер выехал на
парижскую дорогу. Однако по ней ехал недолго. Вернулся в лес и, поколесив
по его южной части, посадил к себе другого пассажира: немолодого уже
человека с аккуратно подстриженными усиками, в которых серебрилась седина.
Он был одет с изысканной небрежностью, которая отличает англичан.
Спортивное платье сидело свободно, но ловко; обувь проста, но прочна. В
далеком прошлом этот человек носил имя Иоганна Шуберта, теперь после
многих и мало схожих между собою наименований звался Луисом Макфином.
Сегодня ему предстояло еще раз изменить уже не раз измененное обличье: он
должен был положить себе в карман билет члена компартии.
Он, как и Шандепляц, был в глазах Хойхлера мелкой рыбешкой. Но разговор
Хойхлера с этим человеком происходил иначе, нежели с Шандепляцем. Тон
генерала был почти дружеским. Выслушав его, Шуберт-Макфин позволил себе
возразить, вовсе не титулуя при этом Хойхлера генералом:
- Вы оценили положение, какое занимает названное вами лицо? - спросил он.
- Жертвуя им, мы жертвуем верным и последовательным союзником.
- Ему за девяносто. Протянет еще год-другой.
Шуберт-Макфин пожал плечами.
- Мое дело - обратить ваше внимание...
- Ваше дело выполнять то, что приказано, - внушительно сказал Хойхлер. И
несколько смягчив тон: - До сих пор, Шуберт, у нас с вами не было
разногласий...
- Это может нам дорого обойтись впоследствии.
Хойхлер, не теряя из виду бежавшей навстречу автомобилю дороги, искоса
посмотрел на собеседника.
- Вы имеете в виду неудачу?
- Именно удачу.
Генерал пожал плечами.
- Знаете, Шуберт, вы меня удивляете. Может быть, не хотите идти на
операцию?
Шуберт-Макфин, казалось, колебался. Некоторое время он молчал, покусывая
ус.
- Я проведу эту операцию.
Хойхлер улыбнулся.
- Вы отличный работник, Шуберт. За это я приготовил вам кое-что приятное.
- Он интригующие умолк, по-видимому, ожидая вопроса пассажира. Но тот
угрюмо молчал. Тогда Хойхлер сказал: - Это будет вашей последней
операцией... Понимаете?
Шуберт-Макфин ответил иронически:
- Если бы я не знал, что нужен вам, то подумал бы...
- Ну, ну, что бы вы еще подумали?
- Ах, господин Хойхлер! - Шуберт-Макфин вздохнул, как усталый человек. -
Словно сами не знаете, что значат такие слова: последняя операция. - И
вдруг рассмеялся. - Но могу вас уверить: я не из тех, с кем вы так просто
покончите. Нет!
- Что вы огрызаетесь! - вспылил Хойхлер.
- Я просто предупреждаю, что принял меры против такого рода неожиданностей.
При других обстоятельствах Хойхлер просто выкинул бы этого субъекта из
машины. Но он только рассмеялся, будто услышал нечто очень смешное.
- Откуда у вас такие мысли, Шуберт?
Тот спокойно ответил:
- Отчасти и ваша школа, господин Хойхлер. - Шуберт усмехнулся. -
Подчеркиваю: отчасти. Основы закладывал полковник Николаи. - И, задумчиво
прищурившись, словно вспоминая что-то далекое, негромко проговорил: -
Какой был человек!
2
Полвека назад прусский генерал, публично уличенный своими коллегами в
провокации, наверно, был бы с позором (пусть показным), с презрением
(пусть лицемерным) исторгнут из рядов генералитета. Прусская военщина не
терпела скандалов, ежели они становились достоянием гласности. А нынче,
будучи всем известным провокатором, виновником смерти своих сослуживцев и
начальников от руки гитлеровского палача, Ганс Хойхлер не только остается
генералом, не только не опускает глаз при встрече с коллегами, но
поглядывает на них сверху вниз.
Чтобы это понять, стоит оглянуться на 1944 год.
Берлин, разогретые ласковым августовским солнцем и не успевшие к ночи
остыть стены длинного дома на Принцальбрехтштрассе. Красиво обставленная
комната, с мягкими, глубокими, как в хорошем клубе, креслами, с огромным
пушистым ковром; белоснежные шторы пенистым водопадом сбегают в арках
высоких окон. В дальнем конце комнаты - погруженный в приятный полумрак
большой письменный стол.
Один из сидящих у стола - Кальтенбруннер. Группенфюрер, генерал СС,
заместитель рейхсфюрера СС и начальника гестапо, начальник полиции,
бесконтрольный хозяин жизни всех, кто попадал в дом на
Принцальбрехтштрассе, и миллионов немцев, русских, поляков, французов,
голландцев, англичан, итальянцев, хозяин над их обувью, одеждой, волосами,
золотыми зубами, костями и остатком жира в телах всех, кого судьба занесла
за колючую изгородь концлагерей.
На втором человеке такой же мундир, как на Кальтенбруннере. Но он сидит на
кончике кресла. Вся его поза выражает почтительность, а временами, когда
особенно крепко сжимается волосатый кулак Кальтенбруннера, - страх.
Закончив чтение, Кальтенбруннер несколько минут оставался в задумчивости.
Потом молча посмотрел куда-то поверх головы своего служащего и отложил
бумаги.
- Останется у меня, - проворчал Кальтенбруннер и в подтверждение
безоговорочности решения положил свой тяжелый кулак на бумагу - прижал ее
к столу всею тяжестью власти, данной ему от бога и фюрера Адольфа Гитлера.
Кальтенбруннер один. Он погружен в задумчивость. Придвигает к себе
отложенную бумагу и перечитывает. В правом верхнем углу стоит блеклый
синий штамп "Государственная тайна". Слева вместо штампа с обозначением
ведомства - цифры: "20-VII-44", означающие, что бумага относится к
документам следствия, учрежденного фюрером о покушении на его собственную
особу 20 июля текущего 44-го года. О результатах следствия Кальтенбруннер
докладывает непосредственно фюреру через голову Гиммлера. Главные
обвиняемые казнены еще до конца следствия. Это должно устрашить тех, кто,
может быть, знает не обнаруженных следствием участников заговора, но еще
не решился их предать, как предал генерал Ганс Хойхлер своих друзей,
сослуживцев, начальников, учителей и друзей детства.
Повешение главных заговорщиков было осуществлено по новому, совершенно
оригинальному способу, предложенному Кальтенбруннером и весьма одобренному
Гитлером: вешали на железные крючья за подбородок, как вешают туши в
мясных лавках. Казнь снималась на ленту. Ленту показывали фюреру.
В целом дело шло быстро и гладко. Можно ли считать перебоями такое
недоразумение, какое произошло, например, с фельдмаршалом Роммелем, вместо
виселицы получившим по приказу фюрера похороны героя?
Генералы! Трусы и дураки. Что они смыслят в заговорах и переворотах? Если
хочешь придушить правителя, нужны не жалкие штафирки и не генералы, а
начальник полиции! Если бы один старый джентльмен с большой сигарой
подослал своих эмиссаров не к рохле Герделеру, не к Фромму, а к нему,
Кальтенбруннеру... Если бы секретная служба его величества знала настоящий
адрес, то фюрер уже гнил бы в могиле.
Кальтенбруннер перебрал несколько листков, подшитых в папке. Из документов
явствует, что судьбою привлеченного к следствию по делу "20 июля" бывшего
обер-бургомистра города Кельна Бауэра интересуется группа иностранцев.
Первоначально интерес к нему проявило правление Международного концерна по
производству искусственного волокна АКУ, владеющего в рейхе заводами в
Эльберфельде. Капитал АКУ официально считается голландским, и то
обстоятельство, что бывший бургомистр владеет акциями этого концерна на
миллион довоенных марок, могло бы и не иметь особого значения для
Кальтенбруннера - мало ли акционеров разных обществ он уже повесил. Одним
больше или меньше... К углу листа приклеена небольшая справочка: по
просьбе АКУ господин Бауэр принимал меры к изменению имперской налоговой
политики в отношении искусственного волокна, производимого этой
германо-голландской фирмой. На расходы по этим "хлопотам" Бауэр получил в
свое распоряжение ни много, ни мало миллион марок. Еще один миллион?! Это
дельце выплыло, и было учреждено следствие по обвинению в подкупе
должностных лиц. Но когда следствие уже близилось к концу и стало ясно,
что бывший бургомистр украсит собою скамью подсудимых, появилось
распоряжение Геринга: преследование Бауэра прекратить. А наци номер два -
это все-таки наци номер два. Черт его знает: возможно, что в деле Бауэра
"Толстый Герман" имел указание и от самого Гитлера. Кальтенбруннер
перевернул еще одну страницу. Типы, подобные Бауэру, обычно имеют неплохие
связи. Не только в рейхе, а подчас и за границей. Ну, так и есть: вот
целая сложная схема связей. И не только деловых. Дело идет уже о родстве.
Семейные узы, черт их побери!
Кальтенбруннер водит по строкам пальцем. Волосы на пальцах поблескивают в
свете лампы, и время от времени там, где ноготь Кальтенбруннера
надавливает на бумагу, остается глубокая царапина. Губы большого рта
обергруппенфюрера шепчут фамилии. Он сдвигает брови, чтобы хорошенько
вдуматься.
Итак, выходец из Германии Аугуст Цинсер в пятидесятых годах прошлого века
образовал за океаном общество "Цинсер кемикл компани". У Цинсера было трое
детей: один из его сыновей - Джон Шерман Цинсер - стал директором банка
Моргана. Дочь этого Джона - Пегги Цинсер в 1922 году вышла замуж за
некоего Льюиса Шоугласа, директора моргановской страховой компании. Другая
дочь - Эллен Цинсер - вышла замуж за капиталиста Джона Маккроя. У Эллен
Цинсер - ныне миссис Маккрой - имеется кузина Гусей Цинсер. Эта Гусей
оказывается женой... Бауэра?! Так, так! Что же дальше?
- Маккрой - юрисконсульт и партнер банка "Стэйтс нэйшнл банк". Так-с! -
Кальтенбруннер даже крякнул: он хорошо помнит историю своей партии: именно
через "Стэйтс нэйшнл банк" и изливался золотой дождь на ниву возрождаемой
военной индустрии Веймарской Германии. Что ни говори, а даже одного такого
открытия, как родство Бауэра с подобными иностранцами, было бы достаточно,
чтобы внимательно отнестись ко всякой просьбе за его голову.
Палец Кальтенбруннера ползет дальше по бумаге: мистер Льюис Шоуглас,
супруг Пегги Цинсер, двоюродной сестры бывшего обер-бургомистра,
председатель наблюдательного совета "Мичуэл лайф иншуренс" и один из
директоров "Нэшнл моторс". "Нэшнл моторс" - это реальный живой "Оппель" со
всеми его потрохами, с капиталом в двести миллионов марок; с автомобилями,
танками, моторами и прочей дрянью, без которой не могут обойтись на войне
господа генералы. "Оппель" - это конвейер войны. Попробуй-ка вмешаться в
такое дело! Неприятностей не оберешься.
Банки, монополии, тресты... При их названиях у Кальтенбруннера возникают
какие-то ассоциации. Да, нет сомнения: такие названия уже проходили по
какому-то делу.
Так, так! Внутренние связи иностранных банков не интересуют
Кальтенбруннера. Это их дело. Их дело... Вот и то, что ему нужно:
"Постоянным юрисконсультом банка "Диллон Рид" является адвокатская фирма,
где верховодит некий Фостер Нортон. А младший брат, Фрэнк Нортон, держит в
Швейцарии несколько филиалов своей фирмы, которые служат прикрытием для
разветвленной разведывательной сети союзников. С функциями частного
адвоката Нортон-младший совмещает тайные функции заокеанской разведки на
Европу. Так, так...
Словно молоточек стучит в мозгу Кальтенбруннера: "Так, так..." А палец тем
временем ложится на кнопку селектора: "Карточки Нортонов и еще одну - Евы
Шоу. Кличка? Небось у этой особы кличек хоть отбавляй".
Скоро Кальтенбруннер углубляется в чтение карточки миссис Евы Шоу -
разъездного агента Нортона-младшего. Строка за строкой прослеживает ее
странствия по Европе, по Третьему рейху, по Франции. Вот миссис Шоу на
Ближнем Востоке, на Балканах. И снова в Европе: Швейцария, Третий рейх...
В этом месте Кальтенбруннер усмехается: он ясно вспоминает, как вот тут, в
этой же комнате, сидел Шелленберг, приехавший, чтобы познакомить с ним эту
даму. Смуглая, рыжеволосая. Кальтенбруннер без стеснения рассматривает ее
широкое невыразительное лицо, пока Шелленберг рассказывает, зачем ее
привел. Предлагается обмен: за то, что Ева Шоу расскажет о готовящемся на
фюрера покушении, дать ей сведения о покушениях, которые агентура Третьего
рейха подготовляет на глав некоторых правительств. Шелленберг считает
сделку стоящей. Кальтенбруннер колеблется: нет ли тут липы? Он оттягивает
дело на день. За день успеет узнать все, что ему нужно, чтобы попросту
схватить Еву. Тогда он заставит ее выложить все, что она знает, не выдавая
ей в обмен ничего, кроме нескольких иголок под ногти. Но Шелленберг
протестует: связь с ее шефом - Нортоном - выгоднее трупа рыжей бабенки.
Кальтенбруннер соглашается. На следующий день на магнитофонной ленте -
запись голоса Евы Шоу: "Возьмитесь за вашего генерала Ганса Хойхлера". Вот
все, что она сказала. Но, видит бог, Кальтенбруннер и по сей день
благодарен этой дряни за ее немногие слова. Отсюда и начало вертеться дело
комиссии "20-VII-44". На Хойхлера не пришлось тратить даже иголок: он
сразу выложил все, что ему доверили генералы - участники заговора.
Ну вот, теперь ясно, почему слова "Диллон Рид" так крепко засели в памяти
Кальтенбруннера. Он с удовлетворением откладывает карточки и возвращается
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг