На длинной и узкой поляне мы сбросили наземь скатки, вещмешки, котелки,
фляги - так было приказано. Стеречь их осталось два бойца. Ноги у них были
так натерты, что ни на что другое эти двое уже не годились. Контуженный тоже
остался. С приоткрытым почерневшим ртом сидел он на груде шинелей, медленно
и ритмично поворачивая голову то вправо, то влево - будто смотрел, не
подкрадывается ли вор. Оба сторожа со стыдливой суетливостью, преувеличенно
хромая, нагибались, зачем-то перекладывали с места на место оставленные нами
вещмешки.
Без полной выкладки шагать стало легко, будто то, что осталось у нас и
с нами,- это всегда уже было нашим, от рождения. Мы шли, как приказано,
цепью, с оружием наизготовку, с интервалами метров в семь, то сближаясь, то
удаляясь друг от друга из-за мешающих держать равнение древесных стволов.
Пулеметные очереди раздавались все ближе, и пули уже долетали сюда. Но они
летели верхом, щелкая по стволам и роняя на нас веточки и сосновые иглы.
Мы вышли к опушке леса. Перед нами лежал луг, поросший кустарником. По
краю луга шла неровная, загибающаяся вправо дорога. Дорога эта немного
возвышалась над почвой, она была хоть и не мощеная, но насыпная; ее
окаймляли кусты, росшие прямо из канав. Правее опушки, по сю сторону дороги,
в канаве уже залегли бойцы какой-то незнакомой части. По ту сторону дороги
тянулось поле, переходящее в небольшую высотку, состоящую как бы из
нескольких горбов, покрытых мелким сосняком. На склоне высотки, то там, то
здесь, невысоко над землей взлетало и опадало что-то желтоватое. Противник
окапывался. Очевидно, на той стороне высоты были наши окопы, и он их взял, и
теперь они были ему ни к чему: ему нужно держать этот склон. Солнце светило
сбоку, и выбрасываемый лопатами песок словно вспыхивал и гас, вспыхивал и
гас...
Мы ползком пересекли луг и залегли у дороги, слева от уже лежащих там.
Отсюда мы должны идти брать эту высотку. За бегство с поля боя - расстрел
на месте. Разрывов снарядов не бояться - нас будет поддерживать огнем
артиллерия. К раненым не кидаться, не задерживаться около них под предлогом
помощи; на это есть санитары.
Здесь мы лежали близко друг к другу. С высотки слышались пулеметные и
автоматные очереди. Одна очередь прошла низко, кто-то закричал. Я лежал, и в
голове у меня крутились странные мысли. Неужели на самом деле есть этот лес,
это поле, эта высотка впереди, и есть я, и это я сейчас лежу у дороги?
Неужели все это правда?.. Девятнадцати лет Коломбина расцвела, как фиалка
весной... А что, если у меня на бегу размотается обмотка? Я нагнусь, чтоб
замотать ее,- тут-то меня и кокнут...
Над нами начали свистеть снаряды. Они разрывались где-то там, на
высотке. Один разорвался близко от нас. Потом артобстрел прекратился.
Оттуда, с высотки, вовсю били из пулеметов. Вдруг что-то - не свистя, а
вроде бы шурша и вибрируя на лету - пролетело над нами и разорвалось где-то
рядом. Кого-то ранило, он громко и тоскливо закричал, а кто-то другой
закричал кому-то:
"Куда! Куда! Назад, сука такая!" И опять свист над нами и разрывы у
высотки. Я поглядел на лежащего рядом Логутенка. У него было напряженное,
страдающее лицо, даже припухшее слегка, как при сильной зубной боли.
Близко хлопнул пистолетный выстрел, прогремел громкий и неразборчивый
командный выкрик. Я знал, что это означает, но подняться было страшно.
Логутенок выматерился, больно толкнул меня в плечо и выскочил из кустов на
дорогу. Тогда и я выскочил за ним. Пыльная мягкая дорога сразу уплыла из-под
ног. Я пробежал сквозь кусты, что росли по другую ее сторону. Широкое поле,
качаясь, полетело мне навстречу. Впереди меня бежало несколько человек,
справа и слева тоже. Все мы что-то кричали.
Капитан Веденеев с симоновской винтовкой, тоже что-то крича, бежал
впереди всех. Вдруг он упал, винтовка отлетела в сторону. Он поднялся и, уже
без оружия, размахивая руками и наклоняясь все ниже и ниже, побежал куда-то
в сторону и упал лицом вниз. Потом кто-то еще упал и закричал. Вася Лучников
бежал близко от меня, немного впереди. Что-то прошуршало и с воем
разорвалось перед ним, и он упал. Меня сильно толкнуло в бок, и я тоже чуть
не упал. Я пробежал мимо Васи и сразу же забыл о нем. Впереди уже отчетливо
было видно самое страшное: невысокие продолговатые горки песка и не то
дымки, не то огоньки, мелькающие над ними.
И вдруг все это начало плавно исчезать, будто проваливаясь куда-то. Я
почувствовал, что сбегаю под изволок и вот очутился в зеленой длинной
впадине. Здесь уже скопилось много наших. Пули сюда не залетали.
- Отсиживаться?! - закричал вдруг, вбегая в ложбинку, наш взводный.
- Они же отходят!.. А ну! Бобичев! Дранков! А ты! А ты! А ну! Они же
отходят!
Лейтенант побежал вперед, размахивая наганом, и мы взбежали за
лейтенантом по небольшому, но крутому в этом месте откосу и опять очутились
на ровном поле. И сразу же полоснула пулеметная очередь, и лейтенант упал, и
еще кто-то тоже. Все остальные бросились обратно и залегли на склоне
ложбинки. Потом вполз лейтенант. Его ранило в ногу. Кто-то кинулся к нему,
стащил с него сапог и начал бинтовать ногу индивидуальным пакетом.
- Ведите огонь! - закричал лейтенант. - Нечего тут!..
Я оглянулся на него. Глаза у взводного были совсем круглые от боли. Но
мне показалось, что даже сквозь эту боль он поглядел на меня с каким-то
удивлением.
- Веди огонь, черномордый! - крикнул он, глядя на меня, и откинулся
на спину.
Я подобрался ближе к вершине откоса, прицелился в вершину песчаного
бугорка и выстрелил. И вдруг увидел, что выше окопа, по склону высотки, там,
где один ее горб идет под уклон, примыкая к скату другого горба,
пригнувшись, бежит между сосенок человек в темной, не в нашей форме, с
автоматом. Он нес какой-то плоский ящичек, поблескивающий вороненым
металлом. Я повел мушку за ним и, когда он пробегал в просвете между двумя
деревцами, нажал спуск. Солдат остановился, будто увидел канаву, через
которую нужно перепрыгнуть, выронил плоский ящичек и упал.
Когда замолчал их пулемет, бивший слева, мы вылезли из своего укрытия и
на этот раз добежали до их окопов. Немцы из них уже ушли. Траншеи были
неглубокие, недорытые. В нескольких местах они были разрушены прямыми
попаданиями снарядов, в двух местах виднелись следы крови. Ни одного убитого
мы не нашли. Валялись патронные гильзы, длинные коробки из плотного вощеного
картона, несколько бинтов, окурки сигарет - вот и все трофеи. Дальше, через
гребень высотки, мы не пошли, приказа не было. Они все время били из
автоматов по гребню, чтоб мы не перевалили через него, но в атаку тоже не
шли. Пули их к нам залететь не могли, и мы отдыхали. Когда мы немного
очухались, ко мне вдруг подошел Логутенок и сказал:
- Ты бы хоть вытерся. Глядеть тошно! Он вынул из кармана маленькое
круглое зеркальце, на обороте которого имелась надпись "Помни меня, как я
тебя!!!". Я посмотрелся в зеркальце. Все лицо у меня было в черных полосах и
разводах. Так вот почему взводный обозвал меня черномордым! Противогаз мой
пробило осколком, и из коробки сыпался активированный уголь, а я, значит,
хватался за коробку, а потом за лицо: может, вытирал пот, поправлял пилотку.
Я не помнил, как это было.
Когда стемнело, пять бойцов и помстаршины отправились в лес, где мы
оставили свои вещи. Они принесли два старшинских мешка с консервами и
несколько фляг. Воду мы нашли у склона высотки - там бил родничок. Вода
пахла болотом, но пить ее было можно.
Ночью фашисты бросали осветительные ракеты и несколько раз поднимали
стрельбу. Чуть стало светать, пришел приказ скрытно оставить позиции.
Проходя через лес, через знакомую полянку, мы быстренько забрали свои вещи.
Второпях каждый брал, что ближе лежит, и я схватил чужую скатку. Потом
оказалось, что шинель Васи Лучникова. Она пришлась мне в самый раз. А моя
так и осталась там в лесу.
Свой покалеченный осколком противогаз я бросил в немецкой траншее, и
взводный приказал мне найти другой, а Логутенку дал указание проследить за
выполнением. Когда мы проходили через рощу, что за деревней Озерцы, в
стороне от дороги лежало несколько убитых - они, наверно, погибли при
воздушном налете. Мы уже миновали их, как вдруг Логутенок сказал мне, чтобы
я вернулся и взял там противогаз.
Я побежал к убитым. Ни оружия, ни вещмешков при них не было. Противогаз
был только у одного, но я не сразу решился взять у него этот противогаз.
Красноармеец лежал бледный, но не как мертвый, а как долго не спавший и
только что уснувший человек. Он бы и совсем был похож на спящего, но на шее
темнела рваная рана. Кого-то этот парень мне напоминал, но кого - я не мог
понять.
Я осторожно снял с него противогазную сумку. Первый раз в жизни
прикасался я к мертвому. Ни страха, ни отвращения я не испытывал, просто мне
было его очень жалко: вроде бы это лежал я сам, а кто-то другой снимал с
меня противогаз.
Уходя, я еще раз взглянул на него. Теперь мне показалось, что он похож
лицом на Гришку только чуть постарше. Я вспомнил, что Гришка, когда он
только что поселился в нашей детдомовской спальне No 5, часто говорил, что у
него где-то есть родной брат. Он, конечно, врал. Он был подкидыш и ничего
знать о своей родне не мог. Просто ему очень хотелось иметь брата.
Недалеко от мертвого куст, вроде лещины, с широкими светло-зелеными
листьями. Я сломал ветку, осторожно положил ему на лицо и бросился догонять
своих.
28. ДЫМНЫЙ ДЕНЬ
Через два дня в бою у деревни Поддубье полк понес большие потери, а
соседний полк был опрокинут. Всю ночь мы отступали по изрытому пыльному
проселку. Далеко впереди двигались пушки разрозненной артбригады, прямо
перед нами шли бойцы неизвестно какой части, позади тянулись повозки,
группами плелись легкораненые ; бинты их стали серыми от пыли. Ночь стояла
лунная и душная, в пыльной полумгле слышались тяжелые, не в ногу, шаги,
позвякиванье металла. Позади, за льняными полями, за лесом, беззвучно
колыхалось неяркое широкое зарево.
На рассвете через поле показалась церковная колокольня, кирпичная
водонапорная башня с деревянным верхом и острой железной крышей. Потом стали
видны товарные вагоны, они тянулись длинным красным забором. Когда мы
подошли к станции, то увидели, что поезда стоят в несколько рядов, на всех
запасных путях. Эта рокадная дорога была уже перерезана с юга. Городок при
станции кишел военными из разных частей и подразделений. Группами и в
одиночку сновали красноармейцы; командиры с озабоченными и строгими лицами
торопливо проходили по деревянным мосткам, заменяющим здесь панели.
Некоторые из офицеров были в высоких званиях, даже с ромбами на петлицах.
Войдя в городок, мы пошли строем, а все вокруг шагало, двигалось,
торопилось куда-то без строя, и казалось, что никакого порядка здесь нет,
сплошная неразбериха. Но порядок все-таки был, просто мне не видны были те
каналы, по которым шло его осуществление. Нас хорошо накормили из походной
кухни, стоявшей в скверике возле собора, а потом батальонный связной, шагая
рядом с нашим новым ротным, которым теперь стал лейтенант Белов, привел роту
на место расположения. Это был лесокомбинат, единственное предприятие
городка. Здесь нужно было держать оборону, когда подойдет противник. А
сейчас нам полагался сон.
При этом большом лесокомбинате была маленькая мебельная фабричка, в ней
мы и расквартировались.
В цеху готовой продукции, одноэтажном бревенчатом здании с беленным
известью потолком и широкими окнами, состоящими из мелких квадратных стекол,
рядами стояли неказистые буфетики, платяные двустворчатые желтые шкафы,
поставленные друг на друга в несколько ярусов стулья, темно-зеленые
табуретки. Пахло сиккативом, клеем, древесной стружкой. Казалось, мебель эта
сделана только вчера - да почти так оно и было. Позже мы узнали, что
фабрика работала, когда война уже шла, и закрылась недели две тому назад. В
цеховой конторке на полу валялись накладные, листки копировальной бумаги; на
стене висела первомайская стенгазета.
Хоть мебели было много, но и свободного места тоже оставалось немало:
народу в роте сильно поубавилось. Каждый расположился спать как ему удобно.
Я составил себе кровать из восьми табуреток, расстелил на них Васину шинель.
Потом подтащил буфет, прислонил к нему винтовку, на раскрытых дверцах
развесил обмотки и портянки, котелок и флягу сунул на буфетную полку. В
изголовье положил вещмешок, пилотку и ремень, сапоги поставил справа от
постели, чтоб в случае чего сразу попасть в них ногами. Все это я проделал
очень быстро и вроде бы в полном сознании, но вроде бы уже и во сне, потому
что потом не помнил, как я уснул, а помнил только эту техническую подготовку
ко сну.
Мне приснилось, будто мы с Володькой и Костей сидим в нашей изразцовой
комнате, едим сардельки, и вдруг к нам пожаловал Гришка. Он стал говорить
что-то непонятное, и тут в нашу дверь кто-то начал сильно колотить не то
кулаком, не то даже ногами. "Чухна, открой, ты же дежурный!" - сказал
Володька. Я открыл дверь, и в комнату с испуганным лицом вбежала тетя Ыра.
"Дядя Личность дарит всем подарки!" - плача сказала она и с шумом поставила
на стол радиоприемник СИ-235. Из высокого ящика приемника, не подключенного
к антенне, послышался нарастающий рев, стали раздаваться глухие удары,
приемник начал раскачиваться на столе, потом все стихло.
Проснулся я оттого, что выспался. Было еще светло. Я не сразу
сообразил, где нахожусь, потом вспомнил:
я ведь на войне. Потом вспомнил, что видел во сне Гришку, но ведь его
же нет. И лишь потом, когда совсем очухался, вспомнил, что Володьки тоже
нет.
Спрыгнув со своего ложа, я надел сапоги на босу ногу и побежал во двор
оправиться и умыться. Пробираясь
к выходу между самодельных кроватей, заметил, что многие уже встали. Во
дворе, плотно устланном старой серой щепой, Барышевский, нажимая на железный
рычаг, качал воду. Вода лилась в наклонный деревянный желоб, и несколько
человек, черпая ее ладонями, пили и умывались. Барышевский сразу же сказал
мне:
- Покачай-ка для зарядки. Бомбежку проспал.
- ...?
- Над нами "юнкерса" восемь штук летели, я думал, всех нас отоварят. А
они летели станцию бомбить, сильная бомбежка была. Зенитчики наши одного
подшибли, да упал далеко... Дураки эти немцы, свою же добычу долбают.
Дорогу-то, говорят, с двух концов перервали.
-Не наводи ты паники! - сказал кто-то из моющихся. - Кто это говорит?
- Гражданские говорят, вот кто. Сюда сторож заходил. Он и сказал. Уже
эвакуация идет.
За забором лесокомбината лежал длинный и широкий склон, и на вершине
этого склона приказано было рыть окопы. Рыли не шанцевым инструментом -
выдали настоящие большие лопаты. Ссохшаяся глинистая почва поддавалась
плохо, потом пошел серый песок. Чем глубже становилась траншея, тем тяжелее
было, втыкая лопату по штык, выбрасывать наверх этот сыроватый песок, никем
еще до нас не копанный, - но было в работе и что-то успокаивающее, что-то
дающее надежду. Ведь не зря же все это делается!
С откоса просматривался ручей, бегущий в ивняке, и за ним поросшая
болотной травой низина, а за ней лес. Уже темнело, и чем темнее становилось,
тем белее казались рубахи работающих. От станции через городок тянуло дымом
и копотью. Там то опадал, то взметывался в небо дрожащий свет пожара. Где-то
очень далеко гремела артиллерия.
Когда так стемнело, что работать стало невозможно, нас накормили -
есть-то можно в любой темноте. Все, кроме командира и часовых, улеглись
спать. Я возлег на свои табуретки, и мне почудилось, что я тут живу и ночую
уже давным-давно. Я вообще уже заметил, что чем непривычнее и несхожее с
прежними место и обстановка, тем быстрее к ним привыкаешь. Пожар на станции
полыхал все сильнее, его никто не тушил. В окна лез как бы красноватый
светящийся туман, и в нем тускло обозначались все эти стулья, на которые
после нас, быть может, никто не сядет, буфеты, в которые никто не поставит
посуды.
Я думал, что ночью меня разбудят подсменить кого-нибудь на посту, но
меня дернули за ногу уже когда светало и когда я и сам готов был проснуться.
Оказывается, старшина предназначил меня для иных славных дел, как выразился
бы Костя. Логутенка, бойца Беззубкова и меня послали на станцию за
"добавочным приварком" для роты. Логутенок шел за старшего, Беззубкова
выделили на это как физически очень сильного - до войны он работал
грузчиком в порту,- а меня выдвинул Логутенок. Он почему-то считал, что я
совсем непьющий.
- Но чтоб ни одной бутылки не трогать! - предупредил он на всякий
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг