блоков.
- Томас. Томас. - Катя медленно пошла вперед, и, когда ступала в
солнечные колонны, свет поцелуями обнимал ее.
Вот очередной "тайник", между блоков - оглянувшись туда, Катя
остановилась.
Там забившись в угол, сидел мальчик с добрыми глазами - а рядом с ним,
обнявши его - девочка - лет семи.
И Катя сразу поняла, что мальчик этот и девочка - брат и сестра. Хоть и
были они и грязными, и тощими, но, в лицах было что-то неуловимо общее; были
одинаковыми и густые русые волосы - но, самое главное глаза. И у девочки -
эти большие, пронзительно печальные, наивные и добрые - невинные детские
глаза. На девочке - одето было некогда темно-голубое, а теперь почти темное
платьице.
Глядя на этих двоих, смотрящих с испугом, с недоверием, но и с надеждой,
и с нежностью - Катя поняла, что не оставит их, пока не сделает для них все,
что только сможет сделать.
- Извините. - прошептала она и, вдруг, почувствовала, как из очей ее
выступила слезы. - ...Извините, я вашему брату представилась, а вам еще нет
- меня Катей зовут. Я хочу дружить с вами.
Она шептала, и весь воздух наполнялся чем-то возвышенным, облачным. Она
говорила и прекрасен был ее лик, ее очи - в которых с таким нежным чувством
заблистали слезы.
И сестра и брат, не чувствовали больше испуга, но доверие и радость, что
теперь Катя присоединилась к их маленькой компании.
Девочка даже улыбнулась, взглянув в личико своего брата, потом протянула
ручку Катя и звонким детским голоском, точно колокольчик пропела:
- А меня, Машенькой зовут. А братика моего - Петрушенькой...
- Сама ты Петрушка! - без всякого раздражения улыбнулся мальчик. - Вы ее
зовите Машенькой, ну а меня - Петр.
Катя присела с ними рядом, на солому, спросила:
- И вы тут живете? Это ваш дом?
- Да - это наш дом. - ответил Петр.
- А родители... - Катя кивнула на двух голубок, которые прохаживались
неподалеку.
- Ах. - совсем не по детски вздохнула Машенька. - Если бы наши родители
были голубками, мы бы так взмахнули крылышками, да и улетели бы в теплые
страны - такие страны, где синее море, и весь год греет Солнышко...
- Ладно, чего уж там - расскажу все. Но вы, Катя, смотрите - сохраните
наш рассказ, как самую великую тайну. Дайте самую страшную клятву, какую
знаете! - очень серьезно произнес семилетний Петр.
- Я просто даю слово, что никому и никогда не открою.
- Даже, если вас пытать станут!
- Даже, если меня пытать станут. - в тон Петру, очень серьезно, отвечала
Катя.
- Родители у нас пьяницами были. - начал рассказывать Петр. - И отец и
матерь. Ничего хорошего от них не было ну вот и отдали нас в детский дом.
Вы, Катя не знаете - это совершенно не выносимо. Даже и не скажешь, что хуже
- у родителей, или в детском доме. Только и не туда и не туда, мы
возвращаться не собираемся. В общем сбежали мы - в товарном вагоне до Москвы
доехали, а было это полтора месяца назад - в середине апреля. С тех пор
живем на этом чердаке. Иногда выходим за подаяниями, но уж очень боязно, что
нас схватить могут. Один то раз чуть и не схватили - мы только в толпе
успели затеряться. Мы, ведь, юркие... Вот и вся наша история.
Катя помолчала некоторое время, потом спросила:
- И что же? Как же вы дальше жить станете? Неужели в бродяг бездомных
желаете превратиться?
- Все что угодно, только не возвращаться в этот дом!... А я бы хотел
учиться, а Машенька, вы не смотрите, что она такая маленькая - она шить
умеет!
- Что же нам делать... Знаете что - пока вы здесь оставайтесь...
- Да куда ж нам идти-то! В Москве и не найдешь лучшего чердака!
- Так вот вы и оставайтесь здесь, ну а я придумаю что-нибудь, вернусь
завтра, и еды вам принесу.
Петр кивнул:
- Вы только про клятву свою не забывайте.
- А вы котенка здесь не видели?
- А какого?
Тут Катя описала Томаса, и дети ответили, что "Нет".
Однако Машенька, уже принявши Катю в сердце, как сестричку свою,
предложила:
- А мы вам поможем. Вы в подъездах посмотрите, ну а мы в подвале
покличем...
До вечера продолжались безрезультатные поиски, и там уж, в тот час, когда
Дима торопил автобус, Катя вновь подошла к скамейке, вновь вспомнила юношу,
и чувства свои облачные.
В голове ее, спокойной печальной рекою текли мысли: "Так, ведь, я и
предчувствовала все. Впереди - печаль. Встретились мы - сердце мне обожгло,
да так обожгло, что и не знаю - заживет ли когда. А встретится... какая
светлая надежда - встретится! Но к чему обманывать себя, Катя? В этом то
городе, среди этих толп... Нет - нельзя жить без надежды. Я буду заботится
об этих детях и каждый вечер хоть на полчаса приходить к этой скамейке..."
И она, хоть и уставшая и голодная - у нее не было денег даже купить
жетон, позвонить домой - она прождала его целый час, а потом, тяжело
вздохнув, направилась к метро...
* * *
И вновь их разлучила какая-то пара минут. Совсем недавно у скамейки
стояла Катя, и вот выбежал Дима, постоял там некоторое время, все больше
погружаясь в отчаяние, затем побрел в метро...
Вот он уже дома - бабушка заметив его бледность, тут же и спросила, что
за беда случилась.
Армия. - Нет, Дима не мог, не решался так просто сказать, что его на
следующий же день забирают в армию. Он чувствовал каким ударом станет
подобное известие для бабушки - он не решался потому что предчувствовал
слезы, а потом - ухудшения ее здоровья.
Потому Дима ответил, что так - пустяки - хоть и понимал, что на следующий
день, по крайней мере, придется ей все рассказать.
Даже лучше бабуши почувствовал Димину боль Джой - он разлегся перед ним
на полу, отказался от предложенной любви, но с пониманием, с тоскою смотрел
на хозяина. Томас же разлегся на коленях, да и замурлыкал ласковою свою
песенку.
- Эх, вы звери, зверюшки. Вот, если бы ты, Томас, мог говорить, так
рассказал бы мне на прощанье про свою хозяйку. Всю бы ночь ты мне
рассказывал, ну а я бы - слушал, да слушал... Как жаль... А я слышал, что
все кошки и коты - немного волшебники. Вот если бы ты сделал так, чтобы она,
где бы не была сейчас, почувствовала, что я ее люблю...
Так просидел он, смотря за окно, в темень ночную, до тех пор, пока часы
не показали полночь - подумал было о сне, и понял, что в эту ночь не сможет
заснуть до самого утра.
Тогда Дима взял тетрадку, ручку; едва ли не разрывая бумагу, принялся
писать:
Ах, кто же судьбами слепо так вертит?
Кто двигает нас по игральным полям?
Не ведая, в людях, что кровушкой светит,
Без спроса даря жизнь тоскливым ролям.
Кто ты?! Проклинаю твое я творенье!
Градов суету, этот улей разлук!
Судьбы проклинаю зловещее пенье,
И хватку небесных, карающих рук!
Так будто, всех создал себе на потеху,
Театр из мрачных, безликих теней,
И ты, развалясь - право, дело не к спеху, -
Наш движешь в изгибах игральных полей!
Дима не стал перечитывать написанное, отложил лист, обхватил голову
руками, застонал слабо.
- Куда... В ад?... - шептал он, роняя слезы, глядя то на котенка, то на
Джоя. Потом он взял лист бумаги и стал писать следующее стихотворение, потом
еще и еще одно - все мрачнее и мрачнее. Он все вспоминал лик Девы, и все
мучительней были эти воспоминанья, так как уверился он, что никогда он ее
больше не увидит, а впереди - только Ад...
Он так и просидел за столом на кухне, записывая одно стихотворение за
другим и, в конце концов, так устал, что просто повалился головой на листы.
Разбудила его бабушка:
- Что это ты такие тяжелые стихи пишешь? - спрашивала она держа в руке
один из Диминых листков; внимательно на своего внука глядя.
- Положи пожалуйста...
Дима выхватил из ее рук листок, положил в кипу иных и посмотрев на
разгорающееся на улице рассветное зарево, понял - "Надо говорить".
- Меня в армию сегодня забирают. - и дальше скороговоркой. - Ты только не
волнуйся, все будет хорошо. Я буду возвращаться, я буду письма писать. Не
успеешь оглянуться, как я уже вернусь.
Мучительно было смотреть на бабушкино горе, на то, как побежали по ее
морщинистым щекам слезы, от того, как запричитала она - мучительно вдвойне
от понимания того, что изменить то он ничего не в силах.
- Ты только за Джоем, за Томасом пригляди, ну а я скоро вернусь.
Нежданно, конечно, так получилось, но ничего... Деньги у меня в столе
найдешь, в серебряной коробке... Вот, а если Томаса, кто искать станем - ну
объявление там прочитаешь, иль еще что, ты обязательно позвони - о встрече
договорись - ну а телефон оставь - обязательно оставь. Все я побежал,
некогда уже.
И он, позабывши свои стихи на столе, на кухне бросился одеваться в
коридор. Это бабушкин плач наполнял голову горящей болью - этот надрывный,
тоскливый плач, прервавшийся вдруг сухим кашлем...
Джой тихонько завыл, а Томас, запрыгнувши на полку с обувью, не мурлыкал
больше, но, выпучив глаза, смотрел на торопливо одевающегося Диму и,
казалось, хотел что-то сказать...
* * *
На следующий день Катя взяла с собрала с собою побольше еды, а также -
положила несколько книг со сказками, что и было замечено ее матерью.
- Куда это ты собралась?
Катя врать не умела, да и любая ложь вызывала в ней отвращение, сказать
же правду она не могла, так как поклялась, а потому неопределенно пожала
плечами и постаралась поскорее уйти из дому.
И, перед тем, как отправиться на чердак, заглянула она в сквер - нет, ни
Димы, ни котенка там не было...
Катя решила зайти ненадолго на чердак - отдать книги и еду ребятишкам, а
потом идти в институт - как-никак были последние учебные дни.
Вот и знакомый двор с тополями.
У подъезда стояли внимательные старушки, а рядом с ними милиционер.
Катя услышала обрывок из базарной, ветвистой речи, одной из старушек:
- ...Да вот хоть раз в день то и видим... Да - таких ободранных. Все то
чаще малец выходит, - весь грязный, тощий - смотреть страшно - больной,
наверное. А один раз, видели - с ним и девка выходила... Тоже грязная - ага,
как кукла на помойке... У них там целый тараканник! Ага, небось у нас на
чердаке то и вертятся...
Катя, внешне оставаясь спокойной, пошла мимо разговаривающих в подъезд.
Но одна из старушек узнала девушку, позвала ее:
- Ну, девица, нашла своего котенка?... - и не дожидаясь ответа,
затараторила милиционеру, что вот мол бегают еще всякие хулиганы за кошками
(она имела ввиду Диму).
Милиционер, однако, заподозрил что-то, тут же спросил Катю:
- А вы здесь проживаете?
- Нет.
- А куда идете?
Катя ничего не ответила, вбежала в подъезд - в голове - спокойное и
сильное, вспыхнуло решение: "Я обязательно должна предупредить их. Должна
успеть, а иначе выйдет, что я не сдержала клятву".
С улицы донесся окрик:
- Стойте! Немедленно стоять! Я говорю!
Хлопнула дверь - раздался говор старушек, похожий на карканье
встревоженных ворон.
Катя, что было сил, бросилась по лестнице. А она хорошо бегала! Недаром,
каждое утро, вместе с отцом да старшей сестрою устраивала пробежку, по
парковым аллеям!
Вперед - через две, через три ступеньки! Позади пыхтел, громко топал, а
раз споткнулся и с руганью грохнулся милиционер.
Разрыв меж ними был бы значительно больше, если бы не Катина сумка с
книгами и едою... Вот последний пролет - вот люк - только бы он оказался не
запертым.
Катя толкнула - крышка откинулась в сторону. А девушка, голосом громким,
но, по прежнему спокойным, возвестила:
- Петя, Машенька! Скорее - уходите! Милиция здесь!
Встрепенулись из своих укрытий голуби; перелетая в солнечных колоннах,
выпорхнули в небо.
Из-за бетонной колоны выглянули дети - эти добрые, невинные глаза - как
же, до боли, сжалось Катино сердце - так ей захотелось остаться здесь с
ними, показать книги... Но времени не было - Катя перекинула им свою сумку,
еще раз крикнула: "- Бегите!", а сама встала на люк.
А там уже налетел преследователь - ударил - люк подпрыгнул - Катя едва
удержалась на ногах.
- Черт, забаррикадировали что ли?! Притон что ли?!... Подмогу вызвать...
Тут еще один удар, и теперь Катя не удержалась - упала на солому.
Оглянулась - Машеньки не видно, а Петя замер над распахнутым люком в
соседней подъезд, в руках его - Катина сумка.
- Беги за сестренкой! - успела она еще крикнуть, как ее схватили за руку,
да рывком поставили на ноги - в руке вспыхнула боль, однако, Катя сжала губы
- ни звука не издала.
Милиционер, оглядывал опустевший чердак. Он вспотел от бега по лестнице;
видно было, что зол и напряжен до предела - того и гляди взорвется.
- Что у вас тут? Притон? Кто здесь - наркоманы? Показывай, где, что
прячете - будет учтено.
Катя молчала, она, вообще поклялась не говорить ничего, - тем, может,
выгадать время для Пети и Машеньки.
Чердак пугал "стража порядка", ему все мерещилось, что из-за угла
бросятся на него преступники, оценил уже, что здесь можно спрятать целый
боевой арсенал и за руку поволок Катю обратно, к люку:
- Пошли, пошли! И не вздумай рыпаться!... Сейчас в отделении, все, как
миленькая выложишь...
* * *
И вот Томас и Джой остались в квартире, где проживала, совсем
захворавшая, с уходом внука, бабушка и дед, который, пил уже не
переставая...
Бабушка почти все время лежала на кровати, кашляла страшным, разрывающим,
сухим кашлем, плакала. Томас забирался к ней на живот, свернувшись там
клубком, мурлыкал, и тогда бабушке становилось немного полегче... Все же
болезнь, отверженность ее от людей, скотское состояние уж потерявшего
человеческий рассудок - все это медленно брало вверх. С каждым днем все
труднее ей было подняться с кровати, пройти к холодильнику - отдать Томасу и
Джою последнее из того немного, что оставалось в холодильнике.
Шли эти страшные дни и ночи. Возвращался пьяный дед, валился в кресло -
весь грязный, жалкий - рыскал остекленевшими, безумными глазами по комнате,
бормотал какое-то бессвязное безумие.
Этот рыжий песик и серенький котенок, сначала держались поодаль - не
сошлись характерами.
Томас, словно бы и не замечая раздражения, которое вызывал своим бурным
нравом у серьезного и сдержанного Джоя, все пытался познакомиться с ним
поближе, поиграть. Он крутился возле, прыгал через него, а в ответ получал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг