фразы и были настолько содержательны, чтобы понять, о чем идет речь.
Слушая его, сонливый толстяк приподнимал левое веко, словно в полусне
мычал что-то, не заботясь о том, похоже ли это на человеческую речь.
Таким образом они беседовали около часа. Но вот Лоуренс Д.Ванденгейм
остановился перед креслом, владелец которого отсутствовал.
Библиофил сложил лупу и сунул в жилетный карман свою книжечку.
Курильщик отвел подальше руку с сигарой. Сонный джентльмен поднял левое
веко, и его мутные глаза остановились на лице Лоуренса.
Все молча следили за Лоуренсом, стоявшим широко раздвинув ноги, с руками,
заложенными сзади под полы пиджака.
- Итак? - спросил Лоуренс у пустого кресла.
Все молчали.
Когда молчание стало томительным, библиофил сказал:
- Отлично, Лорри! Отлично! - как будто ему не терпелось поскорее уйти и
отдаться своим коллекциям.
Сонный джентльмен молча наклонил голову и сомкнул левое веко. Пальцы его
мерно зашевелились, как лапы засыпающего краба. Казалось, этого человека
вовсе и не интересовало, заметил ли Лоуренс его кивок, означающий, что
представленная им здесь промышленно-финансовая олигархия Юго-Востока не
имела возражений против предложенного плана.
Курильщик смотрел на столбик пепла, сурово сдвинув брови. Монополии, за
которые он был властен решать, не боялись "мирного кризиса". Курильщик
представлял руководство могущественных групп, контролирующих сырье, без
которого даже сам Ванденгейм был бессилен пустить в ход "ракетный бум" -
величайшую спекуляцию, когда-либо задумывавшуюся в "Регина-Виктории".
Перед размахом этой комбинации бледнели все прошлые дела, связанные с
прежними бумами - авиационным, атомным, термоядерным, кончившимися ничем
из-за того, что русские взорвали монополию республики в этом деле. Новый
проект Лоуренса Ванденгейма заключался в том, чтобы перевести все
вооружения республики и ее союзников на ракетную технику, наводнить этой
техникой союзников в Европе, Азии и Африке, напихать ее на все материки и
океаны. Проект сулил грандиозную перестройку всей обороны. Контрактами с
правительством можно было надолго удержать кривую спада экономики.
Никто из присутствующих не обмолвился ни словом о том, что условием
осуществления этого плана является провал предложенного Советами
разоружения. Перейти на мирные рельсы - значит встать перед ясной
перспективой самого настоящего, непоправимого кризиса. Это ясно говорят
все эксперты. Значит, надо думать о том, чтобы ртуть не перешла через
последнюю черточку, за которой могла бы действительно последовать, с точки
зрения Лоуренса, гибель всего сущего. Но на то Майкл Парк и поставлен на
одну из вершин власти, чтобы заботиться об этом. Пусть же попотеет, если
не хочет быть сброшен в помойку истории.
Курильщик был не прочь вставить палку в колеса ракетной колеснице, на
которой катил Ванденгейм. При иных обстоятельствах курильщик и вцепился бы
Лоуренсу в горло, блокировал бы запасы расщепляющихся материалов во всем
западном мире. Увы, сейчас обстоятельства не давали ему уверенности в
победе. Он должен был сделать вид, что остается лояльным членом клуба. Но
придет время...
- Все это верно при условии: парламент должен вотировать право главы
государства единолично решать вопросы войны или мира. Сам. Единолично. Это
могло бы держать мир в состоянии достаточного накала, без которого
невозможен бум, - сказал курильщик.
Остальные выразили свое согласие молчаливым кивком головы.
Сонный джентльмен приподнял второе веко.
Библиофил исподтишка внимательно следил за лицом Лоуренса.
- Тут что-то есть... Что-то есть!.. - сказал Лоуренс и прошелся из конца в
конец комнаты. Он остановился перед окном, откуда открывался вид на город,
и так стоял, постукивая носком ботинка.
- Пожалуй, я... не возражаю! - наконец выговорил он.
* * *
Не прошло и нескольких часов после того, как разъехались члены клуба. Все,
кроме Лоуренса. Он сидел и думал о том, как захватить решительно все, что
делается, будет делаться и может делаться в области ракетного бума, и
прежде всего как подчинить себе дельцов федерального рейха в Европе. Они
слишком широко разевают рот. Он им покажет самостоятельность! Федеральный
рейх с его христианско-демократическим режимом, восстанавливающим
гитлеровский вермахт, может стать губкой, где произойдет процесс диффузии:
марки налогоплательщиков будут превращаться в ракеты Лоуренса; ракеты - в
золото.
Но чтобы бум стал всеобъемлющим, надо как можно скорее осуществить
проведение через парламент закона, предоставляющего главе государства
решать вопросы войны и мира без участия парламента. Правда, на пути такого
закона стоит конституция, но посмотрим, что сильнее - конституция или...
Мысли Лоуренса прервал телефонный звонок. Звонил один из тех аппаратов,
которые не имели ответвления ни к кому из секретарей. Следовательно,
звонил кто-то из наиболее близких в деловом или семейном смысле. Но едва
Лоуренс снял трубку, как в удивлении спросил:
- Черт возьми, каким образом вы сумели позвонить мне по этому проводу?
На другом конце провода послышался смех:
- О, Лорри, неужели вы думаете, что существует провод, к которому я не мог
бы присоединиться, когда мне нужно?
Лоуренсу больше всего хотелось послать собеседника ко всем чертям, но он
только сказал:
- В девять еще довольно светло. Давайте лучше в десять, Тони.
Было уже совсем темно, а фонари у бокового подъезда "Регина-Виктории" все
не загорались. В десять часов у этого подъезда остановился "дюзенберг"
Лоуренса Ванденгейма, и его владелец поднялся в апартаменты тридцать
третьего этажа. А через четверть часа у того же подъезда остановились еще
три автомобиля. Средний из них, такой же черный "дюзенберг", как у
Ванденгейма, с такими же пуленепроницаемыми стеклами. Из автомобилей,
остановившихся вместе с этим вторым "дюзенбергом" - один впереди него,
другой сзади, - не вышел никто, хотя в каждом из них сидели пассажиры: это
были телохранители. Все три автомобиля отъехали тотчас, как человек,
вышедший из "дюзенберга", скрылся в подъезде отеля. Человека этого звали
по-разному - в зависимости от общества, в котором он появлялся, и от дел,
какие в данный момент вел. Иногда он бывал графом Антонио Пирелли ди Комо,
иногда просто Тони Пирелли, а подчас его называли просто "президент". Те,
кто его так именовал, никогда не уточняли наименования возглавляемой им
организации. Она считалась глубоко законспирированной, хотя власти отлично
знали об ее существовании и в широкой публике она носила мрачное название
- Синдикат большого рэкета. Его областью была всякая деятельность вне
рамок закона от киднэппинга до "содействия" выборам. Как всякую монополию,
синдикат возглавляло свое правление: имелись филиалы, директора,
бухгалтеры и клерки, свой транспорт, свои убежища для укрывающихся членов
синдиката, свой сыск, свой суд с исполнителями любых приговоров, до
смертных включительно, и, наконец, свои "вооруженные силы". Синдикат мог
их бросить для наступления на любую из твердынь легального бизнеса или на
разгром любой рабочей организации, профессионального союза, стачки. В
администрации синдиката все было так же, как в любой другой монополии.
Разница заключалась в одном: дельцы дозволенного законом бизнеса могли
открыто вкладывать свой капитал в любую промышленность, в землю, в банки и
открыто бороться друг с другом на бирже; главари же синдиката действовали
негласно, через подставных лиц, и бизнес синдиката считался
нереспектабельным в отличие от респектабельного легального бизнеса.
Руководители синдиката рассматривали такое положение как противоречащее
здравому смыслу и терпели его только до поры до времени - пока Антонио
Пирелли не станет депутатом.
Для проталкивания капиталов синдиката в хозяйственную жизнь страны Пирелли
активно помогал политическим боссам провинций. Деньги синдиката играли
роль в избирательных кампаниях сенаторов, губернаторов и судей. Взносы от
неизвестных или подставных лиц давали синдикату возможность сказать свое
слово, когда избиратели шли к урнам. Рядом с миллионами, внесенными
"клубом 33-го этажа" на последнюю предвыборную кампанию, в партийной кассе
лежали и тайно внесенные миллионы синдиката.
Итак, Тони Пайрелли (он же Пирелли, граф Антонио ди Комо) пожелал
повидаться с Ванденгеймом с глазу на глаз вне деловой конторы.
Войдя в салон тридцать третьего этажа "Регина-Виктории", Пирелли дружески
кивнул Лоуренсу. Для Пирелли "великий" Лоуренс был просто "Лорри".
Разговор происходил без свидетелей, без фонограммы, на вполне равной ноге.
Пирелли предъявил Ванденгейму нечто вроде ультиматума: в случае принятия
закона о неограниченной власти главы государства он, Пирелли, должен
получить точно оговоренную возможность участвовать в ракетном буме. Иначе,
несмотря на все могущество "33-го этажа", респектабельным монополистам
придется очень и очень повозиться с проведением поправки к конституции
через Верховный суд. А без санкции этого учреждения всей затее Лоуренса
грош цена: суд не утвердит решения конгресса.
* * *
Два "дюзенберга" отъехали от подъезда "Регина-Виктории" и умчались в
противоположных направлениях. Но дальнейшие события потекли в одном русле
- так, как это и было нужно обоим пассажирам: респектабельному и
нереспектабельному.
Глава 7
Когда сэр Томас покидал пост премьера кабинета ее величества, ему был
пожалован титул графа Чизбро. Этим подчеркивалось, что его заслуги
ставятся не ниже заслуг его знаменитого предка.
Сэр Томас был умный человек. Он не сердился, когда кто-нибудь начинал
насвистывать популярный мотив песенки об его славном предке: "Чизбруг в
поход собрался..."
Иногда даже сам принимался подсвистывать.
Теперь Чизбро исполнилось девяносто. Родовые регалии он вытаскивал на свет
только в особо торжественных случаях. Церемонии во дворце из-за их
дороговизны становились все реже, поэтому и регалии большей частью лежали
без употребления. Их владелец оставался попросту сэром Томасом. Он любил
видеть в печати и свою популярную кличку "Боевой конь". Впоследствии к ней
приросло ласковое уточнение - "Боевой конь с длинной трубкой".
Свою знаменитую трубку сэр Томас действительно по-прежнему не выпускал изо
рта. Но что осталось от Боевого коня?! Над этим легко посмеивался он сам.
Такова отличительная черта умных людей и сильных характеров: они не боятся
старости.
Сэр Томас почти безвыездно сидел в своей усадьбе вдали от столицы. Дни,
когда его голова была свежа, уходили на писание мемуаров. Он верил тому,
что его прошлое и настоящее - это история Империи, и твердо верил в
вечность Империи. Как певалось в старой песне: "Пока стоят меловые утесы".
В себя сэр Томас верил не меньше, чем в Империю.
Сэр Томас помнит многое, о чем не станет упоминать в своих мемуарах.
Взять, к примеру, русские дела. Сколько раз сэр Томас пытался набросить
сеть на русского противника. Просто тошно вспоминать, какие надежды он
возлагал на вмешательство в гражданскую войну в России! Если бы дорогие
соотечественники знали, сколько добытого их потом и кровью золота уплыло в
грязные лапы всяких авантюристов и преступников - от Деникина до
Балаховича, от Врангеля до Петлюры! Лучше не вспоминать.
Воспоминания о русских делах разволновали сэра Томаса. Он даже встал из-за
стола и пошел бродить по кабинету. Так, за хождением из угла в угол, и
застал его один из секретарей.
- Вы просили показать вам корректуру этого места, сэр?
- Места? - Сэр Томас хмуро уставился на секретаря. - Какое место? -
нетерпеливо повторил он.
- Где описывается визит господина Хесса, сэр.
- Визит?! - Сэр Томас скорчил презрительную гримасу и движением подбородка
указал на письменный стол.
Секретаря давно уже не было в комнате, а сэр Томас все стоял над столом и
глядел на листки корректуры. Его мысленный взор уходил далеко за пределы
сказанного в этих листках. Что он написал для широкой публики? Несколько
страничек пустяков, где каждое слово предназначено скрыть правду. А может
ли он сказать правду сегодня? Хочет ли сказать?
Едва ли.
И все же стоит, пожалуй, перебрать в памяти, как все происходило.
Сказанное в мемуарах не должно бросаться в глаза как стремление подогнать
исторические факты к тому, что автору хочется в них видеть. Слишком многое
проникло в публику, несмотря на усилия сохранить в тайне неприглядные
страницы истории.
Сэр Томас опустился в кресло и механически, сам того не замечая, принялся
готовить новую трубку. Только первые затяжки, пока трубка не раскурилась,
потребовали некоторого внимания. Но вот дымное облако, расплываясь над
столом ароматной синеватой завесой, отгородило сэра Томаса от
действительности. Из-за этой колеблющейся завесы одно за другим
выглядывают лица, наплывают картины событий.
После некоторого раздумья сэр Томас, позвякивая ключами, подошел к
большому шкафу темного дуба и вытащил регистратор, крест-накрест
перевязанный шнурком с фамильной печатью Чизбро. Желтые осколки сургуча
рассыпались по сукну письменного стола. Тетрадь за тетрадью, страницу за
страницей сэр Томас перебирал материал, освежавший в старческой памяти
события 1941 года: донесения имперской разведки, копии с перехваченных
писем, записки министров, фотографии с выкраденных докладов нацистских
деятелей фюреру, копии допросов, не вошедших в дела Нюрнбергского
судилища, и, наконец, стенограммы нескольких разговоров с Хессом, которые
по поручению сэра Томаса вели доверенные лица.
Сэр Томас представлял всю историю с полетом Хесса так, как ее изобразил бы
беспристрастный исследователь. Прежде всего нужно бы спросить, для чего
он, сэр Томас, лидер тори, в 1936 году тайно искал встречи с руководителем
гитлеровской организации немцев за границей Боле; зачем встречался в 1937
году с Риббентропом; зачем понадобилось свидание с другом Гитлера
Ферстером в 1938 году? О чем они говорили? Почему беседы не нашли места на
столбцах обычно столь осведомленной прессы? Почему ни на один из этих
вопросов сэр Томас так и не дал ответа? Не откровенничали и Боле,
Риббентроп, Ферстер.
10 сентября 1940 года за всех невольно ответил советник заместителя фюрера
Рудольфа Хесса Альберт Хаусхофер. В записке, составленной для своего шефа,
Хаусхофер без обиняков писал, что именно эти тайные свидания дают ему
основания утверждать: в Империи имеется немало людей, которые именно
теперь, в разгар ожесточенной "битвы за остров", ничего не имели против
того, чтобы довести до конца разговоры 36, 37 и 38 годов. Хаусхофер
считал, что в Империи есть "разумные" люди, готовые развязать рейху руки
на востоке. Альберт Хаусхофер поименно назвал представителей высшего
имперского общества, за которых ручался. Вот люди, чьи уши не останутся
глухими к возобновлению дружеского разговора с фашизмом: четыре пэра, три
заместителя министров, два посла, несколько высших чиновников министерства
иностранных дел и, наконец, целая группа молодых тори, связанных с
королевским двором не только придворными должностями, но и родством.
Хаусхофер предлагал немедля написать герцогу Гамильтону.
Герцог Гамильтон занимает видный пост в противовоздушной обороне Империи и
состоит в свойстве с королем; он понимает, что Империи и рейху по пути,
когда речь идет об уничтожении коммунистической России. Герцог Гамильтон
имеет крупные денежные вложения в рейхе и, следовательно, материально
заинтересован в мире между Империей и рейхом. Одним словом, он то лицо,
через которое можно установить тайную связь между Гитлером и королевским
двором. Хаусхофер сообщит герцогу, что есть возможность тайной встречи.
Например, в Лиссабоне. Возможны и другие варианты.
Разумеется, чтобы переправить по адресу такое письмо, не компрометируя
Гамильтона, нужно прибегнуть к тайным каналам, известным разведчикам обоих
государств. Передаточным пунктом может служить тот же Лиссабон, где на
равной и подчас дружеской ноге агенты Гитлера встречаются с посланцами
герцога Гамильтона. Так письмо Хаусхофера дошло по адресу. Герцог
Гамильтон не только получил его - весточка из рейха обсуждалась за круглым
столом клайвденцев, и результатом обсуждения было ответное письмо герцога
Гамильтона Хаусхоферу.
Кружность пути, по которому шла переписка Хаусхофер - Гамильтон,
потребовала затраты времени с конца сорокового до первых месяцев сорок
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг