камнем на шее. Язык! Мне-то достаточно услышать три слова, чтобы
определить, кто передо мной - человек или сухопутная крыса. На случай,
если среди читателей отыщутся представители и второй разновидности,
предупреждаю, что в понятие "сухопутная крыса" я, упаси бог, не вкладывал
обидного смысла. Каждому свое: орел летает, а червь роется в дерьме.
Но к делу. Наречие иллюэонцев, как я вскоре узнал, отличается,
во-первых, неслыханным обилием превосходных степеней. Язык испанский щедр,
когда он превозносит сокровища души и тела, но что он по сравнению с речью
иллюзонца! Там, где ты сказал бы "недурно", иллюзонец говорит
бар-бар-бартокото, то есть препре-превосходно. От изобилия этих
"бар-бар-баров" и произошло другое наименование иллюзонцев, или кочек, -
"барбарбарцы".
Вторая особенность наречия барбарбарцев, впрочем тесно связанная с
первой, относится к именам числительным. Ко всем решительно числам
барбарбарец непременно прибавляет два миллиона. Увидит одну птицу, а
скажет - "два миллиона одна птица", получит два письма, в будет говорить -
"мне пришло два миллиона два письма".
В остальном язык иллюзонцев прост, так что через несколько часов
пребывания на острове я уже отлична понимал собеседников, лишь изредка
заглядывая в словарик, подаренный достойным Санчосом.
4
Тьфу, чуть было не написал "глава два миллиона четыре".
...В крайнем возбуждении кочки подпрыгивали все выше, так что молодой
достигал отметки два метра десять сантиметров, а Санчос брал один метр
семьдесят сантиметров; отличные спортивные результаты!
Подпрыгивая, кочки вопили все громче, стараясь перекричать друг друга.
Барбарбарцы вообще не говорят нормальным голосом, а орут подобно боцману,
отдающему команду в двенадцатибалльный шторм.
- Бар-бар-бар-бартепето орро - пре-пре-пре-прекраснейшая страна, -
гремел старина Санчос голосом, который легко заглушил бы тысячу пожарных
сирен, только что покусанных бешеными собаками.
- Бар-бар-бар-бар-бартепето орро!! - подобно стаду павианов, удирающих
по девственной сельве от нашествия черных муравьев, ревел его молодой
собрат.
- Бар-бар-бар-бар-бар-бартепето орро! - вопил Санчос, как вопят два
миллиона одна тысяча буксиров в Лондонском порту, когда туман сгустился
настолько, что лоцман теряет из виду пурпурное окончание собственного
носа.
Выкликая все это, громогласные сеньоры нетерпеливо подпрыгивали и
поглядывали на меня, явственно требуя подтверждения справедливости своих
неумеренных восторгов.
Точность и вежливость, две главные добродетели Хосе Альвареса,
столкнулись в закаленной душе моряка.
- Бартепето орро, - с отвращением пробормотал я, подняв вверх глаза,
чтобы не видеть плоского жабье-лягушиного болота.
В ту же секунду установилась могильная тишина: полный штиль, паруса
повисли.
Меня сплошной стеной окружали молчаливые и неподвижные кочки,
вооруженные ржавыми алебардами. Не знаю, откуда все они появились - так
быстро?
И в глазах кочков было нечто такое, что заставило дрогнуть сердце Хосе.
Да, сеньоры и дамы, маршалы и лорды, капитаны и охотники на носорогов,
клянусь тенью Юлия Цезаря и герцога Веллингтона, даже, если угодно - двумя
миллионами этих теней, случилось невероятное - сердце Хосе Альвареса
дрогнуло!
5
Кочки построились в каре, и я очутился в середине.
- Куптет! Вперед! - скомандовал Санчос.
Мы двинулись. Изредка Санчос бросал на меня взгляд, каким измеряет кита
опытный гарпунер и оценивает каплуна знающий дело кок.
- Куда меня ведут? - поинтересовался я.
- К наи-наи-наимудрейшей королеве, - неохотно ответил Санчос.
- Зачем?
- Она сотворит над тобой наи-наи-наисправедливейший суд, после которого
ты незамедлительно проследуешь в Преисподнюю.
- Меня повесят?
- Какие мрачные мысли, - пробормотал Санчос. - Тебе просто отрубят
голову, как это принято в нашей наи-наи-наигуманнейшей Иллюзонии.
- За что?
- Ты назвал бар-бар-бар-бар-бартепето Иллюзонию просто бартепето -
прекрасной. За это полагается отсечение головы, - любезно пояснил Санчос.
Видя, что я повесил нос, он добавил:
- У нас, Хосе, бар-бар-баркуссо герраго - пре-пре-преострые топоры.
Предстоящая процедура не покажется тебе ни скучной, ни длительной.
Буду честен, слова Санчоса не успокоили меня. От печальных раздумий
отвлекли кочки. Они вновь стали подпрыгивать, лязгая алебардами и
пронзительно выкрикивая:
- Бар-бар-бар-барсумгуа бар-бар-бар-бар-барчинно Грымзальдины
ту-лауго-ту - пре-пре-прекраснейший дворец пре-пре-препре-прекраснейшей
королевы Грымзальдины два миллиона второй.
Впереди виднелся бурый травяной навес, свисающий с тонких шестов метров
трех высотой.
Едва успев разглядеть это сооружение, я ощутил мощный удар в спину и,
как мяч в ворота влетев под навес, упал на колени.
За мной медленно и величественно проследовал добрый мой Санчос.
Последний раз я так называю старого друга: вскоре я узнал, что его
следует именовать чин-чин-чинкуго герцог Санчос - наи-наи-наичестнейший
герцог Санчос. Если принять во внимание, что Санчос судился только
семнадцать раз всего лишь в десяти странах, и все за мелкие ограбления или
карманные кражи, так что на совести его не было ни одного мало-мальски
серьезного убийства, я не вижу основания поражаться столь благозвучному
титулу.
Однако в первый момент, скажу по совести, звание старого друга до
известной степени удивило меня.
...Итак, я был во дворце. Попробовал было встать на ноги, но твердая
рука герцога пресекла это намерение.
Оставаясь коленопреклоненным, я поднял глаза и...
Оттого, должно быть, что вследствие не подобающей капитану позы, я
много потерял в росте, и оттого еще, что голова нестерпимо гудела после
пережитого, и не знаю, отчего еще - но мне показалось, что я вновь стал
школяром, который тайком от падре листает в воскресной школе сказки с
цветными картинками, и Баба-Яга, сама Баба-Яга, выйдя из книжки, встала
передо мной.
Прошу прощения у всех особ королевского звания, слово моряка - я и в
мыслях не позволю себе обидеть даму, какую бы грязную работу она ни
выполняла, но королева Грымзальдина два миллиона вторая была если не самой
Бабой-Ягой, то ее близняшкой. И добрая мать - престарелая Баба-Яга -
несомненно, путала Сестер, так что одной доставались два жареных
мальчика-с-пальчик, а вторая укладывалась спать голодной.
Да, сеньоры, клянусь два миллиона сорока морскими чертями, смерчами,
цунами и тайфунами, красотой донны Бланки и одноглазым спрутом из
Марианской глубоководной впадины - эта королева была именно такая и
никакая иная, так что я избавлен от необходимости расписывать ее
внешность.
Раскройте книгу детских сказок и посмотрите или, если это вам больше по
вкусу, оседлайте метлу и отправляйтесь в подходящую лунную ночь на Лысую
гору.
Грымзальдина стояла, высунув из-под травяной хламиды костяную ногу -
прошу заметить и эту черту фамильного сходства.
Справа и слева от нее на земле сидели маленькие кочки. Допускаю, что
они были бар-бар-барочаровательны, но толстый слой грязи мешал как следует
разглядеть их прелести. В ручках невинные младенцы держали скребки и время
от времени проводили простыми своими инструментами по чугунным
сковородкам.
Дворец был наполнен раздирающим уши скрежетом.
Грымзальдина махнула рукой. Оркестр замолк, и в воцарившейся тишине
королева проговорила:
- Тукко бесто пулерко пето иллюзо!
Голос ее напоминал шипенье сводного хора гадюк.
Украдкой заглянув в словарик, я перевел про себя: "Поднесите
чужестранцу хрустальный бокал иллюзо!"
Замечу, что "иллюзо" называется теплая бурая жидкость, наполняющая лужи
здешнего Королевства, как у нас их наполняет вода.
Санчос наклонился с ужимками заправского придворного, поднял с земли -
пола во дворце не имелось - погнутую банку из-под свиной тушенки,
зачерпнул это самое иллюзо и поднес угощенье мне.
На дне банки барахталось несколько бар-бар-баромерзительных лягушек.
Тошнота подступила к горлу, но герцог смотрел в упор взглядом удава,
приглашающего кролика наведаться ему в пасть: так сказать, "не
стесняйтесь, заходите и располагайтесь как-дома".
"Подчинись, Хосе. Это, может быть, единственный шанс в такую штормягу
удержаться якорями на симпатичном шарике", - сказал я самому себе и залпом
выпил отвратительную жидкость.
6
Труднее всего рассказывать о самом главном. Вспомним, например,
Ньютона, имеющего право на особое уважение. Сколько им сочинено трактатов
и о низших предметах и о самых высших, включая даже Священное Писание, а
толково рассказать, как именно он, глядя на падающее яблоко, придумал
законы природы, великий старик не собрался.
Или позволю себе коснуться собственной личности, оговорившись, что
никогда не ставил себя в ряд со знаменитостями.
Я, как известно, не великан. Донна Бланка в ласковые минуты говаривала:
- Больше всего, Хосе, ты похож на бочонок ямайского рома.
Этим она хотела намекнуть на то, что я усадист. Нет у меня аистиных
ног, тощей вертлявой шеи, всяких причесок-начесов, как у эскулапов,
монахов, сочинителей и новомодных прощелыг, а имеется только самое
необходимое. Но зато уж этого-то необходимого - вволю.
А посмотри вы на меня во время тайфуна в Японском море, когда я швырял
за борт сломанную грот-мачту со всеми парусами, вы бы наверняка сказали:
- В Хосе шестнадцать, а то и все двадцать шесть футов!
Человек меняется.
Чтобы из лисы изготовить лисий воротник, достаточно приложить руку
одному скорняку. А попробуйте из воротника обратно смастерить лису!
Попробуйте, тогда я и поговорю с вами.
И что может воротник вспомнить о лисьей жизни? Чистые пустяки!
И что сможет рассказать воротник, если уж ему посчастливится снова
стать лисой, о тех временах, когда какая-то вертихвостка застегивала его
на крючки и терлась о него щекой?
Прав Шекспир: когда ты выходишь из себя, то уже не помнишь, каким был,
когда находился в себе. И когда ты в себя возвращаешься, трудно вспомнить,
каким именно ты был, когда из себя выходил.
Все это говорится, чтобы объяснить отрывочность и неполноту сведений,
изложенных в данной и последующих главах.
...Итак, я залпом выпил банку иллюзо.
Точно некая посторонняя сила охватила меня. Может быть, просто нечистая
сила? Не решаюсь без помощи науки и святой церкви утвердительно решить
этот вопрос.
Я поднялся на ноги и стал подскакивать все выше и выше, так что при
одном из прыжков пробил головой травяной настил, заменяющий во дворце
потолок. При этом я пронзительным павианьим голосом вопил что-то о
превосходных, удивительных и изумительных свойствах всего окружающего:
мраморного дворца, королевы, херувимчиков без рожек, которые, как мне
представлялось теперь, вовсе не скребли тупыми скребками, доставленными из
порта Ад, а тренькали на арфах и лирах.
Бесконечные барбарбары пучили меня и вылетали из глотки, как
бар-бар-барабанная дробь.
В некий момент я почувствовал необходимость поцеловать ножку
очаровательной Грымзальдины и поцеловал, подползя на брюхе, не ту,
костяную, а левую, босую, с черной пяткой и черными ногтями, размером в
девяностый номер солдатских сапог.
Много грехов ты совершил, Хосе, не найдется заповедей, которые ты не
преступил бы по наущению нечистого, но даже если все грехи будут отпущены
тебе добрым падре Пабло, последний - ползанье на брюхе перед Грымзальдиной
и целованье ее бар-барбарчерной пятки - сам Всевышний не снимет с тебя,
ибо иначе против него возроптали бы все девы, начиная от девы Марии и
кончая Бланкой, вдовой капитана Грасиенто, каковую я с разрешения читателя
тоже включаю в число дев.
Помню еще, что когда герцог Санчос, прыгавший рядом, пригласил меня
отведать бар-бар-бар-барпревосходных форелей - речь шла о лягушатах,
оставшихся на дне банки из-под свиной тушенки - я не на шутку обиделся на
него, потому что мне форели казались бар-бар-бар-бар-барпревосходными, а
не просто бар-барбар-барпревосходными.
Я едва удержался, чтобы не влепить честнейшему герцогу затрещину. Нас
помирила королева, объявившая, что форели в действительности
бар-бар-бар-бар-бар-бар-барпревосходные (на два барбара превосходнее, чем
по моей оценке). Следовательно, оба мы с герцогом достойны смертной казни,
но она прощает нас.
Ликованье мое при новом счастливом повороте судьбы достигло крайних
пределов, и, чтобы выразить его, я стал прибавлять ко всем числам не два
миллиона, как положено в Королевстве, а два _миллиарда_, даже назвал
Грымзальдину - два миллиарда второй.
Королева остановила мои излияния и посоветовала крепко запомнить, что
больше всего в Барбарбарии почитается точность, точность и еще раз
точность. И лично она не может видеть кочков и кочек, прибегающих к
необоснованным преувеличениям, а тем паче - к хвастовству. Так что
зачастую бывает принуждена за такого рода проступки передавать виновного
_соответствующим лицам_. Я уже знал, что "соответствующими лицами" в
Королевстве именуются палачи.
И это суровое предупреждение не охладило моего восторга.
Хосе Альвареса больше не существовало. Хосе Альварес, прославленный и
неустрашимый капитан, стал обыкновенным кочком.
Воистину, как просто и быстро произошло сие превращение. Хотел бы я
знать, не удивился ли Всевышний, сколь непрочной и гибкой оказалась душа,
вдунутая им в любимое свое создание на шестой день творения?! Дьявольски
непрочной и гибкой, черт возьми, да отпустит мне падре Пабло и грех
упоминания нечистой силы, приняв во внимание особые обстоятельства.
Дьявольски непрочной!
7
Я стал кочком и жил подобно другим кочкам.
По ночам я лежал у какой-либо иллюзной лужи, прикрывшись с головой
травяной хламидой. Иногда что-то прежнее вторгалось в сон, как в пустыне
сквозь мираж с оазисами и пальмами проступают безводные барханы. Не
открывая глаз, я нагибался, выпивал несколько глотков иллюзо, чувствуя,
как меня вновь охватывает розовое и золотое безмятежное спокойствие.
Иллюзо... Иллюзо...
Утром кочки, и я вместе с другими, разбредались по острову и ловили
чужестранцев. Бурное течение ежедневно приносило десять-пятнадцать
моряков, потерпевших кораблекрушение в здешних негостеприимных водах.
Часть - примерно половина - этих чужестранцев получала право
присоединиться к кочкам, а вторую половину Королева передавала
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг