девочка не могла смотреть на нее без рыданий. А матушка (или бабушка, если
хотите) - протягивала в своих костлявых, изъеденных морщинами руках либо
краюшку черствого хлеба, либо еще какую-нибудь весьма непривлекательную еду,
которую, однако, девочка тут же съедала, так как буквально умирала от
голода.
День за днем, месяц за месяцем, год за годом - все надрывался за окном
снежный ветер, и не уходила тоска. Все так же было холодно, одиноко, жутко.
Девочка видела, что матушка ее день становится все более слабой, похожей на
мумию. Теперь все реже поднималась от стола, и все рыдала, рыдала. И девочка
привыкла к постоянному голоду, сама стала похожа на мумию - у нее время от
времени сильно кружилась голова, когда же она поднималась с кровати, и
пыталась пройтись по комнате, то ноги ее подгибались - она совсем ослабла, и
большую часть времени тоже рыдала...
...А за окном все ветер, тьма, снег - все воет, все кружится - девочка
очень много спала, ведь во снах она видела что-то светлое, пусть и не ясное,
пусть и забывающееся сразу после пробуждения - все-таки это было бегство...
...Однажды матушка очень долго не поднималась из-за стола - девочка звала
ее, а потом, дрожа от холода и от ужаса, решилась на то, на что никогда
прежде не решалась - поднялась и подошла к сидящей матушке. Лицо той стало
темным, жутким - она уже давно умерла. Девочка закричала, бросилась на
кровать, и тут же погрузилась в темное забытье - это было хоть какое-то
бегство из кошмара.
Должно быть, она очень долго пролежала так, но, в конце концов очнулась,
и поняла, что не сможет больше спать - с трудом поднялась, и с еще большим
трудом, сильно покачиваясь из стороны в сторону, прошла к маме - та еще
больше потемнела. Девочке немалого труда стоило перебороть себя, протянуть к
ней руку, дотронуться - тогда матушка рассыпалась в прах. Ничего не осталось
кроме сухой горстки, которую тут же подхватил ток холодного воздуха, да и
утащил в узкую расщелину под дверь.
Девочка осталась совсем одна, и, не зная что делать, куда деваться, она
уселась за этот темный стол, за который никогда не садилась - просидела так
неведомо сколько времени, а потом вновь лишилась чувств от голода -
повалилась головой на стол. Какие тогда ей привиделись сладкие, волнующие
видения - города сотканные из солнечного (никогда ей прежде невиданного)
света; мосты радуг украшающие небо; много-много чего прекрасного видела она
тогда, и, верно, никогда бы уже не вернулась в эту маленькую, грязную
комнатушку, и вскоре бы холодный ветер развеял ее опустошенное тело в прах,
но вернул ее странный, никогда прежде не слышанный скрежет... Точнее - это в
первое мгновенье ей показалось, что никогда прежде она такого не слышала
такого, а потом вспомнила, что, в самые страшные, темные ночи, когда еще
была жива матушка, когда еще сидела, согнувшись над этим столом, то слышала
она подобный скрежет за окном. Тогда она лежала под одеялом, медленно,
осторожно переворачивалась, и совсем уж осторожно приоткрывала маленькое
отверстие, из которого и выглядывала одним глазом на окно - там, за окном
бесновался ветер; там, хоть и с большим трудом, виделось что-то
расплывчатое, темное - в этом темном была жуть, оно хотело проникнуть в
комнату. И девочка спешила отвернуться обратно к стене, свернувшись комочком
лежала под одеялом, не смела пошевелиться, не смела вздохнуть громко. Но
тогда в комнате была мама, тогда на столе горела свеча - пусть и блеклая,
пусть и жалобно трепещущая; тогда было некое внутреннее чувствие, что это
страшное, что было за окном, не сможет ворваться.
Теперь девочка подняла голову и обнаружила, что свеча давно уже затухла,
что в комнате почти совершенная, непроглядная темень - взгляд метнула на
окно, и увидела, что это старое, залепленное грязью стекло выгибается под
страшным напором стихии, и вот-вот лопнет - с той стороны слышались стонущие
заклятья, некая бесформенная тень носилась там. И тогда девочка бросилась к
двери, из под которой выбивалась полоска бледного, зеленоватого света -
никогда прежде не доводилось девочке выходить за пределы их комнаты - мать
никогда не брала ее, а она и не хотела - тот неведомый мир представлялся ей
ужасным, и она знала, что ничего кроме боли он ей не принесет. И вот теперь
она жаждала вырваться в тот "ужасный" мир, лишь бы только ускользнуть от
тени, которая нависла за окном. Она из всех сил дергала ручку (но что,
право, за силы у маленькой девочки?), она стучала кулачками, и наконец -
закричала. Никогда прежде она не кричала, и плакала всегда безмолвно, но вот
теперь, слыша как нарастает треск и яростный стон за спиною - закричала
пронзительным, жалобным голосом - она звала на помощь, и вкладывала в этот
крик все свои силы.
И ответ пришел! С той стороны двери раздались тяжелые шаги, и не успела
девочка опомниться, как дверь вдруг распахнулась, и на пороге предстал
карлик Сроби, который едва доходил девочки до пояса - он тут же схватил ее
своей могучей рукою и выволок в коридор, другой же рукой он захлопнул дверь.
В комнате раздался треск выбитого стекла, и что-то с силой от которой
дрожали окружающие стены, стало биться с той стороны об дверь. Карлик стоял,
упершись в нее рукою, но не рукою удерживал, а заклятьем. Наконец - дверь
отпустил, девочку же подхватил обеими руками, и понес по коридору. Позади
вздрагивала дверь, слышались вопли и стенания неведомой стихии, впереди была
неведомая жизнь - девочка вновь почувствовала головокружение, вновь стала
проваливаться в забытье. Но Сроби чувствовал, что ей нельзя погружаться в
грезы, что, если это произойдет, то и его волшебство уже не сможет вернуть
ее душу, и потому он поддерживал в ней жизнь - не яркую, но только слегка
подбрасывал в сердце маленьких веточек, чтобы хоть тлело - и девочка видела
то, что вовсе и не хотела видеть, отчего все новые и новые слезы катились по
ее щекам; видела бесконечные переходы, лестницы, туннели; тянущиеся куда-то
вдаль коридоры, с сотнями а то и тысячами дверей - неслись какие-то
приглушенные, болезненные стоны, что-то скрипело, трещало, ломалось... Потом
долго-долго опускались они вниз на дребезжащей, черной платформе, и вокруг
приносились призраки, и все полнилось их жалобными стенаниями.
Затем они вышли в город - впервые вдохнула девочка не стесненный
комнатными стенами воздух, и тут же закашлялась - воздух был нестерпимо
морозным - снежная круговерть так и неслась, так и выла со всех сторон -
порывы ветра были настолько сильны, что, если бы карлик не держал ее, то
девочка улетела бы как одна из снежинок (а она была настолько худой, что
почти ничего и не весила).
Карлик проворно спустился по ступеням, и оказалось, что там их поджидает
черная, запряженная черными громадными крысами карета. Кучером тоже была
крыса, в черном аккуратном костюме, в цилиндре, и с кнутом в лапах. Карета
была просторной для карлика. но девочке пришлось согнуться в три погибели,
чтобы уместится там - спиной она упиралась в потолок, и тот трещал, грозил
разорваться. Как только карлик захлопнул дверцу, кучер-крыса взмахнул кнутом
и погнал, погнал своих сородичей по заснеженным, пустынным, темным улицам,
которые вопили ветром, по которым носились призрачные тени.
Ну, а потом девочка оказалась в доме карлика, и он сразу же повел ее в
наполненный кровавым светом подвал, где было множество черных крыс. Сохраняя
безмолвие, он повелел им приготовить еду, но не такую как для Михаила и
Унти, а вполне нормальную, и когда девочка наелось, то, по прежнему
довольствуясь одними жестами, протянул к ней золотистые спицы, повелел ткать
- и что же оставалось девочке, как не подчиниться ему?.. Она и начала ткать.
Она и сама не знала, откуда в голове ее рождаются эти чудесные образы -
весенние, пробуждающиеся леса, ветви обласканные солнечными лучами,
перелетающие среди них, радующиеся жизни птицы; поля на которых восходят
нежные подснежники и многие иные цветы; реки широкие, могучие, над которыми
лебедями белеют святые города; вдали - горы могучие, горы прекрасные, горы
величественные вздымаются снежными вершинами к самому небу лазурному, где и
облака, где и солнце, и звезды - все, все что было прекрасного в природе
выходило из под ее спиц, а ведь она никогда ничего этого не видела, даже и
не слышала...
Потом у нее было много-много времени на размышления, и она поняла, что
карлик когда-то давно, каким-то образом (должно быть, колдовством) - узнал
об этом ее даре, потому и пришел, когда она закричала. Она поняла, что ему
нужно это полотно, чтобы вырваться из этого мрачного города. Не знала она -
весьма сомневалась, что он, такой жестокий, черствый, каменный, мог бы
расчувствоваться от красот звездного неба, радугой любоваться - скорее, ради
каких-то материальных выгод стремился туда, ради ли каменьев, ради ли еды -
так или иначе он всегда торопил девушку, ибо полотно должно было получить
завершение. Шло время - день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем.
Точнее, единственным отличием дня от ночи было то, что на ночь (а она, по
хотению карлика, была очень непродолжительной) - кровавые шары со светляками
затухали, и в наступающей темени она погружалась в забытье, так как очень
уставала за этот долгий-долгий день. Она все ткала и ткала, а карлик время
от времени приводил то детей, то взрослых людей - все они были молчаливыми и
бледными, похожими больше на призраков чем на живых людей; тогда карлик
взмахивал маленькой своей ручкой, а крысы облачались в поварские одежды,
начинали готовить для пленников питье. Девочка пыталась предупредить их, что
пить нельзя, однако, карлик в очередной раз взмахивал своей ручкой, и
пленники теряли остатки своей воли - выпивали, и вскоре превращались в
крыс...
Шло время. Очень-очень много времени прошло - уже огромное полотно
соткала девочка, и благо, что нити живые, ее мечты воплощающие, сами лились
с окончания золотистых игл, и что полотно было тонким-тонким - иначе бы эта
пряжа заполнила бы уже весь подвал. Так была лишь аккуратно сложенная
стопка, с полметра высотою, однако - она знала, что, ежели развернуть это
полотно, то оно займет не только весь подвал, не только весь подвал, но и
вообще весь город...
Карлик часто наблюдал за ее работой - стоял безмолвный, недвижимый, и она
бы вовсе забывала про его присутствие, как забывала бы о присутствии
какой-нибудь статуэтки, если бы не чувствовала постоянно его тяжелого,
угнетающего взгляда. Несмотря на то, что карлик был ужасно скупым, и даже
крыс своих морил голодом, пленницу свою он кормил хорошо, и вообще - ни в
чем ей не отказывал (кроме, свободы, конечно). Она говорила, что ей нужна
вода, чтобы умываться, и вообще - все, чтобы держать в себя в чистоте -
карлик сделал для нее небольшую купальню: в дальней части подвала, крысы
разобрали кладку пола, выложили там все глянцевыми плитками, из стены же
выступала голова некоего сказочно зверя - из пасти его лилась благоуханная,
теплая, чистая вода; наверное - это было лучшее, что сделал в своей жизни
карлик Сроби.
Да - время шло, и из девочки выросла прекрасная девушка. Ничего, что ее
лика никогда не касались лучи настоящего солнца, а ветер бескрайних полей не
обвивал ее - все это она несла в себе, все это обретало жизнь на полотне, и
от этого она была прекрасной.
Она чувствовала, что полотно близится к завершению, и немного боялась
этого - хоть и мрачна была жизнь в подвале с крысами, все-таки она привыкла
к этому... Когда же появились Михаил и Унти, она сразу почувствовала, что
они то и изменят ее судьбу, еще больше испугалась, но и придумала, как им
помочь.
* * *
Итак, вся эта трагическая, мрачная история пролетела перед внутренним
взором Михаила, в то недолгое время, пока он был в забытьи; пока девушка
пела карлику свою колыбельную. Очнулся он от прикосновения ее нежных теплых
пальцев. Было темно, но полного мрака не было: в двух разных местах комнаты,
создавая образ парения в просторах космоса, сияли звезды, волосы девушки
изливали призрачное золотистое сияние, а еще - безумные глаза многих и
многих крыс выступали, и тут же вновь погружались во мрак - казалось, что
это даже и не отдельные крысы, но сам мрак ожил, и теперь вот наступает,
пытается дотянуться до них своими отвратительными отростками. Что касается
карлика, то он заснул - повалился среди крыс, и теперь слышалось его,
похожее на скрип несмазанных дверных петель храпение - первый звук, который
они услышали от него. Глаза Михаила уже достаточно привыкли к этому
призрачному освещению, и он смог разглядеть, что девушка ободряюще улыбается
ему:
- Я не обманула старого Сроби - полотно действительно уже почти
завершено. Да - осталось нанести лишь несколько штрихов, и, по правде - я
очень, очень волнуюсь... Знаешь ли, что мне осталось?.. Одну звезду выткать
- самую большую, самую яркую - уже вижу ее пред собою... Ну да ладно -
сейчас завершу то, что должно, а там уж - будь что будет...
И вот она повела своими спицами - они уже не были золотистыми, они вдруг
все так и засияли сильным серебристым светом - таким прекрасным, таким
чарующим, что и Михаил забыл обо всем. Девушка заплакала толи от счастья,
толи от душевной печали. Что касается маленького Унти, то он стоял с
вытаращенными глазами, зачарованный глядел на это величайшее и прекраснейшее
чудо в своей жизни. Итак, звезда сотканная девушкой зажила своей жизнью, и
лучи ее заполнили весь подвал - свету ее явно было тесно в этом закутке, и
Михаил уже знал, что дом карлика озарялся из глубин этим светом, выделялся
среди иных стоящих на улице домов также, как мертвый выделяется среди живых.
Это же почувствовала и девушка, и Унти - мальчик тут же проговорил:
- Плохо. Ведьма может увидеть - этот свет ей не понравится; она направит
сюда слуг Атука жестокого, а то и сама прилетит. Да - скорее сама
прилетит...
- Ведьма Брохаура, - вздрогнула девушка, - я слышала это имя. Все злое
подчиняется ей. И этот город только служит ее прихоти. Она самая могучая
колдунья... И буря, и тьма - все подвластно Брохауре...
При упоминании имени этой ведьмы, свет от звезды стал все более меркнуть,
в углах появились зловещие тени, а над головами завыло, загрохотало -
потолок стал сотрясаться. В это же время, крысы очнулись, они засуетились,
забегали вокруг недвижимо лежащего, дремлющего карлика Сроби. Но вот все они
замерли, и вдруг построились в прямые колонны, подхватили своего господина,
и стремительно унесли в одно из чернеющих отверстий в стене. Подвал опустел,
а над головой продолжала неистовствовать, реветь буря; потолок содрогался
все сильнее, с него сыпала какая-то труха - становилось все темнее и темнее;
вот неожиданно взвыл и ворвался в помещение ток ледяного воздуха.
- Это Брохаура... - промолвил тогда Унти, и обнял за руку девушку,
прижался к ее плечу.
- Нам нужно уходить. Скорее! - вскочил на ноги.
- Поползем следом за крысами. Иного пути нет, да и бедного Сроби нельзя
оставлять в такой беде. Быть может, он и скуп и угрюм, но ведь не только
плохое в нем...
Тогда девушка подхватила свою косу, прошептала несколько едва слышных
слов, и вот огромные эти пряди уменьшились, сложились ей по длине до плеч,
но при этом сияли не менее сильно, чем солнечные лучи в летний безоблачный
полдень - стоило только взглянуть на них, и вот на душе становилось тепло,
легко. Но не время было любоваться на волосы - потолок в нескольких местах с
ужасающим треском проломился, и из проломов этих хлынули стремительные
полчища снежинок - они с ревом складывались в стремительно изгибающиеся,
нестерпимым холодом обдающие колонны, и колонны эти разрастались, выбивались
из глубин своих темными вуалями, трепетали, разрывали, вновь сходились.
Только за мгновение до этого любовался Михаил на пряди солнечные, а тут уже
оторваться не мог от этой ужасающей круговерти. Вот показалось ему, будто
выступает необычайно длинный нос, вот еще и расширяется, воздух вдыхая, вот
рокочет: "У-у-у - русским духом пахнет!.." - вот уж и глаза выпученные
проступили, но тут девушка подхватила его за руку, и повлекла за собою. Унти
сам держался за ее платье, так как вторая рука девушки была занята - в ней
она несла свою пряжу. Но вот черный провал в крысиную нору - возле него
Михаил уже достаточно опомнился, и пропустил вперед мальчика и девочку;
затем, окруженный воем и полчищами снежинок, ожидающий, что в любое
мгновенье вцепиться в него сзади костяная длань, опустился и стал
пробираться на карачках. Стены были очень узкими, покрытыми какой-то темной,
смрадной слизью - ползти было тяжело, постоянно царапался он за какие-то
выступы. Впрочем, хорошо еще, что вообще можно было протиснуться - этот
туннель, конечно нельзя было сравнить с обычной крысиной норой...
Ну а позади вдруг раздался страшный, завывающий голос - слова были
подобны глыбам льда; ни одного из этих слов не знал Михаил, но он уже знал,
что это ведьма, и что она зовет его вернуться. И не было сил противиться - в
голосе была такая мощь, что, казалось, весь мир может рассыпаться в прах, от
любого из этих слов; казалось, что всякое сопротивление тщетно. Но вот
позади раздался ужасающий треск и грохот - туннель содрогнулся - проход
позади обрушился, и заклятье ведьмы хоть и слышалось еще, но было теперь
таким слабым, что не имело никакого значения. Наступил бы полный мрак, но
волосы девы сияли и в этом месте - Михаил видел темные стены, видел проходы
меньшие которые то и дело появлялись перед ним - раз из такого прохода прямо
перед ним высунулась черная крысиная морда, и тут же, испугавшись или
ослепнув от света волос, юркнула обратно. И потом Михаил полз и чувствовал,
как от напряжения пот стекает по его телу - он то все ожидал, что сейчас вот
эта, или какая-нибудь иная крыса вцепиться в него.
- А-а-а-а-а!!! - протяжно закричал где-то впереди Унти.
- Не бойся - все так и должно быть. - тут же успокоила его девушка.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг