центрировался для рассказа. - И даже возникла - понимаете? - тяга...
Буквально за несколько дней до смерти. Вы понимаете, что я имею в виду?
- Она что? Стала про это говорить - про соски и тягу? - Фаля безус-
ловно рассердилась.
- Зачем говорить? Она вела дневник. Это моя тетя...
- Фу! Какая гадость! - воскликнула Фаля. - Нашел что рассказать. К
Мите это не имеет никакого отношения. Митя на головку был здоров.
Но что я увидела? Я увидела в Фалиных глазах гнев, который ну никак
нельзя было отнести к Сергею Давыдовичу. Скорее уж к его тете с возбуж-
денными сосками, но тетя-то тут при чем?
Я перевернула лист альбома. В уголочек для фотографий был всунут рас-
сыпающийся старый конверт, на котором было написано: "Дмитрий".
Я сочла возможным его открыть.
Профсоюзная карточка. Членский билет ДОСАРМа. Читательский. Мелкие
фотки для документов. Справки. Об уплатах, сдачах анализов, о наличии и
отсутствии, о полагающемся и не имеющем права быть. Одна просто пре-
лесть: "Гражданка Юрченко Любовь Кирилловна прошла проверку на ящур. Да-
на для мясобойни". И лиловое чернильное пятно. Ничего не понять, но чет-
ко видно - Мясниковский район.
В этом районе жили родители мужа Шуры. Шура обрадовалась, что из-за
меня может не ехать туда в очередное воскресенье, а я возьми и скажи,
что охотно съездила бы с ними. Сто лет не была в деревне.
- Когда еще выпадет случай?
Действительно, когда тебя еще занесет в Мясницкий район? По вероят-
ности попадания это почти как Париж там, Лондон... Но мне как раз туда
не надо! Мне как раз надо в Мясницкий район, к Юрченко Л. К. Проверявшей
на ящур свою корову.
Отдайся на волю воде. Она приведет тебя куда надо. Не исключено, что
в омут. В сущности, это право воды.
Оказывается, Люба Юрченко всю свою жизнь жила наискосок от свекрови
моей драгоценной Шуры. Зара Акоповна, свекровь, большая, шумная, борода-
тая армянка, даже смутно помнила Митю. Шура отвергала это начисто.
Во-первых, этого не могло быть, потому что "эта старая дура" забыла, что
во время войны ее тут не было. Она была в Нахичевани.
Но Зара возьми и скажи, что помнит и девушку, у которой были "не все
дома". По воскресеньям она носила на голове веночек, а куда делась, не
помнит...
Шура наступила мне на ногу. "Ага! - подумала я. - Ты все знаешь,
просто не хочешь говорить... Хорошо, не буду..."
Зару же остановить было невозможно.
- Хватит, - резко обрезала ее Шура. - Ну сколько можно? Такую бы па-
мять да в мирных целях!
- Ты так хочешь? Ладно! Пусть! Я сейчас возьму и выну свою память! -
кричала Зара Шуре. - Ты этого хочешь, этого? Я все для тебя сделаю, по-
тому что делаю это не для тебя, а для сына! Для этого я вынимаю свои
мозги вместе с памятью. Я выбрасываю их в помойное ведро. Вместе с вашим
дядей или кто он вам есть, будь он проклят на том свете, если ты из-за
него со мной ссоришься. Так вот. Я не видела его, не видела, какой он из
себя худой, как последняя стадия туберкулеза. Я не видела и не знаю, что
эта женщина, которая напротив, сначала была с ним счастливая, а потом из
нее вышел дух... Все! Кончено! Все в помойном ведре!
- Я же не говорю, - резко отвечала ей Шура, - что не было какого-то
мужчины и что из кого-то не выходил дух. Я про фантазии моей дуры сест-
ры. Она всю жизнь наворачивает в своей голове такие сюжеты, что можно
подумать, ей больше нечего делать.
- Я выбросила мозги в ведро, - гордо отвечала Зара, - я выбросила ту-
да имя Митя и закончила тему. Хотя почему не пойти и не спросить правду,
я не знаю... Две минуты - и решение вопроса. Она сейчас в разуме.
- Нечего вытаскивать покойников из их могил, - твердо отвечает Шура.
- Хорошо! Хорошо! - кричит Зара. - Это мое пожелание тоже в помойном
ведре! Ты можешь быть довольна, я подчиняюсь тебе, как ваш Иванушка-ду-
рачок.
И она уходит от нас обиженная, а мне неловко, что это из-за меня.
Приехала и устроила. Не хватало мне чужих скандалов, хотя, видит Бог, я
не понимаю, что уж такого в моем любопытстве?
- Ладно, - отвечает Шура. - В конце концов, это наша история... Если
уж приехала - сходи.
Я бурно не соглашаюсь. Зачем это мне надо, кричу я. Зачем? Просто
взбрело в голову. Моча ударила, - помнишь, Шура, так говорила бабушка о
дурных делах: ударила моча.
- Но ударила же, - печально говорит Шура.
- Ну прям! - возмущаюсь я и иду.
Я уже иду... Я уже на другой стороне улицы. Я открываю калитку и топ-
чу тропинку, посыпанную желтым-прежелтым песком-иностранцем.
Мне вслед что-то кричит Шура.
Что-то Зара.
Залаяли собаки, захлопали двери. А что вы хотели: я ведь на самом де-
ле на всю деревню ворошу покойников.
Она не подготовила меня, Зара, к встрече с Л. Юрченко. Надо было ска-
зать, какая она старуха, какая она лунь, как высохла ее плоть. Я нервно
считаю ее года. Ну, приблизительно, исходя из всего... И нахожу, что ей
еще нет шестидесяти. Странное ощущение, что она не была молодой никогда.
И мне не за что ухватиться, чтобы войти в ее далекое-далекое и подсмот-
реть.
- Вы меня извините, - говорю я. - Я из семьи Мити.
Она открыла дверь, приглашая меня войти. На стене висел увеличенный с
фотографии на паспорте портрет Мити. Сразу после войны они тучами ходили
- увеличители портретов. У меня есть собственный, тайком от мамы зака-
занный бабушкой. Я на нем школьница, с белым гофрированным бантом под
шеей. "Художники" на свой вкус вздыбили мне волосы на темечке и дотошно
выписали улыбку. Она у меня виновато-нахальная, как сказала бабушка: "Ты
тут себе на уме". Был сделан и портрет Шуры. Маляры от фотографии нари-
совали ей круглые глаза, они так старались передать их огромность, что
явно переборщили, получились не глаза, а пуговицы для тяжелого зимнего
пальто, мощные пуговицы, которым надлежит держать стеганые полы.
Бабушка спрятала Шурин портрет глубоко в комод. Сейчас он у меня до-
ма, и Шура мне на нем нравится. Ведь она на самом деле держатель всего и
вся, так что мастеровые не так уж были и не правы.
Я поразилась Митиной молодости на портрете. Наверное, это случилось
от потрясения старостью женщины, от сравнения, наконец, с собственной
уже неюностью. Митя был на портрете лукав, как будто предвидел этот мой
приход через время.
- Как ваше отчество? - спросила я.
- Меня зовут Любой, - ответила женщина. - Отчество я сроду не носила.
- Я помню, как вы приезжали к нам с Митей, - сказала я. - Бабушка хо-
дила к вам в дождь ночью.
- Откупалась, - ответила Люба.
- Вы можете мне это рассказать? - спросила я.
- А что рассказывать? Ваша бабушка сказала, что вернулась с фронта
его жена контуженая. А я, мол, кровь с молоком. И найду другого.
- Понятно, - улыбнулась я. Делался упор на основополагающую Митину
черту. - А что было потом?
- А потом она его отравила.
Я сказала ей, что моя сестра Шура осуждает меня за то, что вторгаюсь
в прошлое, что живая жизнь, по ее мнению, не любит, когда возвращаются
назад и перекапывают ее русло.
- Я с ней согласна, - ответила Люба.
Она говорила глядя через мое плечо, как будто именно за мной стоял ее
собеседник, ему, не мне, предназначались странные движения пальцев, мел-
кие, изящные, будто она перебирала ноты на округлом инструменте, лежащем
у нее на коленях.
- ...Это сейчас автобус, - говорила она. - А тогда ехали на "кукуш-
ке". И пешком. Он только приедет - и сразу надо обратно. Мы иногда с ним
прямо на приступках в хату любились... Не было времени, чтоб в доме и
как у людей.
...Я его далеко провожала...
...Иногда мы с ним сворачивали в кусточки и любились уже на каменной
земле. Видите? - Люба в одну секунду подняла кофту, повернулась, и я
увидела под лифчиком кривой, плохо зашитый шрам. - Это я напоролась на
стекло. Митю посадила на машину, сама иду, а с меня кровь кап-кап...
Зашла к Вале, нашей медсестре, она увидела, как закричит...
...Я ее успокоила, сказала, что живучая и боли не боюсь. Она мне
скобки поставила, у нее остались от коровы, когда та распорахала прово-
локой себе вымя...
...Хорошо зажило, быстро, правда, спину сильно стянуло, и я стала
дергаться... Мне все время хотелось кожу спрямить...
...Но ничего... Привыкла...
...Митя, правда, когда увидел, просто зашелся. У него случился испуг
на "если бы...". Ну не случилось же...
...С тех пор я брала с собой в поле одеяльце, оно и сейчас живое. Не
могу выкинуть. Оно пахнет Митей и ржаным холодком.
...А может, это мне кажется? Митя особенно пах. Он курил хорошие па-
пиросы, "Казбек". И пах хорошо. Чистой водой... Знаешь, - страстно ска-
зала она собеседнику за моим плечом, - знаешь...
Меня всю как бы размазали по стеклу, лишив формы и содержания. Я ведь
не умею говорить на такие темы, в моем лексиконе просто не было слов про
это. Но в меня впивались слова о ржаном Митином холодке, о запахе чистой
воды, все это смущало не фактом существования, а фактом говорения. Жен-
щина же торопилась вспоминать Митю страстно, подробно. Чувственно... И
лицо у нее при этом было странное - напряженное, дрожащее... Она как бы
была в той лесополосе, посаженной державным повелением против ветров, а
оказалось, для греха... Для греха!
Люба все говорила, и я не могла уйти. Сколько это могло продолжаться
- ее воспоминания и мое нетерпеливое смущение.
Я остановила ее:
- Извините, Люба...
- А... а... а... - последним звуком кончилась женщина. - А... а...
а...
На чем она себя перекусила?
- Извините, - повторила я. - Меня, наверное, потеряли...
Одним словом, я бежала суетно, стараясь не зацепить ее глазом. Когда
ненароком зацепила, передо мной стояла старая, заплетенная морщинами
старуха, играющая на округлом инструменте.
Зара зажала меня своим большим горячим телом в уголке летней кухни.
- Ну? - спросила она.
- Узнала некоторые натуралистические подробности. Все-таки, - сказала
я с чувством, - даже подруге я такого не скажу!
Зара выпустила меня из жарких объятий, и в этом ее отпускании я ощу-
тила презрение. Меня это царапнуло. "Мясниковское сестринство, - подума-
ла я. - Они заодно просто по факту прописки".
Ведь Зара мне нравилась, мне хотелось, чтоб я ей тоже... А она меня,
считай, оттолкнула.
Шура же упорно меня ни о чем не спрашивала.
Когда уезжали, Люба стояла на крыльце, от него бежала желтая дорожка
песка, и я подумала, что песок не такая уж редкость на этой земле, даже
если он чисто вымыт.
Я не собиралась больше встречаться с Фалей, но она сама пришла на
вокзал меня проводить. Вручила донской джентльменский набор. Бутылочку
"Пухляковского", рыбца и домашнее варенье из райских яблок. Это было ми-
ло с ее стороны, но смутило: я ведь к ней приходила без гостинцев и даже
прощаться не собиралась, ан нб тебе... Получалось, она - щедрее...
- Жаль, - сказала я, - что я так и не увидела Ежика.
Фаля промолчала.
Время стремительно ссыпалось в одну ему известную щель. Так работает
грохот, отделяя мелкое от крупного, одновременно подтачивая большое.
Смысл грохота - спустить к чертовой матери все и затихнуть в пустоте. Я
замечаю собственное трясение, знаю, к чему это - к выходу, выходу! Вели-
кое бессилие быть перед могуществом кануть...
Умерла жаркая Зара. Шура подумала-подумала и оставила себе Зарин дом.
Теперь туда ходил рейсовый автобус, Зарино подворье обозвали "дачей".
Шура написала: "Приезжай! Так завязался виноград, что в августе не будем
знать, куда его девать". Я сумела вырваться только в сентябре...
Эта женщина, Люба, поди, совсем, совсем старуха, если вообще жива. Да
и Фаля тоже. Сестра никогда о ней не писала, да я никогда и не спрашива-
ла... Ежик... Уже вполне пожилой господин... И нахлынуло это старое, да-
лекое, все в запахах и вкусе, как вчерашнее. А живее всех живых - Ми-
тя...
"Митя! - говорю ему я. - Я уже старше тебя почти вдвое! Как тебе эта
хохма?" - "Не бери, птица, в башку, - смеется он. - Вся жизнь - сплошная
кажимость..."
Все придумываю... Все... Что я вообще могу знать о Мите истинного?
Но, видимо, это свойство породы - заронить в душу другого семечко, и уже
этот другой холит и нежит это чужое в себе диво. Митя во мне высадил
сад.
Пала ли я в кого семечком? Проросла ли?
Шура прямо с вокзала повезла меня в деревню.
- В городе все равно нет воды. Набираем ванну с ночи, так и живем.
Шура в моих глазах изменяется скачками. Кажется, совсем недавно я ее
видела светлой седоватой шатенкой. Сейчас она седая полностью и, что на-
зывается, с вызовом. С вызовом тем, кто колготится с краской и пергид-
ролью. Мне она нравится в этом своем вызове; интересно, знает ли она,
догадывается, как я ее люблю? Она скажет на это: "Я стараюсь без этого
обойтись. Нежность - скоропортящийся продукт. Мы - сестры. Это не лю-
бовь, это судьба".
В доме Зары остался ее дух. Я сказала это Шуре.
- Вот несчастье, - ответила она, - я держу в доме сквозняк, держу!
- Да нет же! - кричу я. - Я не о запахе. Я о духе.
- Я человек неверующий, - отвечает Шура. - А запах есть. Пахнет ста-
рой армянкой. И ничего тут не поделаешь. Внедрилось в стены. Нужен капи-
тальный ремонт. Но ты знаешь, откуда у моего руки растут...
Наискосок, на месте Любиного домишки, двухэтажный кирпичный бастион.
Спросить?
- А эта... Люба... Что с ней?
Шура пожимает плечами:
- Понятия не имею.
Вижу, что врет. Но я только с поезда, я только переступила порог, для
меня стоит целое блюдо оглушительно пахнущей "Изабеллы". Я чуманею от
одного натюрморта.
- Как там Фаля? - спрашиваю я, но это уже после обеда, когда нет сил
двигаться, как не было их отказаться от вкуснот, и надо встать и идти
куда-нибудь, идти, чтоб победить в себе то, чего больше всего хочется, -
лежать и лежать.
- Я у тебя спросила про Фалю, - лениво повторяю я.
- Да ну ее, - машет рукой Шура. - Старая ведьма. Просила тебя зайти.
Только на второй день пошла я прогуляться к дому-бастиону. Румяная
молодайка с откровенным деревенским любопытством тут же возникла у ка-
литки.
- Ищете кого или так? - спросила она, жадно ощупывая мой неказистый,
но неместный наряд. - Эта юбка у вас китайская? Они говнисто шьют, но
материя без химии...
Нечего стесняться задавать вопросы, и я задаю:
- На этом месте когда-то жила моя знакомая. Люба Юрченко.
- Она уже давно умерла, мы подворье оформляли как ничейное... У нее ж
ни родни, никого...
- А где ее похоронили?
- На кладбище, где ж еще? Не в мавзолее же... На дальнем склоне. Но
точно я не знаю. Что на дальнем - знаю... Армянка покойная к ней ходила,
а потом криком кричала за свои больные ноги. Это ж сначала вниз, а потом
вверх. У нас же не жгут, всех в землю... Прямо горе... Людям же стро-
иться хочется, а места нету. Все захватили мертвые.
- Это у нас-то места нет? - засмеялась я.
- Получается! - вскрикнула молодайка. - Стоймя бы уж ставили покойни-
ков, как евреи... Или, на крайность, сидьмя... А то ж навытяжку... В
длину... Это ж большой получается метраж.
Румяная женщина... Просто прелесть... Русская красавица... Наше дос-
тояние... Ну что ей на все это сказать?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг