природы, чем наружный. Менее плотным. Пазухи располагались почти
симметрично относительно центра. Как косточки в хурме. Будь наружная
оболочка каменной, я разобрался бы с этим глубинным металлом. А так ничего
не выходило, отклики на мои опросы - почти белый шум, подо что подведешь,
то и выведешь. Должно бы все быть наоборот: снаружи должен лежать менее
плотный металл, внутри скопиться - более плотный. Я решил, что мой "Учет"
брешет. С ним это не раз бывало. Ну и пусть брешет. Все равно здесь
вольфрам-рения матушке-планете на сто тысяч лет хватит, и будущие умники
успеют уточнить в менее мерзкой обстановке. Но нелепость картины в мысли
запала, и, начиная с четвертой недели, к тем двум маниакальным абзацам
надо прибавлять этот. Через раз.
А на шестой неделе я потерял перку М8. Последнюю. И чем прикажете
теперь прочищать резьбу на встреленных дюбелях?
Нечем.
Сутки я то рылся в барахле, то башкой от злости в стенки тыкался.
Половина нейронов о лерке веет, половина - о Мазеппе. И спелась дикая
мысль: поеду к Мазеппу и возьму у него эту самую лерку! Пусть попробует
мне отказать! Да я его, да я ему... Короче, истерика.
Еще сутки я себя накручивал.
Накрутил. Заправил "люльку" и наперекор всему на свете двинулся к
Мазеппу на карьер.
Подплываю. Издалека вижу вспышки. Выждал в стороне, пока глаза
попривыкли, пригляделся - вот она, Мазеппова "утроба", над эскарпом
покачивается, дуговой разряд на жале "Марс-Эрликона" играет.
Включил я голосовую связь, кричу:
- Эй, Мазепп!
И слышу в ответ:
- Я Мазепп. Ты кто?
То есть как это "кто я"? Он что, не знает, кто я и что здесь делаю?
Меня как холодной водой обдало. Объясняю, кто я. И слышу в ответ искренне
удивленное:
- Так ты, значит, еще не похромал отсюда, гнида вавилонская?
И до меня окончательно доходит, что Мазепп и думать обо мне забыл.
Я маюсь, я с ним день и ночь воюю, а для него меня попросту на свете
нет! От этого открытия я настолько растерялся, что все заготовленные речи
у меня из головы вылетели, а новые не явились.
По моему сценарию, он должен был угрюмо спросить: "Чего надо?", а я
должен был звонко и дерзко потребовать: "Сей момент дай мне лерку
эм-восемь!" Но он преспокойно продолжал работать. Я мог торчать тут сутки,
двое - ему было наплевать.
Я понял, что слова от него не дождусь, пока сам не заговорю. Что-то
мешало мне просто попросить лерку, и я промямлил, что надо, мол,
поговорить.
- Ну, говори, - отозвался он, волоча в сторону очередной полукубометр
металла.
С собой у него наверняка не было лерки, а я во что бы то ни стало
должен был к ней приблизиться, у меня перед глазами маячил слесарный
патронташ на стенке его пещеры, я прямо-таки зрачки царапал о гнездо, где
лежит себе, почивает эта чертова лерка! Там, рядом с ней, он мне не
откажет, а здесь - откажет. И я сказал:
- Здесь не буду. Поехали к тебе.
- Время нет, - ответил он.
- Дело есть, - спел я ариозо змия-искусителя.
Спел и замолк. Не знал, что дальше петь.
И надо же: победило мое молчание!
Мазепп закрепил товар, примкнул жало "Марс-Эрликона" к блоку питания и,
пятясь задом, чтобы фалы собрались у него в заспинные гармошки, поплыл из
карьера. Я последовал за ним, лихорадочно придумывая, о каком таком деле
собираюсь говорить.
- Ну? - спросил он, когда мы забрались в его пещеру.
По случаю жары он был в одной маечке, громадный, жирный, весь до пупа в
веснушках. Он высился надо мной, как гора.
Я шарил глазами по стенкам. Вот здесь мне колдовался слесарный
патронташ. Колдовался, да не выколдовался: на стенке было пусто.
- Ты тут на астероиде давно? Как его нашли? - спросил я, оттягивая
время, все еще не придумав, о чем говорить.
- Тебе что за какао? - незлобно ответил Мазепп.
Его надо было сразить наповал, и я выпалил:
- Ему томографию делали? Ты делал?
- Чи-иво? - изумился он.
- Томографию. Ну, просвечивали его? Смотрели, что внутри?
Я прекрасно знал, что не смотрели. Откуда у старателей взяться такому
оборудованию?
- Кончай темнить, - сказал он.
- Значит, не делали. Так? - непокорно продолжал я. - А я сделал. У меня
прибор для этого есть.
- Врешь! - каким-то новым голосом ответил Мазепп. Какой старатель не
накололся бы на этакий разговор!
- Дурак! - вел я.
- Золото? - выдохнул он чуть ли не вместе с душой. Он был у меня на
крючке. Господи, как мне легко стало. Но крючок надо вонзить понадежней.
- Астероид нерегистрированный, - сказал я. - Я и сам мог бы его
заявить, ты понял? Но я в этом деле пацан. Только грыжу наживу
огнестрельную, и с приветом. При надежном человеке мне и доли хватило бы.
- Сколько? - спросил он.
- Я не жадный. Сам назначь, чтоб между нами чисто было. Ты понял?
- Это смотря какой товар, - опомнился он и повторил: - Смотря какой
товар. По мне, и этот в жилу.
- Есть и получше, - возразил я.
- Ну! Говори.
- А не обманешь?
- Слушай, ты, - ответил он. - Говорю, что не обману, а там как хочешь,
верь - не верь. Клейма на честность мне в аптеке не ставили. Однако
соображай сам: был бы я прохиндей, тут бы не горбатил. Сечешь?
Я помолчал и ответил:
- Солома.
На жаргоне Пояса это означало, что меня убедили.
- Ну так что? - впился он в меня рыжими глазенками. - Золото?
- Нет, - ответил я. - Уран. Все печенки у него урановые.
Почему всплыло у меня про уран, понятия не имею. Наверное, потому что с
детства слышал: "Уран! Мало урана! Нет ничего дороже урана! Уран - сердце
энергетики, уран - средство овладения богатствами Вселенной!". Ну и
подумал, что уран-то подороже вольфрама будет. И не ошибся. Мазеппа под
потолок болтнуло от этой новости.
- Быть не может, чтоб уран!
- Пальцам не щупал, - говорю. - А приборы показывают.
- Приборы, приборы. Врут твои приборы!
- Может, и врут, - гордо говорю я. - А может, и не врут.
- Врут! - кричит Мазепп. - Вон у меня счетчик Гейгера есть. Я точно
знаю, что он работает. Я ему верю. А он что? А он молчит. А будь здесь
уран, он захаживался бы! Во!
Умница Мазепп. Опростоволосился я. Не умеешь врать - не берись. Что ж
теперь делать-то?
- Да он снулый, - ляпнул я первое, что пришло на ум.
- Как это "снулый"? - ошарашенно спросил Мазепп, и тут у меня в глазах
потемнело от вдохновения.
И понесло меня. Я врал отчаянно и красиво. Я объяснил Мазеппу, что сам
по себе атом урана вовсе не радиоактивен, а вполне устойчив. Так же, как и
атом любой железяки. Лишь когда он попадает под мощный поток нейтрино, то
под их мелкими частыми ударами ядро расшатывается, начинает ходить ходуном
и в нем начинаются процессы, которые мы называем естественной
радиоактивностью. Если взять, скажем, кусок земного возбужденного урана и
отнести его подальше от Солнца, на световой год или два, то там не будет
нейтрино высоких энергий и за сто тысяч лет колебательные процессы в нашем
уране затухнут. Он станет снулым. Но стоит доставить его обратно, то есть
сунуть под солнечные потоки нейтрино, он опять проснется и станет
привычным для нас радиоактивным ураном. Если, конечно, не спрятать его в
нейтринонепроницаемый футляр. Очень может быть, что здешний вольфрам-рений
именно таким футляром и является. И следовательно...
- Бомба! - ахнул Мазепп. - Мы сидим на бомбе!
- Да брось ты! - строптиво сказал я. - Все тебе бомбы снятся.
Мне ничего не стоило согласиться с ним. Бомба, которую в неведомой дали
снарядили "пришельцы" и заслали сюда. Зачем? Чтобы взорвать Солнечную
систему. Байка в самый раз для Мазеппа. Именно поэтому я на нее не
согласился, а продолжал витать в прекрасных сферах вдохновения.
- А что же это? - азартно спросил он. Я победил. Он слушался малейшего
движения моего пальца, тончайшей дрожи в голосе.
- Это зародыш планеты, - нахально объявил я. - Пройдет всего
каких-нибудь сто миллионов лет (подумаешь! для Вселенной это миг), и
снулый уран в недрах астероида проснется. Как? А очень просто; к тому
времени планетка обрастет каменным мусором, станет массивней, сместится
поближе к Солнцу, примерно туда, где Земля; там нейтринный поток вчетверо
мощнее, и он прошибет вольфрам-рениевый футляр. И что получится? Отличный
атомный реактор, мощный планетный мотор, такой же, как у Земли, у Венеры,
у Марса. Ведь всем же ясно, что именно такой мотор движет эволюцию Земли
(конечно, это было ясно только мне и с моих слов мингеру Максу-Йозеппу)! И
вскоре, через два-три миллиарда лет, в Солнечной системе созреет новая
планета. Может быть, такая же, как Земля - являйтесь, "пришельцы",
заселяйте, пользуйтесь. Так что этот астероид - что-то вроде кукушкина
яйца, подброшенного под бочок нашему светилу, чтобы кукушонок вылупился
тут и процветал, объяснил я изумленному Мазеппу. И вполне может быть, что
его подбросили совсем недавно. Именно поэтому его никто не заметил до сих
пор, именно поэтому я и начал с того, что спросил, давно ли его открыли и
как долго находится здесь Мазепп, изящно закруглил я свою сказочку.
- Думаешь, за ним следят? - настороженно спросил Мазепп.
- Ты за каждым семечком следишь, которое посеял? - ответил я. - Может,
их тысячами городят и кидают куда попало! Авось где-то присоседится.
Кукушка, между прочим, тоже не следит за гнездом, куда яйцо положила.
- И глубоко он, этот твой снулый? - спросил Мазепп. Он готов был сей же
миг взяться долбить свою "звезду", чтобы добраться до вожделенных залежей.
Я примерно нарисовал ему расположение инородных пазух в теле планетки.
Чтобы добраться до ближайшей пазухи, надо было грызть сплошной
вольфрам-рений на глубину в пятнадцать километров, тут я не врал. При
теперешней технике это двадцать лет работы. Так что близок локоть, да не
укусишь.
Мазепп уперся ручищами в стенки своей пещерки, пьяно повел башкой и
протянул:
- Н-ну, солома-а! Пробьемся.
- Да, кстати, - небрежно бросил я. - Я тут лерочку эм-восемь упустил. У
тебя лишней нет?
- Есть, - отозвался он все тем же зачарованным голосом.
- Подари, - протянул я руку.
- Они у меня не здесь, - неохотно вернулся он в свою телесную оболочку.
- Они на карьере. Заглянем по дороге. Снулый уран! Ну, диво, - воспарил он
опять душой к радужным эмпиреям.
Вот так мы с Мазеппом Ван-Кукуком открыли снулый уран.
Говорю: "Мы с Мазеппом", потому что, не будь его, эта идиотская мысль
никогда не пришла бы мне в голову.
Мы на полном серьезе договорились, что в нужной графе моего шильда
будет невразумительно написано: "Al? - Pb?". Показаниями моего "Учета"
можно было обосновать и не такую чушь. Само собой, Мазеппу придется
немедленно зарегистрировать предприятие, уплатить штраф и недоимки с
процентами. Но что значит "немедленно"? Здесь это слово означает "годы",
"И оформят, и заплатят", - туманно выразился Мазепп.
Я оговорил, что моя сторона ничего, кроме открытия, в дело не
вкладывает и от участия в самой долбежке "звезды" решительно уклоняется.
Соответственно, Мазепп определил мою долю дохода от грядущей торговли
металлом "косточек" в десять процентов. "Это ж миллион! Жуй трешками - за
всю жизнь не сжуешь", - прокомментировал он свою щедрость. Я кивнул. Мы
пожали друг другу руки и съели банку консервированных личжи "Калимантана
сэлед".
Пока я врал, совесть меня не мучила: я обманывал врага.
Заполучив желанную лерку, я долго еще восхищался своим вероломством.
Знать не знал за собой таких талантов! И заранее ластился ко всеобщему
хохоту, под который пущу в нашей компании этот анекдот.
И потом - не все же я врал! "Звезда" и впрямь больше походила на
конструкцию, чем на каприз природы.
Была у меня мыслишка, отбывая со "звезды", вызвать Мазеппа по голосовой
связи и ехидными словами выложить всю правду. Была, да забылась. Как и
желание хвалиться в компании. Уж больно через силу шла работа; голова
болела непрерывно, и ливер докучал. Крепко меня подкузьмили эти полтора
месяца на "звезде Ван-Кукук". Забить бы мне тревогу, бросить все и
кинуться в реабилитационный центр на Ганимед, а я в полубреду алчно тянул
руки к остальным четырем Босорканевым подаркам. Ну, потерплю, ну,
поднатужусь - и разом все кончу. А Мазепп - что Мазепп? Вразумят его. Без
меня. Найдется кому.
В:
Лажа. Оперетта. Свист.
Ничего этого я не помню и не помнил. Это концертный номер, который и
так-сяк слепил пятнадцать лет спустя из каких-то фразочек Мазеппа,
заполняя пробелы золой и огарками собственной фантазии.
Но это уже не имеет значения. Чересседельник битюга набит образцами
снулого урана, подпольный доктор всех наук лезет из кожи вон, чтобы соню
растолкать, а я болтаюсь вокруг них по неопределенной орбите, как фиалочка
в компостомешалке.
Впредь настоящим будущему сэр-пэру, а ныне копотуну в подполье на его
германский фриз над левантинским нюхалом накладывается прозвище "Кулан фон
Муфлон", сиречь "Осел фон Баран", он же его долботронство Недобертольд
Шварц.
Прозвать бы как-нибудь и супругу его Элизу, но тут из меня продуцирует
гейзер таких словечек, что надо подумать, какое выбрать...
А2:
Не знаю, что тошнее: писать об этом или читать.
По-моему, все же писать.
Получил я свои восемь лет стажа. Вожделенные Плеяды не сию секунду, но
на моих петлицах взошли. Ни один долбайкомпьютер не оспаривал моих прав
первенства на командирскую должность. Но тут в мою жизнь журавлиным клином
вдвинулись врачи, и все мои блестящие перспективы пошли по частям под
топор.
"Не делал этот мальчик каждый день шестичасовую зарядку и силовым
костюмом пренебрегал. Прибавьте к этому ранее не выявленные
конституционные дефекты, иными словами - плохую наследственность (уж
мальчику лучше знать, кто в его роду и чем злоупотреблял), и вот
результат: кости картонные, сосуды трухлявые, дегенеративные явления в
железах, переброс на рефлективное мышление. Года за два подштопаем, но
работа в заатмосферных условиях в дальнейшем категорически
противопоказана".
Я взвыл.
- Как же так! - говорю. - Значит, мне с самого начала, при найме,
сулили златые горы, обрекая на перемол?
- А вы что думали, что там курорт и златые горы вам сулят исключительно
за ваши красивые глаза и дипломчик с отличием? - хладнокровно ответили мне
хором три головы главного Асклепия. - Их сулят только за чреватое
последствиями хождение по лезвию. Опять же, в свете тогдашних
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг