съезда.
Возможно ли забыть то, что произошло дальше? Нет, невозможно! Я,
например, помню все так, словно оно произошло вчера, и пусть ноги мои уже
дают сбои, а усы обвисают, память о той ночи по-юношески свежа, по крайней
мере та ее часть, которую не отшибло. Но об этом чуть ниже.
В полночь "Воззвание из-под плинтуса" было прочитано по всем щелям с
таким выражением, что тараканы немедленно поползли на стол, уже не требуя
буфета. Факт, нуждающийся в объяснении. Тараканы, хотя и не могут совсем
без еды, существа чрезвычайно тонкие и очень чувствительные к интонации,
причем наиболее чувствительны к ней те, которые не умеют читать-писать, а
из этих последних - косноязычные.
Выползши на стол, антресольные по привычке организовали фракцию и
потребовали автономии, но им пооткусывали задние ноги, и они сняли вопрос.
Слово для открытия взял Никодим. Забравшись на солонку и вкратце
обрисовав положение, сложившееся с приходом Семенова, а также размеры его
тапка, он передал слово Геннадию для внесения предложений по ходу работы
съезда. Взяв слово и тоже вскарабкавшись на солонку, Геннадий предложил для
работы съезда непременно избрать президиум и вернул слово Никодиму. Тот
достал откуда-то и зачитал список, в котором никого, кроме него и его брата
Геннадия, не было.
В процессе голосования выяснилось, что большинство - за, меньшинство -
не против, а двое умерли за время работы съезда.
Перебравшись вслед за братом с солонки на крышку хлебницы, избранный в
президиум Геннадий дал Никодиму слово по повестке ночи. Никодим взял слово
и, свесившись с крышки, предложил повестку (цитирую по специальному выпуску
"Кухонной правды"):
"...п.9а. Хочется ли нам поесть? (оживленное шебуршание на столе).
...п.17. Как бы нам поесть? (очень оживленное шебуршание, частичный
обморок).
...п.75. Буфет - в случае принятия решений по пп. 9а и 17 (бурные
продолжительные аплодисменты, скандирование)".
В процессе скандирования умерло еще четверо: скандирующая группа была
набрана из совсем молодых тараканчиков; предварительно их, конечно,
подкормили, но, как выяснилось, мало.
При голосовании повестки подраковинные попытались протащить п.90 -
объявление всетараканьего бойкота плинтусным, но с крышки хлебницы им
указали на несвоевременность и самих подраковинных осудили за подрыв
единства. После перерыва, связанного с поеданием усопших и необходимостью
чуток пошебуршиться, съезд продолжил свою работу.
По п.9а прямо с крышки хлебницы выступил Никодим. Теперь, когда
столько воды утекло из нашего крана и жизнь моя подползает к концу, могу
смело сказать: речь эта была едва ли не лучшим из всего, звучавшего на
нашей кухне. Докладчик вложил в нее все, что имел. Не зная устали, бегал он
по крышке, разводил усами и в исступлении тряс лапками, отчего однажды даже
свалился на стол, где, полежав немного, и продолжил выступление - прямо в
гуще народа. Главная мысль выступления, его пафос - все было чрезвычайно
свежо. Никодим говорил о том, что больше так жить нельзя, потому что он
очень хочет есть. Далее оратор подробно остановился на отдельных продуктах,
которые он хотел бы поесть. Это место вызвало большой энтузиазм на столе -
председательствующий Геннадий, свесившись с солонки и стуча по ней усами,
вынужден был даже призвать к порядку и напомнить, что за стенкой спит
Семенов, будить которого не входит в сценарий работы съезда.
Единогласно проголосовав за то, что больше так жить нельзя и хочется
поесть, развязались с п.9а и тут же переползли к следующему; изможденный
выступлением Никодим начал карабкаться обратно на хлебницу, а
председательствующий Геннадий предоставил слово себе.
Его речь, ясная и прямая, как плинтус, и события, развернувшиеся
следом, стали кульминацией съезда. Геннадий начал с того, что раз больше
так жить нельзя, то надо жить по-другому. Искусный оратор, он сделал паузу,
давая несокрушимой логике сказанного дойти до каждого.
В паузе, иллюстрируя печальную альтернативу, умер один подраковинный.
- Но что мы можем? - спросил далее Геннадий.
Тут мнения разделились, народ зашебуршился, но вскоре сошелся на том,
что если приспичит, то мы можем все.
- Да,- перекрывая последние голоса, согласился Геннадий,- мы можем
все. Но! - Тут он поднял усы, прося тишины, а когда она настала, усы
опустил и начал ползать по солонке, формулируя мысль, зарождавшуюся в его
голове. И все поняли, что присутствуют при историческом моменте, о котором
уцелевшие будут рассказывать внукам. Мысль Геннадия отлилась в
безукоризненную форму.
- Но мы не можем спустить Семенова в унитаз, - сказал он.
Образ Семенова, спускаемого в унитаз, поразил съезд. В столбняке,
стукнувшем собрание, стало слышно, как сопит за стенкою узурпатор, и ни с
чем не сравнимая тишина повисла над столом. Одна и та же светлая мысль
поразила всех.
- Не влезет...- горестно прошептал наконец Альберт, ставший
пессимистом после года совместного проживания с тещей в одной щели. Луч
надежды погас, едва осветив мрак нашего положения.
- Я продолжаю...- с достоинством произнес Геннадий.- Поскольку мы не
можем спустить Семенова в унитаз,- повторил он,- а есть подозрение, что сам
он в обозримом будущем этого не сделает, то придется, сограждане, с
Семеновым жить. Но как?
В ответ ему завыли женщины. Дав им отвыться, Геннадий поднял лапку.
Вид у него был торжественнейший. Геннадий дождался полной тишины.
- Надо заключить с ним договор,- сказал он.
Тишина разбавилась стуком нескольких упавших в обморок тел, а затем в
ней раздался голос Иосифа.
- С кем - договор? - тихо спросил он.
- С Семеновым договор, - просто, с необычайным достоинством ответил
Геннадий.
В ответ на это опять завыли женщины, и тут загомонило, зашлось
собрание.
- С Семеновым? - перекрывая вой, простонал Иосиф.- С Семеновым! -
истерически выкрикнул он и вдруг прямо по спинам делегатов, пошатываясь и
подпрыгивая, побежал к солонке. Продолжая выкрикивать на разные лады
проклятое слово, Иосиф начал карабкаться на солонку, но Геннадий его
спихнул - и вот дальше я ничего не помню, потому что упал Иосиф на меня.
Вытащенный из сей же момент возникшей давки верной подругой моей жизни
Нюрой Батарейной, я был наутро, сразу по возвращении сознания, подробнейше
посвящен ею в происшедшее, а Нюре я верю как самому себе, хоть она иногда и
здорова соврать.
Слушайте, чего было дальше.
Упав на меня, Иосиф страшно закричал - чем, как я подозреваю, меня,
собственно, и контузил. Все в панике забегали, а родственники Иосифа сразу
бросились к солонке, чтобы поотрывать Геннадию усы. Трех из них Геннадий
спихнул, но четвертый, никому решительно не известный, по имени, как
выяснилось впоследствии, Клементий Подтумбовый, спихнул-таки его сзади на
трех своих родственников, и пока спихнутые внизу выясняли, где чьи усы,
Клементий под шумок быстренько предоставил слово сам себе.
Прочие же делегаты тем временем носились друг по другу по клеенке,
плинтусные искали подраковинных, Кузьма Востроногий кричал, что наша кухня
лучше всех, а Никодим с хлебницы без перерыва отрекался от Геннадия и
обещал принести справку, что он круглый сирота.
Пока присутствующие бегали друг по другу, выдирали усы и вообще
тратили время, никому не известный Клементий успел протащить штук тридцать
собственных резолюций, сам ставя их на голосование и голосуя под протокол.
Нельзя не признать, что в процессе этого увлекательного занятия
Клементий незаметно для себя вошел в раж. Так, под © 19, например, шло
решение резко улучшить ему, Клементию, жилищные условия под его тумбой, ©
24 он со всей семьей зачислялся на общественное довольствие с обслугой,
после чего - видимо, в целях экономии времени - ставить номера на
резолюциях Клементий перестал, а стал несколько терять меру от длительного
пребывания на солонке.
Последним принятым им документом была резолюция, обязывавшая Семенова
стоять возле тумбы, под которой живет Клементий, и отпугивать от нее
тараканов. Проголосовав за это, Клементий сам удивился настолько, что слез
с солонки и пошел спать, не дожидаясь закрытия съезда.
Действие же на столе тем временем продолжало разворачиваться довольно
далеко от сценария. Разобравшись с Геннадием, родственники Иосифа пошли на
поиски Никодима, в то время как сам Иосиф бегал по спинам делегатов,
собирая свидетелей своего падения, но в этом не преуспел. Свидетели
разбегались от него как угорелые, топча Кузьму, продолжавшего при этом
кричать что-то хорошее про нашу кухню. Не преуспели, впрочем, и
родственники - ни на хлебнице, ни вокруг нее Никодима не было. Нюра
говорит: он ушел за справкой, что сирота. Если это так, то надо отметить,
что лежала справка очень далеко - Никодима никто не видел еще неделю, да и
потом не особенно.
Отдельно следует остановиться на судьбе Геннадия. Несколько
поврежденный родственниками Иосифа, он не стал настаивать на своих
формулировках, нервно дернул уцелевшим усом, сказал "Живите вы как хотите"
- и, повесив голову, удалился в добровольное изгнание под ванну. Последняя
фраза его несколько озадачила оставшихся, потому что все они уже давно жили
как хотели.
По дороге в ванную Геннадий задел ногой Степана Игнатьича, и тот,
проснувшись, спросил, скоро ли буфет, Больше ничего интересного не
произошло, кроме разве того, что плинтусные с подраковинными нашли-таки
друг друга и, найдя, поотрывали что смогли.
На этом, по наблюдениям подруги моей жизни Нюры Батарейной, съезд
закончил свою работу.
III
О, тяжкая ноша летописца! Право же, шебуршить прошлое - все равно что
ползать в нем заново... Несколько дней не имел я мужества продолжать свой
манускрипт, но, кажется, надо спешить. Пора возвратиться к тому, на чем
остановили мы бег своей правдивейшей повести.
Богатая событиями ночь съезда обессилила нас. Целый день на кухне и в
окрестностях не было ни души; Семенов, понятное дело, не в счет - этот как
раз целый день шатался по территории по случаю воскресенья и изводил
продукты.
Куда ему столько? Отнюдь не праздный вопрос этот давно тяготил меня, и
в последнее время, имея вместо полноценного питания много досуга, я,
кажется, подошел к ответу на него. Разумеется, ест Семенов не потому, что
голоден,- это, лежащее на поверхности, объяснение давно отметено мною.
Существо, утром пропадающее куда-то, а по возвращении смотрящее телевизор,
лежащее на диване и храпящее, по моему мнению, вообще не нуждается в
питании. Однако Семенов ест и каждый раз, приходя на кухню, первым делом
открывает шкафы и заглядывает туда плотоядным взором.
Я давно подозревал неладное, а недавно проник в его тайну
окончательно. Было так. Путешествуя по верхней полке, я принужден был
шмыгнуть за сахарницу от хлынувшего внезапно света, но, шмыгая, успел
увидеть над открывшейся дверцей искаженное злобой лицо узурпатора. Все
пороки, подвластные воображению, отражались на нем. У тараканов, замечу,
лица тоже бывают не сахар, но такое я видел впервые. Изрыгнув какое-то
непотребство, узурпатор начал выгребать с верхней полки съестное, и тут-то
меня, предусмотрительно ушедшего на среднюю, осенило... Нет, не голод гонит
чудовище сюда, ему не знакомо свербящее нытье в животе, выгоняющее нас из
тихих щелей на полные опасностей кухонные просторы,- другое владеет им.
Страшно вымолвить! Он хочет опустошить шкаф. Он хочет все доесть,
вымести все крошки из уголков и вытереть полку влажной, не оставляющей
надежд губкой. Но, безжалостный недоумок, зачем он тогда сам же и ставит
туда продукты?
Вечером мы с Нюрой пошли к Еремею послушать про жизнь за щитком.
Придя, мы застали там, кроме него, еще нескольких любителей устных
рассказов. Все они сидели вокруг хозяина и нетерпеливо тарабанили лапками.
Мы сели и также затарабанили, имея в виду то же, что и остальные. Но
тяжелые времена сказались даже на радушном Еремее: крошек к рассказу подано
не было.
Воспоминания о жизни за щитком начались с описания сахарных
мармеладных кусочков и соевых конфет, сопровождались шевелением усов,
вздохами и причмокиванием; я же был несколько слаб после контузии,
вследствие чего вскоре после первого упоминания о мармеладе отключился, а
отключившись, имел очень странное видение: будто иду я по незнакомой
местности, явно за щитком, среди экзотических огрызков и неописуемой
шелухи, причем иду не с Нюрой, а с какой-то очень соблазнительной
тараканихой средних лет. Потолок сияет ослепительно, тараканиха выводит
меня на край кухонного стола и, указывая вниз, на пол, густо усеянный
крошками, говорит с акцентом: "Дорогой, все это - твое!" И мы летим с нею
вниз.
Но ни поесть, ни посмотреть, что будет у меня с этой тараканихой
дальше, я не успел, потому что очнулся - как раз на последних словах
Еремея. Слова эти были: "...и мажут сливовым джемом овсяное печенье".
Сказав это, Еремей всплакнул.
Начали расходиться. Поблагодарив хозяина за содержательный рассказ, мы
со всеми распрощались и, поддерживая друг друга, побрели домой, соблюдая
конспирацию.
И вот тут началось со мною небывалое.
Проходя за плитой, я неожиданно почувствовал острое желание нарушить
конспирацию - в частности, выйти на край кухонного стола и посмотреть вниз.
Желание было настолько острым, что я поделился им с Нюрой. Нюра меня на
стол не пустила и назвала старым дураком, причем безо всякого акцента.
Полночи проворочавшись в своей щели, уснуть я так и не смог и, еще не
имея ясного плана, тайно снялся с места и снова отправился к Еремею.
Еремей спал, но как-то беспокойно: вздрагивал, постанывая на гласной,
без перерыва повторял слово "джем" и все шевелил лапками, будто собираясь
куда-то бежать.
- Еремей, - тихо сказал я, растолкав его.- Помнишь щель, которую ты
нашел возле унитаза?
- Помню, - сказал Еремей и почему-то оглянулся по сторонам.
- Еремей, - сказал я еще тише, - слушай, давай поживем немного за
щитком.
- А как же наша кухня? - спросил Еремей, продолжая озираться.
- Наша кухня лучше всех,- ответил я.- Но здесь Семенов.
- Семенов, - подтвердил Еремей и опять заплакал. Нервы у него в
последнее время совершенно расстроились.- Но только недолго,- сказал он
вдруг, перестав плакать.
- Конечно, недолго,- немедленно согласился я.- Мы только посмотрим,
разместятся ли там все наши...
- Да! - с жаром подхватил Еремей.- Только посмотрим, не вредно ли
будет нашим овсяное печенье со сливовым джемом!
И мы поползли. Мы обогнули трубу и взяли левее. Возле унитаза при
воспоминании о Кузьме Востроногом у меня снова заныло в животе.
- Ох, Еремей,- сказал я,- как ты думаешь, поймут ли нас правильно?
- Наша к-кухня лучше всех! - громко заявил на это Еремей и быстро
нырнул в щель.
Опуская подробное описание нашего путешествия, скажу только: оно было
полно опасностей. Скромности ради отмечу, что только упорство Еремея, без
перерыва твердившего про сливовый джем, вывело нас к утру в другое
измерение, к унитазу.
Тамошний мир оказался удивителен: все было вроде как у нас, только
совсем по-другому расставлено. Сориентировавшись, мы первым делом поползли
в сторону кухни и возле мусорного ведра, прямо с пола, поели вкуснейших
крошек. Я, признаться, не был расположен оттуда уходить, пока хоть одна
крошка валяется неохваченной, но Еремей, попав за щиток, как с цепи
сорвался.
- Хватит тебе! - орал он.- Где-то тут должен быть шкаф!
И, стуча усами, помчался наверх. Не без сожаления оставив мусорное
ведро, я бросился вдогонку. Шкаф действительно был, и мы собирались уже
заползти между створок, когда оттуда показались усы, а вслед за ними выполз
огромный и совершенно бурый таракан.
- Хэлло, мальчики,- проговорил он с очень знакомым мне акцентом. -
Далеко собрались?
- Добрый день, - вежливо отозвался Еремей.- Нам бы в шкаф.
На это вылезший поднес ко рту лапку и коротко свистнул. На свист
отовсюду полезли очень здоровые и опять-таки бурые тараканы, и не прошло
пяти секунд, как мы были окружены со всех сторон. Последним неторопливо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг