Тотчас сообщил в НКВД об исчезновения профессора.
Розыски в течение целого дня ничего не дали.
Ночью запоздалые прохожие видели на проспекте большого сенбернара,
медленно тащившегося по направлению к дому ©5. Пес шел шатаясь, с трудом
передвигая лапы. Временами он ложился, потом с видимым усилием вставал и
снова тащился дальше. Это был Тузик. Его хорошо знали жители квартала, где
жил старый профессор. И первый же человек, узнавший собаку, пришел на
квартиру Бураго. Не застав дома хозяина, он сообщил о Тузике Найденову.
Тот бросился на улицу. Тузик лежал на тротуаре у ворот дома. Узнав
Найденова, он попытался подняться, но тут же со сгоном повалился на бок.
Лапы его судорожно вытянулись, из горла хлынула кровь. Глаза закрылись.
Наклонившись над трупом собаки, Найденов заметил вложенную в петлю
ошейника бумажку. Он развернул ее и прочитал:
"Найденову. Я понял, что глупо, как мальчишка, ошибся. Все, над чем я
работал, - химера. Этого простить себе не могу. С этим жить нельзя. Не
ищите мое тело. Бураго".
Глава третья
Поединок на трапе
Навязчивое воспоминание капитан-лейтенанта Житкова
Штатское платье ловко сидело на Житкове. Никто не узнал бы в этом
коренастом торговом моряке военного. Хотя "Архангельск" и числился в
списках военно-морского флота, но со дня постройки не носил на себе ни
одного орудия. Назывался он по штату "опытным" кораблем, и назначение его
было совершенно мирным - производство практических опытов с разного рода
навигационным оборудованием, аппаратами связи и прочими "не стреляющими"
приборами. Вот почему и экипаж его с полным правом носил в этом плавании
одежду торговых моряков. "Архангельск" плавал в дальних морях, ему нередко
приходилось заходить в иностранные порты.
С тех пор, как исчез профессор Бураго, работа над проблемой невидимости
разладилась. У Вали все валилось из рук. Наиболее важная часть расчетов
была унесена в могилу старым профессором. Житкову не удавалось их
восстановить. Неудачи следовали одна за другой. В это время был получен
приказ командования: закончить приемку и установку ряда заказанных за
рубежом приборов новой конструкции. Житкову предписывалось отложить свои
институтские работы и, воспользовавшись рейсом "Архангельска", отправиться
в заграничную командировку с тем, чтобы в плавании поработать над
некоторыми новыми проблемами судовождения, намеченными Институтом.
* * *
Стоя на палубе "Архангельска", Житков следил за приближением берега.
Далекая серая полоска, закрытая дымкой тумана, сливалась с таким же серым
неприветливым небом.
Но эта невеселая картина была мила Житкову. Она напоминала ему далекие
родные берега, омываемые такими же серыми и холодными водами
неприветливого Балтийского моря...
Бураго! Какая странная судьба... На память Житкову часто приходили
подробности таинственного исчезновения старика. Труп Тузика отправили на
вскрытие. Ветеринары заключили, что собака отравлена. Доза яда оказалась
недостаточной, чтобы убить сразу, - отравители не рассчитали силу
сенбернара. Благодаря этому собака смогла дотащиться до дома. Следы Тузика
привели к берегу уединенного канала на островах, к одинокой скамейке в
тени деревьев. Старик любил сиживать в таких местах. Но поиски его тела
так ничего и не дали.
Когда Житков думал о покойном Бураго, на память приходили подробности
немногих встреч, и всякий раз среди больших и малых, важных и неважных
обстоятельств этих встреч перед Житковым вставала неприятная физиономия
рыжего дворника дома ©5. Не случайно же память зафиксировала именно это
лицо! Неясное, но неотступное ощущение, что когда-то Житков уже встречался
со взглядом этих водянистых серых глаз, преследовало его. Но где и когда?..
И вот сейчас, стоя на палубе "Архангельска" и вглядываясь в туманные
берега, Житков вспомнил. Вспомнил все! И эти холодные рыбьи глава, и
голову огурцом, и жидкую рыжую растительность на лице. Только тогда вместо
этой неопрятной бородки были длинные колбаски выхоленных бак.
Житков вспомнил, как эти глаза глядели на него, маленького корабельного
юнгу, когда он отправлялся с секретным поручением Тихменева. Да, да, он
готов дать голову на отсечение: эти самые глаза! И Житков понял все: барон
Остен-Сакен и рыжий дворник дома ©5 - одно лицо!
Житков побежал в радиорубку. К Найденову полетела радиограмма.
Через день пришел ответ: "Все известно; он исчез в день смерти
профессора".
Знакомство с капитаном Витемой
"Архангельск" миновал рифы Волчьей Пасти. Сразу за ними открылась резкая
полоса, где вечно сталкиваются, никогда не смешиваясь, темно-зеленые волны
моря с серыми водами Альды.
Днем позже "Архангельск" вошел в широкое устье реки и, высадив Житкова,
покинул порт, чтобы вернуться на родину.
Обстоятельства не позволили Житкову в намеченный короткий срок выполнить
поручение командования. Но он не мог и уехать. Поэтому у него оставалось
много времени, чтобы познакомиться с этим старинным городом моря и
моряков. А знакомиться тут было с чем, начиная с благоустроенных доков для
кораблей, уютных отелей для их капитанов, пьяных матросских кабаков и
кончая лучшим в мире морским музеем с великолепной библиотекой. Небольшой,
скромный по внешности дом, на воротах которого висела потемневшая от
времени бронзовая доска с лаконической надписью "Институт моря", был
гордостью города. Трудно было бы перечислить обширность производимых
институтом работ и исследований и оценить значение снаряжаемых им
экспедиций. Все, что имеет отношение к морю, нашло отражение в институте.
Не было, кажется, в жизни моря и моряков мелочи, которой не интересовались
бы в институте, которую бы не изучали.
У ворот института висело расписание публичных лекций на неделю вперед.
Заезжий моряк мог выбрать то, что его интересовало.
В институте с давних пор существовала традиция: каждый моряк, без различия
национальности и ранга, мог рассчитывать не только на консультацию и
авторитетную помощь, но имел право выступить с докладом. Институт имел
корреспондентов в портах и на кораблях почти всех морей и океанов земного
шара.
Одним из его постоянных корреспондентов был капитан Гендрик Витема. Его-то
доклад Житков и отправился послушать в первый же вечер своего пребывания в
порту.
Докладчик, высокий сухощавый человек, сразу возбудил интерес Житкова.
Серебряные пряди в пепельных, аккуратно зачесанных назад волосах капитана
Витемы вовсе не свидетельствовали о его преклонном возрасте - лицо было
моложаво, вряд ли его обладатель перешагнул за сорок. Ничуть не походило
это лицо и на выдубленные солеными ветрами лица большинства парусных
капитанов. Кожа у капитана была матовой, светлой, отчего Витема казался
несколько бледным. Он оглядывал слушателей спокойными серыми глазами, и во
всем его облике не было ничего типично морского. Жестикуляция отличалась
медлительностью, даже мягкостью. Однако тот, кто на основании этого
первого внешнего впечатления ожидал услышать мягкий голос лектора и
округлые, гладкие фразы, жестоко ошибался. Голос капитана Витемы напоминал
удары упругой и звенящей стальной полосы.
В ту пору Витема был капитаном баркентины "Марта". Плавал он под флагом
Таити и, как говорят, возил нерентабельные грузы, которые только и
оставались на долю парусников, так как более выгодные фрахты были давно
захвачены паровым флотом.
Из разговора с Витемой поверхностный наблюдатель мог бы сделать вывод:
этого человека ничто серьезно не интересует; его желания не простираются
дальше того, чтобы удачно устроить свои дела. Но более внимательный
собеседник скоро понял бы, что перед Витемой стояли совсем иные цели,
цели, непонятные окружающим, но поглотившие все его существо. И Житков
почему-то подумал, что рано или поздно судьба столкнет его с этим
человеком.
Впрочем, об этом Житков думал уже позже, после некоторого знакомства с
Витемой, а не в тот вечер, в который он впервые увидел капитана баркентины
в качестве докладчика на кафедре в Институте моря.
Поначалу доклад Витемы не возбудил интереса Житкова. Несколько мыслей,
высказанных капитаном, могли показаться новыми среднему штурману, но не
такому образованному моряку, как Житков, Однако дальше в сообщении Витемы
появилось нечто такое, что привлекло внимание советского моряка. Житкову
стало ясно: докладчик говорит далеко не обо всем, что знает. Из
высказанных Витемой довольно туманных намеков и предположений Житков
понял, что тот располагает научным открытием, которое во многом схоже с
открытием Найденова. Больше того, кое-что в речи Витемы заставило Житкова
всерьез насторожиться: уж не оказался ли в руках Витемы ключ к части
задачи, еще не решенной Найденовым?
Житков с трудом дождался, конца доклада, и едва докладчик сошел с кафедры,
подошел к нему:
- Господин Витема, - сказал Житков, - ваш доклад пробудил во мне желание
познакомиться с вами.
Спокойные глаза Витемы остановились на его лице.
- Я польщен вашим желанием, господин... Житков.
Житков не в силах был скрыть удивление: Витема знает его?!
Житкову кажется, что он ближе узнает своего соседа
- Вы знаете мое имя? - удивился Житков.
- Что удивительного? - улыбнулся Витема. - Мы живем в одной гостинице.
Житков предложил вместе пойти домой. Витема с нескрываемым удовольствием
согласился. По дороге они завернули поужинать в бар по выбору Витемы. Он
утверждал, будто нигде, кроме этого бара, носящего экзотическое название
"Солнце Таити", ему не доводилось пивать вермут, о котором он мог бы с
полной уверенностью сказать: подлинный "Чинзано".
Когда они вошли в бар, Житкова ослепили лучи "таитянското солнца",
воспроизведенного на берегах холодной Альды мощной батареей электрических
ламп. Содержательница бара, мадам ван Поортен - пышущая жарким благодушием
толстуха, втиснутая в яркий мешок шелкового капота, - по форме своей
представляла нечто схожее с гигантской бутылкой пепермента. Каждая
следующая к вершине округлость ее корпуса была немного меньше предыдущей.
Самый верхний шар мадам ван Поортен был украшен парой заплывших жиром,
крошечных, но очень черных и очень блестящих глаз.
Огромную, обитую никелем стойку почти сплошь покрывали стеклянные колпаки.
Яркой зеленью манили взор посетителя груды салата, заправленного белым,
как сливки, провансалем. Огромные ломти нежного лосося, подобно
диковинному розовому маслу, были способны раздразнить аппетит самого
сытого человека. Сверкали и переливались всеми цветами радуги, маня своими
ароматами, десятки маринадов.
Добрую половину стойки занимали блюда с пирогами. Тут были толстые, как
подушки, пироги с воздушным бельм тестом, начиненным печенкой макрели,
растертой на оливах; были и плоские польские мазурки - плотные и пряные от
светящихся в них изумрудин-цукатов. Едва ли даже среди завсегдатаев
"Солнца Таити" был кто-нибудь, кто успел перепробовать все сорта пирожков,
громоздившихся на специальном возвышении из огнеупорного стекла, под
которым всегда пламенели угли жаровни. Слоеные, тесто которых таяло во рту
подобно снежинкам; песочные, заварные; кислые, сладкие, соленые; с
вареньем, грибами, рыбой, дичью, ливером и невесть еще с какой начинкой, -
пирожки эти отвечали, наверное, требованиям представителей любого уголка
мира. А над всем - над салатами, над маринадами, пирогами и сотней других
лакомств, венчая их пурпуром своих панцирей, господствовали тела омаров,
крабов, лангустов, и рядом с яркими, как мессинское солнце, лимонами
чернели раковины устриц.
На дальнем конце стойки, отведенном Бахусу, царил рослый негр. Его звали
Большой Джо. Его необычайно проворные руки то и дело открывали и закрывали
краны, источавшие жидкости всех мыслимых цветов и оттенков. За спиною Джо,
на полках высокого буфета, похожего на орган протестантского собора,
стояли ряды бутылок, бутылей и пузырьков. В них таинственно светились
самые разнообразные напитки, - все, что создала ненасытная
изобретательность пьяниц и их алчных потворщиков, готовых ради наживы
споить весь мир.
Пользуясь богатым опытом покойного супруга, отдавшего свой последний якорь
в гавани белой горячки, мадам ван Поортен держала у себя в заведении
решительно все, что могло помочь лучам таитянского солнца растопить
морскую душу, к какой бы нации она ни принадлежала. Кабачок был популярен.
Почти всякий моряк, побывавший в порту, становился гостем "Солнца Таити".
Трудно было бы найти на земном шаре национальность, не представленную в
баре. Темно-коричневые, с приплюснутыми носами африканские негры;
серо-черные негры Америки; коричнево-желтые арабы; оранжевые левантинцы;
прозрачно-желтые лица малайцев; бархатистые, как кожа персика, щеки
островитян Индонезии. Под лучами электрического "Солнца Таити" золотистые
кудри скандинавов склонялись над столиками рядом с иссиня-черными головами
каталонцев. Ярко пламенели рыжие головы ирландцев.
Здесь, на белом мраморе столов, багрянец человеческой крови не раз спорил
с рубиновыми пятнами христовой слезы. Тогда в завывание огромной радиолы
вонзались пронзительные свистки полиции. Из ножей, кастетов, гирь и
револьверов - вещественных доказательств, забытых нерадивыми полицейскими,
- мадам ван Поортен составила довольно богатую коллекцию.
Витема был тут, по-видимому, своим человеком. Едва ли не каждый второй из
сидевших в зале приветствовал его. В этих приветствиях, как показалось
Житкову, не было особой радости - скорее что-то вроде робкого уважения,
если не страха. Житкова поразило, что почти всем Витема отвечал на их
родных языках, - будь то фрисландец, аргентинец, малаец, чех. Такого
полиглота Житков видел впервые.
Витема действительно знал здесь многих. И многие знали его. Но едва ли
кто-нибудь мог похвастаться тем, что говорил когда-либо с капитаном
"Марты" на его родном языке: никто не знал его национальности.
Витема занял столик в дальнем углу второго зала. Здесь было не так
ослепительно светло и не столь шумно. Можно было разговаривать, не повышая
голоса. Кругом за столиками то и дело вспыхивали ссоры, подчас неожиданно
разрешавшиеся хохотом и дружескими объятиями. Посетители переходили от
стола к столу. Компании менялись, словно разноцветные стекляшки в трубе
калейдоскопа.
На несколько мгновений в двери показалось чье-то лицо - строгое и холодное
в своей подчеркнутой трезвости. Шляпа, сдвинутая на лоб, оставляла в тени
его глаза.
Внимательный взгляд этого человека тщательно прощупал весь зал и
остановился на столике Житкова. Как притянутый магнитом, Витема повернулся
к вошедшему. Житков заметил, что глаза капитана сузились и весь он как бы
подобрался. Рыжий человек исчез так же внезапно, как появился. Витема
поднялся и сказал Житкову:
- На одну минуту я вас покину.
Он подсел к одному из столиков, занятому компанией рослых парней. Судя по
виду, это не были настоящие моряки. Скорее - представители той
интернациональной накипи, которая непременно присутствует во всех такого
рода заведениях, ест, а еще больше пьет за счет случайных заработков или
краж; комиссионерствует чем попало - от сигарет до женщин; отдает свои
руки и ноги внаймы кому угодно, вплоть до полиции, когда ей нужно без шума
и судебной волокиты отправить кого-нибудь на тот свет. Впрочем, если это
сулит лучший заработок, они готовы "втихую убрать" и парочку полицейских.
Головы этих субъектов послушно склонились к Витеме, чтобы не упустить ни
слова из того, что он негромко говорил им. Затем парни быстро расплатились
и покинули бар, на ходу лениво-небрежными жестами бичкомеров затягивая на
шеях разноцветные шарфы.
Витема вернулся к Житкову и так же спокойно, как делал все, принялся за
поданный ужин.
Возвращаясь из заведения госпожи ван Поортен, Житков и его новый знакомый
должны были пройти самыми мрачными трущобами порта. В одном из закоулков
они натолкнулись на жестокую драку. При слабом мерцании газового фонаря
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг