несколько старичков-лесовиков, живые пни, грибы, коряги; живые туманные
стяги и болотные кикиморы, одна баба-яга, один Кощей Бессмертный, и чета
ветвисторогих чертей, за которыми поспешал говорливый выводок чертят... Да
кого там только не было - некоторых из этих созданий Эльга даже и не знала,
как звать, но все-таки, помнила, что и их когда-то встречала. А к ней
подошла кукла - большая кукла с длинными, густыми, соломенными цвета
волосами; та самая кукла с которой когда-то играла еще и ее мама, и которая
была единственной, и, конечно же любимой куклой Эльги в детстве.
И впомнила она тот страшный день, когда мама ушла куда-то из дому, и
маленькая Эльга осталась в одиночестве. Она сидела, обнявшись со своей
любимицей, а на улице пронзительно, жутко завывал ветер. Потом стало
темнеть, и темнело до тех пор, пока единственное, что могла видеть девочка,
это сияющие нежным синим цветом глаза своей любимицы. Потом в темноте
раздался скрежет, в комнате подул, утягивая ее ледяной ветер. Она пыталась
удержать куклу, но кто-то незримый дернул ее с такой силой, что Эльга
осталась лежать в беспамятстве. Очнулась уже в своей кровати - рядом с ней
сидела мама, и протягивало какое-то горячее варево. Тогда девочка долго
плакала - не ела, не пила, совсем исхудала - переживала потерю своей куклы,
как смерть близкого человека...
И вот теперь, сразу же узнав ее, Эльга радостно вскрикнула, и бросилась
кукле в объятия, даже и не обратив внимания, что та даже повыше ее ростом,
что облачена она в темные, траурные одеяния.
- Сестричка, сестричка... - счастливо плакала Эльга. - А я ведь
чувствовала, что ты все равно в живых осталась... Как хорошо, какая
счастливая встреча...
- Только, боюсь, не долгой она будет... - голос у куклы был очень
печальным, казалось, вот сейчас она заплачет. - Мы собрались здесь на
торжество, но мрачное это торжество... Большая тьма надвигается... Все это
чувствуют...
Последние слова, кукла проговорила таким леденящим,
пронзительно-отчаянным голосом, что Эльга испуганно отшатнулась (при этом
еще продолжала держаться за ее деревянные, но исходящие внутренним теплом
ладони). Она взглянула в глаза куклы, и увидела там боль - тут же и своей
радости устыдилась, вспомнила, что сейчас, где-то в городе замерзает,
обращается в тень ее мама. Тогда она оглянулась по сторонам, и поняла, что
все эти звери и диковинные создания, которых она приняла вначале за
счастливых, на самом то деле и печальны, и мрачны - поняла, что чаще всего в
их приглушенных разговорах слышится слово "смерть"; а русалки даже плакали,
своими родниковыми слезами.
- Откуда же вы знаете об этой наступающей тьме? - шепотом спросила она у
куклы.
- То вестник пришел. Проедем - ты сама все увидишь...
И кукла провела Эльгу в большую залу, где происходило основное пиршество.
Зала была вытянутой, и во всю ее длину вытягивался обильно уставленный
яствами стол. Кукла шептала:
- Ты видела, какие голодные волки, которые тебя донесли. Так и все звери
- нам не хватает еды - мы же не станем охотится друг на друга, как того
хочет Зимнее время. Но сегодня, по случаю пришествия такого дорого гостя, по
случаю того, что нам недолго уже осталось ждать конца, мы выставили все-то,
что бережно хранили на черный день - черный день пришел...
И тут Эльга вздрогнула - ее глаза засияли, вся она вдруг так одушевилась,
что, казалось, вот сейчас сорвется с места, да и взлетит, словно бабочка
(кстати, в воздухе светили крылышками несколько маленьких человечков). А
дело было в том, что она увидела несколько окошек, за которыми и зеленели и
синели, и сияли под благодатным, щедрым солнцем поля, луга, реки, поляны из
цветов, грибные леса и березовые рощи, где-то высоко-высоко в небе, среди
величественных облаков плыли вольные птицы - слышалось теплое движение
воздуха, ароматы тех просторов переполняли грудь. И вновь по щекам Эльги
катились слезы - только это были уже счастливые, светлые слезы. Она, не
отрывая взгляда от этих красот, воодушевлено говорила:
- Сестричка, что же ты говоришь о гибели, когда наш мир возрождается!
Посмотри - разве же может что-нибудь одолеть эту красоту?! Побежали туда!
- Спрашиваешь, может ли что-нибудь эту красоту одолеть... - печально
вздохнула кукла. - Сейчас ты сама увидишь, что очень даже может...
Тогда, рука об руку, подошли они к одному из окон, и тут только, подойдя
в плотную, Эльга увидела, что - это всего лишь картина. Пусть и нарисованная
какими-то живыми, словно из самой жизни сотканными красками, пусть и дышащая
- но всего лишь картина. Эльга еще надеялась, что полотно расступится от
прикосновения ее руки - поверхность была теплой, живой, как и рука куклы, но
это все-таки была твердь, плоскость. И тогда кукла освободилась от руки
Эльги, и схватилась за две незамеченные прежде ручки, выделанные в форме
колосьев.
- Не надо! - воскликнула Эльга, и сильно побледнела, задрожала так, будто
в эту темную залу ворвался снежный вихрь.
Она уже слышала завывание ветра с той стороны, уже слышала, как бьет по
деревянной поверхности плотный и жесткий, похожий на битое стекло снег. Но
кукла говорила:
- Ты спрашивала, что может победить эту красоту?.. Смотри, смотри - ведь
на этом самом месте была эта красота...
И она одним резким движеньем распахнула створки - тут же едва слышный до
того вой ветра перерос в оглушительные, яростные завыванья, тут же полчища
снежинок хлынули в лицо Эльги.
- Смотри, смотри... - говорила кукла, и Эльга, хоть и было ей жутко уже
не могла отвернуться.
И видела она часть примыкающего к этому исполинскому пню леса. В общем -
эта мрачная картина ничем не отличалась от иных, которые так часто (да почти
всегда), были перед глазами Эльги: но теперь она узнавала среди
перекореженных, перегнувшихся стволов, те стройные, солнечные деревья,
которые красовались на картине. В одном месте лес расходился, и там, во
мраке, зловеще темнело обмороженное поле - там с тяжелым гулом
перекатывались ледяные вихри, и она даже почувствовала, как трясется от их
передвижения земля. Наконец, она почувствовала, как ледяные иглы пронзают ее
сердце, и вот взмолилась, прошептала слабым голосом:
- Пожалуйста - довольно. Теперь я все поняла...
И тогда кукла захлопнула окно, и вновь перед глазами Эльги появилась
сияющая, словно живая картина - и как же хотелось верить, что все это есть
на самом деле! Даже и жизнь не жалко было отдать: лишь бы хотя бы ненадолго
оказаться на тех полях, лишь бы увидеть тот высокий небесных свод в жизни, в
созидательном движении. И она прильнула к этому полотну губами, и поцеловала
- хотелось плакать, но слез уже не было - была лишь мучительная, гнетущая
усталость. Она шептала:
- Все это было, и все это ушло... Какая-то неведомая сила победила все
это, а я... а я даже и не знаю, что это за сила... Может, с ней можно
бороться - я бы отдала все силы на борьбу, но сейчас никаких сил не
осталась...
- Пойдем... - неожиданно нежным голосом проговорила тогда кукла, и взяла
Эльгу за руку - теперь ее ладонь казалась не деревянной, но мягкой. -
Подойдем к нашему дорогому гостю - он все знает, он все расскажет...
И они пошли дальше по этой зале - шли вдоль стола, и с одной стороны
сидели скорбные, облаченные в темные тона гости; а с другой - красовались
щемящие сердце словно живые пейзажи. И по мере того, как они шли все дальше
и дальше, Эльге хотелось подбежать к каждому из этих полотен, проверить -
быть может, хоть одно из них настоящее, быть может - можно вырваться, навек
позабыть обо всем этом, мрачном. Но вот и окончание стола - там стояли два
высоких кресла, а между ними возносился спинкой почти к самому потолку
золотой трон. Одно из кресел пустовало, и Эльга поняла, что оно
предназначено для куклы, на втором кресле сидел облаченный в царскую мантию
старый колли, с очень печальным, совсем человеческими глазами (впрочем, у
всех зверей в этом зале были человеческие, светящиеся разумом глаза). Ну а
на золотом троне сидел... Михаил.
Эльга помнила, что со времени их разлуки прошло не более часа, и
изумлялась, и с болью видела, как тяжко эти два часа отразились на Михаиле.
И хотя при первой встречи она не смогла разглядеть его толком, все-таки
помнила, что он был худым, изможденным, со щетиной на щеках - теперь он
производил ужасное впечатление разлагающегося трупа. На оплывшем лице
выделялись обтянутые желтой, ссохшейся кожей скулы; все лицо как бы было
вдавлено, смыто; волосы болтались безжизненными грязными тряпками, в глазах
была пронзительная, исступленная боль, и лучше даже было вовсе в эти глаза
не глядеть - казалось, отчаяние от них темным пятном расползалось в воздухе.
Подбородок Михаила, а также синие изгибы провисшей под глазами плоти
подрагивали; также подрагивали и руки, которые он нервно сжал на коленях -
одет Михаил был в какую-то немыслимо грязную, изодранную одежку, а еще от
него исходил нестерпимый перегар. Вот он увидел Эльгу, сначала вытянул к ней
дрожащую руку, затем - уронил ее, и застонал, мучительно глухо.
- Вот, выпейте это... - человечьим, старческим, добрым голосом проговорил
король-колли, и, привстав, протянул Михаилу украшенную изумрудами чашу, в
которой пузырилось и пенилось какое-то снадобье.
Михаил покорно принял, и так же покорно выпил - так же бы он выпил и если
бы знал, что напиток отравлен (при этом, все-таки расплескал едва ли не
половину содержимого себе на колени) - выпил, скривился, и некоторое время
сидел с опущенными глазами, чувствуя себя так, как преступник посаженный на
высокое место, на всеобщее обозрение. Вот он вновь поднял взгляд на Эльгу, и
вновь потупился - видно было, как дрожат его руки. А кукла шептала тем
временем:
- Я называла его посланцем, я называла его гостем, но никто из нас не
знает, кто он на самом деле. Быть может, великий дух леса мог бы дать ответ,
но великий дух замерз, и не в наших силах растопить холод сковавший его
сердце. Да - никто не знает, что он: но одно известно точно, он наделен
великой силой, и он может остановить великую тьму... Но - нам не на что
надеяться... Так говорят наши сердца - он один способный остановить тьму,
так ее и не остановит. Но мы еще на что-то надеемся - как и ты, когда хотела
проверить, каждое из окошек, тогда как в сердце уже знала, что видишь только
картины. Потому мы в скорби и в слабой-слабой, словно затухающий огонек
надежде... Ведь скоро ничего этого не будет - все-все заполнит темный ветер
смерти...
Несмотря на то, что слова эти были произнесены очень-очень тихо, Михаил
все-таки слышал их - и он многого не понимал; кое о чем смутно догадывался,
и одно только знал точно - он один повинен в боли всех этих существ, которых
он любил как братьев своих и сестер, он один повинен в том, что вместо
настоящих пейзажей окна украшают всего лишь картины. Иногда он пытался
обмануть себя, убеждал, что повинна некая внешняя сила, некий враждебный ему
мир, но тут же понимал, что, прояви он где-то волю, соверши даже необходимый
подвиг, и этот мир остался бы в целости. И еще он надеялся, что ему скажут,
что надо делать, чтобы искупить свою вину, чтобы исправить совершенное - и
он знал, что, несмотря на разбитость, на слабость, отдавал бы этому делу все
силы - но он знал также и то, что никто ему не скажет, что делать, так как
никто, собственно, этого и не знал - все ждали каких-то слов, или действий
от него - а он все чувствовал себя как преступник на суде, и сидел в
напряжении, даже не смея взгляда на них поднять - и еще повторял про себя:
"Простите вы меня; пожалуйста, пожалуйста - простите..." Все-таки, тот
напиток, который поднес ему король-колли подействовал - блаженное тепло
разлилось по его тело; и то, что он чувствовал теперь, не имело никакого
отношения к тому водочному помутнению, когда все тело горело, разрывалось на
части, когда в голове били, шипели, надрывались, раскаленные пары - нет,
теперь он почувствовал некоторую легкость, да и ненужное, изжигающее
напряжение почти пропало - теперь он мог размышлять более связно.
Король-колли поднялся, тут же поднялись и все те многочисленные создания,
которые сидели за столом - Михаил тоже хотел подняться, но ему сделали знак
оставаться на месте, и он, конечно, послушался. Наступила тишина - никто не
шевелился; никто, казалось даже и не дышал - и в этой тишине особенно
отчетливо проступил леденящий вой ветра, и грохот буранов, которые темнели
над полем - и теперь те стены, которые казались такими надежными, виделись
уже совсем ничтожной преградой против той темной мощи, которая искорежила
весь их мир - казалось только по невнимательности, или посчитав просто
совершенно никчемным их собрание, ветрило чуть не усилил свою мощь, да и не
смел, не унес их в пустоту. И в этой страшной, воющей тишине, Михаил увидел
торжественную процессию старичков-лесовиков, впереди которых выступал
массивный, весь заросший темным мхом леший. Этот леший торжественно, на
вытянутых руках нес красочный поднос, а на подносе этом стояла неприметная,
грязная даже коробка. Король-колли тем временем говорил:
- Эта коробка была закопана в земле, и ее нашли кроты. Как только мы
увидели ее, так почувствовали, что не имеем права ее открывать, так как она
связана с высшими, непостижимыми для нас силами. Мы так и не знаем, что в
ней, но ты, пришедший из неведомого нам, должен ее открыть...
И тогда Михаил почувствовал, как часто-часто, словно бы отбивая
барабанную дробь, заколотилось его сердце. Кровь ему в голову ударила, и он
все-таки не сдержался, соскочил с трона, бросилась к этому лешему, который
оказался в два раза его выше, выхватил коробку, отбежал в дальний угол,
положил на стоящий там столик, и встал, заслоняя его от молчаливого зала.
Что-то очень сокровенное было в этой коробке - он помнил, что уже прикасался
к ней когда-то, и тогда, этот мир был еще светел. Он стоял, испытывая
трепет, и в тоже время, боясь к ней прикоснуться. Зал по прежнему
безмолвствовал, и вскоре он позабыл про существование всех этих зверей, и
даже про существование Эльги. Был только он, ледяной, неумолимо подступающий
ветер, и эта шкатулка...
Вот собрался - приподнял ветхую крышку, которая, с треском переломилась,
выпустила облачко темной пыли. В шкатулке толстой кипой лежали пожелтевшие
листки, он склонился еще и ниже, и прочитал то, что было написано на верхнем
из них:
"Ученик 6 "Б" класса. Михаил N. Стихи. Все посвящаются девушке, которой я
видел сегодня в своем сне. Подробнее см. в личном дневнике.
- Вы лучше всех глупых девчонок на свете -
И чувствую - глупые эти стихи,
Но вы уж поверьте, поверьте, поверьте -
Все лучше...
Извините, но не могу придумать рифму, к слову "стихи", начну другое.
Надеюсь, что получится:
- Средь взрослых чувств моим стихам нет места,
Мне трудно рифмы эти подбирать;
И чувства и слова - как пироги, что в первый раз спекли из теста,
Но все же не могу я в тишине молчать..."
И дальше, до конца этой странице тянулись длинное, мелким почерком
написанное стихотворение, юношеское, и даже ребяческое, но все же с
искренним, сильным чувством. Быть может, и Пушкин, и Лермонтов начинали с
таких вот строчек. Михаил прочитал эту страничку, поднял - под ней была уже
следующая, пронумерованная за следующий день; и вновь там были стихи -
некоторые неоконченные, потому что не мог подобрать рифмы, некоторые и вовсе
без рифмы, но все искренние, по ребячески наивные. Во всех стихах
прославлялась некая прекрасная дева, или принцесса, или звезда (но все
подразумевалось одно и тоже лицо). Все дальше и дальше переворачивал он
стихи - на заголовках мелькали дни, а чувствие его оставалось прежним. Он
все читал, читал, и совсем позабыл, о том, что за его спиной безмолвствует,
в напряжении ожидает его слов зал.
И вот последняя страница, запись она ней отделялась от первой на три
месяца, там значилось следующее:
"Ну, вот и все!.. Уже неделю здесь ничего не писал, а все потому, что
понял, что все это ерунда, и никому, в том числе и мне, совсем не нужно.
Почитал эти стишки в классе - кто смеялся, кто сказал, что не плохо, но это
было так грязно! Они же ничего не поняли... Да и нечего в этих стихах
понимать - все пустое, все бредятина! Даже и хорошо, что прочитал - у самого
на все это глаза открылось. Все не буду больше стихи писать! Теперь понял,
кому их посвящал - одной дуре, которая в старшем классе учится. Гешка
объяснил, что это у меня рост гормонов, и... в общем, это она мне все это
время снилась! Да, да - именно так - и я, вместо того, чтобы поговорить с
ней, начал всю эту ерунду писать! Все, кончено! Не одного стишка больше! И
еще так опозорился!.. Хотя - ведь никто, кроме Гешки не понял, что это я ее
на самом деле писал. Только бы он не проболтался!.. Сожгу все это... Нет
закопаю в лесу!.."
На этом запись обрывалась, и прежде чем захлестнул его поток
воспоминаний, он еще отметил, что все-таки сжег тогда все эти листы, что и
не думал закапывать их в лесу, и не писал это "...закопаю в лесу".
Вспомнилось из "Мастера и Маргариты" (одной из немногих прочитанных им
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг