можно было различить лишь клубок сцепившихся тел. Слышался хрип,
придушенные голоса, удары.
Житков бросился было разнимать дерущихся, но Витема схватил его за руку, и
Житкова поразила легкость, с какой новый знакомый погасил инерцию его
броска. Восемьдесят килограммов, которые, весил Житков, были остановлены в
прыжке так, как можно остановить анемичное движение какой-нибудь ветхой
старушки.
- В лучшем случае вы перепачкаетесь с ног до головы, - спокойно сказал
капитан Житкову.
Из груды тел послышался вопль о помощи.
- Вот если у вас есть фонарь, он не был бы здесь лишним, - сказал Витема.
Житков достал карманный фонарь, и Витема одним прыжком преодолел
расстояние, отделявшее их от дерущихся. В его руке блеснул кастет.
Направив луч света на место потасовки, Житков увидел, что все уже кончено.
Витема нанес кому-то несколько ударов кастетом и поднял с мостовой
человека. Родная мать вряд ли узнала бы в нем того, кто недавно заглядывал
в бар.
Витема спокойно вглядывался в раздутое, изуродованное лицо, выхваченное
лучом фонарика из окружающей тьмы. Затем пальцы капитана разжались.
Избитый упал на мостовую. Его голова глухо стукнулась о камни.
Витема вытер платком выпачканную кровью руку и, скомкав платок, брезгливо
пропихнул его ногой в решетку канализационного стока.
Видя, что Житков все еще медлит, он сказал:
- Пошли, друг мой! Они придут в себя - и все начнется сначала. Не станем
ввязываться.
- Но его же убьют!
- Даже наверное, - просто сказал Витема. - Но если вы тут застрянете -
достанется и вам.
- Вы его знаете? - спросил Житков и, не получив ответа, сказал:
- Нам ничего не стоило бы дотащить его до полицейского поста.
Но Витема и на этот раз не дал себе труда ответить и вернулся к разговору,
прерванному происшествием...
Скажи мне, кто твои друзья...
Житков часто виделся с Витемой. Его влекло к капитану какое-то неясное
тревожное любопытство. Он не знал, действует ли Витема сознательно, дразня
его смутными намеками на то, что имеет отношение к научной деятельности
Найденова, или же это простое совпадение. Но ясно было одно: Витема владел
открытием, способным во многом изменить современные представления о
воздушной и подводной войне. Это открытие имело что-то общее с вопросами,
над разрешением которых работали Найденов и сам Житков. А раз так, то в
условиях западного мира открытие могло попасть в чьи угодно руки.
Достижениями науки там владеет тот, кто больше платит.
Житков содрогался при мысли, что подобная тайна может стать достоянием
темных сил, которые направят это открытие далеко не на пользу
человечества. Внутренний мир Витемы не был ясен Житкову. Он ничего не знал
о политических взглядах своего нового знакомого, и даже его подданство
представлялось загадкой: голландский паспорт мог оказаться только ширмой,
тем более, что и паспорт там купить немногим сложнее, чем все остальное.
Стремление разгадать Витему овладело Житковым. Но поистине виртуозной была
ловкость, с которой капитан ускользал от сколько-нибудь откровенного
разговора.
Нет, он безусловно не был ученым. Его осведомленность в физике не выходила
за рамки знаний хорошо образованного моряка. Но в таком случае тем более
странно, что Витеме удалось решить хотя бы часть задачи, не дававшейся
столь изощренному экспериментатору, как Найденов, столь крупному ученому,
как старик Бураго.
Преследуя поставленную перед собою цель, Житков всячески старался
сблизиться с Витемой. Несколько раз он намекал на то, что хотел бы
посетить "Марту", посмотреть, как Витема живет. Но капитан либо вовсе
пропускал это мимо ушей, либо шутливо парировал.
- Самая обыкновенная парусная коробка, каких вы, наверно, видели сотни, -
говорил он. - Что же касается общества, в котором проходит моя жизнь на
борту, то, право, мне гораздо приятней не вспоминать о нем.
Удивительным было и то, что, хотя каждый второй человек в порту знал
Витему, Житков не нашел никого, кто побывал бы в качестве гостя на его
"Марте". И ни один агент-вербовщик не мог похвастаться тем, что поставил
Витеме матроса.
Одно было всем хорошо известно: на "Марте" царила железная дисциплина.
Некоторые сравнивали ее с дисциплиной военного судна самых жестоких времен
парусного флота.
По самой природе своей матрос говорлив. Он любит порассказать о своем
житье-бытье, любит перемыть кости офицерам. Но люди с "Марты" в этом
отношения мало походили на других моряков. Они ни с кем не заводили
знакомств и даже пьянствовали только в своей компании. Ни одна портовая
девица не теряла времени на то, чтобы залучить к себе гостя с "Марты". Ни
"Солнце Таити", ни ласковые взгляды мадам ван Поортен не могли их
расшевелить. Они либо оставались молчаливыми, как истуканы, либо же
говорили о чем угодно, только не о своем судне и капитане. Впрочем, случаи
завязать знакомство с моряками "Марты" выпадали редко: они почти не
появлялись на берегу.
Ходили робкие слухи, что "Марта" - настоящая плавучая тюрьма. Но никто не
мог объяснить, откуда они шли и была ли в них хоть тень правды.
Один только раз Житков встретил человека, способного сообщить ему
кое-какие сведения о прошлом Витемы. Это был сторож Морского музея -
коренастый человек с багрово-бурым от загара лицом, широкими плечами и
длинными, как у гориллы, руками. Шею старика всегда, независимо от погоды,
стягивал шерстяной шарф, скрученный в тугой жгут. И не было, кажется,
такой минуты, когда сторожа можно было увидеть без коротенькой прокуренной
трубочки, одной из тех, какие так любят старые матросы, потому что их
удобно прятать от ветра в кулаке.
Звали сторожа Мейнеш, Юстус Мейнеш. На вид ему было... Впрочем, Житков так
и не мог ответить себе на вопрос, сколько же лет Мейнешу? Может быть,
сорок? А может быть, и все шестьдесят? Морщины на бурой коже его лица с
одинаковым успехом могли свидетельствовать и о солидном возрасте, и о том,
что человека этого немало обдували соленые ветры многих морей. Принято
почему-то думать, будто моря сохраняют морякам свежесть лица. Но так
бывает только в романах. В действительности же соленый морской ветер не
только крепко дубит кожу, но и жестоко бороздит ее.
Мейнеш оказался единственным человеком из служивших когда-либо под
командой капитана Витемы, которого Житкову удалось отыскать на берегу.
Житков принялся осторожно "обхаживать" Мейнеша. Чуть ли не каждый день он
посещал музей, но вместо того, чтобы разглядывать реликвии моря,
присаживался на скамейку у ворот, вытаскивал кисет и принимался
старательно набивать трубку. Сторож молча наблюдал за ним. Житков
протягивал ему кисет. Мейнеш так же молча набивал свою трубочку. Приложив
в знак благодарности к облупившемуся козырьку два пальца, он подносил
Житкову горящую спичку.
Все это повторялось изо дня в день, пока, наконец, Житкову не показалось,
что знакомство продвинулось достаточно. То, что за все это время они едва
обменялись десятью словами, не имело, по мнению Житкова, особого значения.
И в знак возникшей дружбы, по старому обычаю моряков, Житков предложил
однажды сторожу обменяться трубками.
- Пожалуй, вам будет невыгодно, сударь, - проворчал Мейнеш. - Она у меня
маленько прогорела.
- Не беда, - сказал Житков, услужливо протягивая ему новенький "петерсон".
Полученную от Мейнеша старую трубку он небрежно сунул в карман макинтоша.
Кое-как Мейнеша удалось все же расшевелить. Его скупая воркотня дала
Житкову возможность восстановить несколько страниц из жизни кораблей, на
которых старый Юстус плавал под командой капитана Витемы. Жадно
ухватившись за эту ниточку, Житков надеялся добраться до клубка. В том,
что рассказывал Мейнеш, было многое, но решительно ничего, что позволило
бы судить хотя бы о национальности Витемы.
Да, Житков не мог похвастаться плодами первой беседы. Оставалось надеяться
на ближайшее свидание. Старый Юстус обещал восстановить в памяти плавания
Витемы периода 1914-1918 годов. Сам он, Мейнеш, был тогда боцманом на
баркентине Витемы, носившей все то же наименование "Марта". Вместе с
капитаном оно переходило от корабля к кораблю.
Житков с нетерпением ждал следующего дня. Но ни на следующий, ни через два
дня Мейнеш не пришел на свою скамейку. Двери сторожки оставались закрытыми.
Никто не мог объяснить Житкову, куда девался Юстус. А еще через день у
ворот сидел другой, незнакомый Житкову человек в шапке с галуном. Он не
очень приветливо объяснил, что Юстус Мейнеш бесследно исчез и, говорят,
даже умер.
- Да, сударь, - сказал новый сторож, отказавшись от табака. - Пошел выпить
свой стаканчик к мадам ван Поортен, и больше его никто не видел. Говорят,
упал в воду, переходя мост Драконов.
С этими словами новый сторож встал и бесцеремонно захлопнул калитку перед
носом Житкова.
Житков сердито сунул руки в карманы макинтоша и тут почувствовал, что его
кулак упирается во что-то твердое. Достав прокуренную носогрейку Мейнеша,
так и лежавшую все эти дни в кармане, Житков взглянул на нее. Да, Мейнеш
был, по-видимому, прав: мена не была выгодной. Прогоревшее донышко трубки
было чем-то заделано. Житков хотел было уже выкинуть ненужный сувенир в
канал, когда обратил внимание на странный рисунок на кусочке этой
металлической заплатки. Приглядевшись повнимательнее, Житков понял, что
это был старинный серебряный флорин. Такой мог уцелеть разве только в
коллекциях нумизматов, да, пожалуй, еще на забытых богом островках далеких
заокеанских колоний.
Житков разглядывал лежавшую у него на ладони старую трубку, исследовал
врезанную в нее монетку и вдруг поймал себя на странной мысли: не такую ли
самую трубку он видел... у профессора Бураго!
Мысль была столь неожиданна, что Житков остановился как вкопанный, словно
натолкнулся на стену. И чем внимательней он приглядывался к трубке, тем
все больше убеждался: да, это трубка покойного Бураго. Не могло быть
сомнения: он, Житков, видел ее в руках старого профессора. Не схожую с
ней, а именно эту!
Догадки, одна другой невероятней, пронеслись в голове моряка. Они
образовывали цепь, становившуюся все прочней, чем дальше думал Житков:
Витема - Мейнеш - трубка адмирала - расчеты, остававшиеся у Бураго в ночь
смерти... Ключ ко второй части найденовских расчетов, которых недоставало
Найденову и о которых Бураго, вероятно, сказал тому по телефону: "Все
найдено..." И наконец... трубка Мейнеша!.. Уж не держит ли Житков в своей
руке кончик той самой нити, по которой доберется до клубка?..
Человек, который ни в чем не раскаивается
Обдумывая свое открытие, Житков все больше убеждался: связь между звеньями
цепи не случайна. Возникло подозрение, что и сам-то Витема не отдает себе
ясного отчета в физической сущности процесса, происходящего в "его"
открытии.
Что, если это открытие никогда и не принадлежало Витеме? Что, если оно
похищено у Бураго? Но как очутилось оно в руках капитана "Марты"?
Чем дальше, тем все невероятней казались предположения. Звенья цепи,
казалось, начинали рассыпаться. И все же подозрения, однажды родившись,
уже не оставляли Житкова. Разве жизнь - не самая удивительная выдумщица?
Не случается ли, что ее хитросплетения превосходят самую изобретательную
фантазию? Нужно только все хорошенько проверить. Все - от начала до конца!
И, прежде всего, вопрос о том, похитил ли Витема расчеты или они попали к
нему случайно?
Теперь Житков сомневался уже во всем. Даже в том, что Мейнеш действительно
умер. Не исчез ли старик по приказу Витемы, открывшего их случайное
знакомство и пожелавшего положить конец этому знакомству?
Но умер Юстус или нет - факт оставался фактом: выведать что-либо о Витеме
у него уже не удастся. Между тем, внести ясность в то, что Витема называл
своими "исследованиями", казалось теперь особенно необходимым: это был
долг Житкова - долг друга Найденова и советского человека. Проникновение в
тайну Витемы больше уже не казалось Житкову вторжением в чужую тайну.
Этическая сторона этого дела представлялась теперь совсем иной и не
внушала никаких сомнений: Житков выполнял свой долг. Но чтобы приступить к
его выполнению, оставался один путь - просмотреть бумаги Витемы.
От идеи проникнуть на "Марту" следовало сразу отказаться. Значит, нужно
попытаться просмотреть хоть те бумаги, которые капитан хранят в номере
гостиницы.
Житков понимал, что медлить нельзя. Политическая атмосфера в Европе
сгущалась. Надвигалась возможность закрытия многих морских путей, отрыва
континентов один от другого, может быть, на целые годы. Уходя из этого
порта, Житков мог не скоро в него вернуться.
И он решился...
* * *
Однажды вечером Витема сказал, что уходит в институт. Житков как бы
невзначай заметил, что тоже сейчас уйдет. В действительности же он никуда
не собирался. Дубликат ключа от комнаты Витемы лежал у него в кармане.
Увидев в окно, как капитан пересек площадь, Житков вышел из номера,
прошелся по коридору. Никого из постояльцев в соседних номерах не было. Он
вложил ключ в замок и через несколько секунд стоял у письменного стола
капитана. Один, другой, третий ящик... И вот перед взволнованным Житковым
столбцы вычислений, формулы, столь хорошо знакомые ему по собственным
работам. Листки исписаны по-английски, но Житков убежден, что этот язык -
не родной для Витемы. Но что это? Как будто и почерк совсем не тот, каким
были написаны несколько строк записки, полученной им однажды от Витемы.
Да... да... да... Житков вглядывается внимательней... Неужели?.. Неужели
это почерк профессора Бураго? Житков лихорадочно пересмотрел несколько
листков. Теперь его удивление граничило с испугом: перед ним были формулы,
близкие к формулам невидимого лака!..
Значит... значит, листки эти действительно похищены. И, может быть, из
этого остается сделать и следующий вывод: Бураго стал жертвой убийц! Так
неужели же существует связь между Витемой и рыжим дворником-бароном?
Если так... Не должен ли Житков взять все эти бумаги и пойти прямо к
советскому консулу?
Но зачем?.. Просить арестовать Витему?.. Нет! Здесь, в чужом городе, это
невозможно. И вообще всякой непродуманной поспешностью можно только
испортить дело. Если Витема действительно агент чьей-то разведки, которой
понадобились эти листки, то их исчезновение лишь спугнет его. Нужно
действовать осмотрительней.
Житков схватился за карман. Как хорошо, что маленькая фотокамера, с
которой он обычно не расставался, - с ним!
Запечатлеть на пленке все найденные листки было делом нескольких минут.
Затем Житков привел бумаги в порядок и положил на место. И в ту минуту,
когда он уже повернулся, чтобы идти к двери, ему показалось, что он слышит
чьи-то шаги. Кто-то поднимался по лестнице.
Житков захлопнул номер Витемы, пробежал несколько шагов до своего номера
и, тяжело дыша, упал в кресло у себя в комнате.
Едва он успел отдышаться, как в дверь постучали. По стуку он узнал Витему.
- Что с вами? - спросил тот, улыбаясь. - Приснилось что-то дурное?.. Вы
даже побледнели.
Житков провел рукой по лицу. Сдерживая желание схватить капитана за горло,
он, насколько мог спокойно, сказал:
- Да, кажется, вздремнул.
Витема предложил пойти поужинать под гостеприимным кровом мадам
Ван-Поортен.
Житков согласился: стакан вина был ему сейчас как нельзя более кстати. Он
напрягал все силы, чтобы не выдать своего истинного отношения к капитану.
Он старался разгадать по лицу Витемы, догадался ли тот, что кто-то побывал
в его номере. Но лицо Витемы было непроницаемо, голос звучал вкрадчиво,
как всегда, только на этот раз капитан необычно много и охотно говорил о
своей работе, о себе.
На столе появилась вторая бутылка "Чинзано". Щурясь на струйки табачного
дыма, Витема не спеша излагал свои взгляды на жизнь, и чем дальше
вслушивался Житков в неторопливые слова капитана, тем яснее становилось,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг