главное -снег! Бескрайняя белизна, и вы! Космос, вселенная! Дух
захватывает, как представишь.
Я попробовал. Таракашка на беленой стене. Хлоп его! и опять нету доктора в
Жарком.
Очередь тянулась к возку, товар шел с колес. Лошадь фыркала, продавец
доставал из возка буханки, пахучие, теплые.
Бабы молча складывали их в плетеные корзинки и разбредались, не стайками,
не парочками даже, а поодиночке, словно не в деревне.
- Хорош хлебушек? - поинтересовался учитель у нестарой, но давно уставшей
женщины. Та остановилась, узнавая нас, и ответила:
- Ниче.
Другая баба в очереди протянула книжицу грубой оберточной бумаги. Продавец
вписал в нее что-то и вернул.
- Серая карта, - пояснил В.В. - На вас тоже заведена.
- Зачем?
- Это ваша зарплата. Безналичный рассчет. Совхоз заключил договор с банком,
а банк - с торговлей. Весьма удобно. Банку, торговле, даже совхозу.
- А людям?
- Больше всех. Деревенские к новым деньгам привыкают плохо, особенно
местные. Какой стон стоял, когда советскиекупюры отменяли - трехи, пятерки,
особенно червонцы. А что делать было? Некоторые до истощения доходили, а не
могли пересилить себя, пачку денег за буханку отдать. А так - денег не
видно, душа не болит.
Гул мотора, привычный в городе, но громоздкий и громкий здесь, прервал
торговлю. Все повернулись на него, стали ждать - опасливо, строжко.
Вдоль улицы катил грузовик, большой трехосный фургон. Зеленый, он походил
на дорогую игрушку, невидимой рукой ведомую по деревне. Саня, Саня, дай и
Вовику поиграть! Ладно, мам, доеду до конца, и дам.
Грузовик притормозил, из кабины вылезли двое.
- Привет тружениками полей, - бодро поздоровался водитель с миром.
Его спутник, напротив, искал одного человека. В.В.
- День добрый. Мы тут съемку трассы ведем, какое-то время поблизости жить
будем. Хочется еды подкупить, яичек, мясца, сметаны. Не подскажите, кто
продаст?
Учитель осмотрел прибывших - оба молодые, лет по тридцати, рослые. Видно,
прикидывал аппетиты. Потом ответил:
- Да каждый продаст. Вы сами спросите, а то назову одного - другие
обидятся. Деревня....
- Понятно, - спросивший прошел вдоль очереди. - Курицу продадите? Побольше,
пожирнее?
Баба ухватила его за рукав, забормотала.
- Продашь, значит? А сметана у тебя найдется?
Та кивнула, довольная.
Они отошли в сторонку, но баба внезапно отшатнулась от протянутых денег,
фыркнула сердито и вернулась в очередь.
- Чего она? - удивленно спросил съемщик трассы. - Пять баксов - хорошая
цена.
- Вы ей доллары предложили? - в свою очередь удивился учитель.
- Ну да. Мы всегда в поле доллары берем. Знаете, пару раз ожглись - обмен
затеют, или что, а доллар и в поле доллар. Специально мелочью брали, по
доллару, по пять.
- В поле может быть, но не здесь. Местные рубли любят, особенно тысячные. А
валюты боятся.
- Чудно, - мужик повернулся к водителю:
- Максим, у тебя рубли есть?
Я тоже, выходит, не при деньгах. Одна надежда на серую карту.
Наконец, и мне досталось положенное - шесть буханок, на десять дней хватит.
- Когда промтоварная лавка приедет? - поинтересовался В.В.
- Одиннадцатого, как обычно, - продавец явно обрадовался случаю поговорить.
- Мало у вас денег, в убыток почти ездить. Мы с Машкой, - он кивнул на
лошадь, - привычные, а машина одного бензина нажгет... - он и дальше бы
развивал тему, но учитель, попрощавшись, отошел. и торговля продолжилась,
тихая, смиренная.
Я расстался с В.В., пообещав позже зайти в библиотеку.
Он и библиотекарем был, на полминимума. Никто ничего не читает, но кушать
хочется.
Хлебный дух в моем жилье делал его слишком уж обжитым, уютным. Ни к чему
это. Прихватив кусок черствого, одолженного хлеба, я пошел под небо.
Англичане, например, уважают пешие прогулки, даже любят. И я полюблю.
Возок, расторговавшись, возвращался в Огаревку.
Куча конских яблок парила. К похолоданию. На Ульяну говно парит, знать,
мороз повскоре вдарит. Областная примета.
Поле широкое, дорог много, почто мне во след потребкооперации плестись? Я
свернул в сторону. А посуда вперед и вперед. Часа полтора шел я. Скоро и
назад.
Редкие, когда-то просмоленные столбики в рост, ржавые крюки на них. Съелось
железо, дерево прочнее вышло. Ограда когда-то стояла. Шипы без розы.
Я обошел невысокий пригорок. Вот тебе и поле. Застарелым чирьяком
возвышался на земле колпак-полусфера. Бетон старый, местами проглядывает
арматура. Зияющий вход подманивал. Я заглянул. Памятник третьей пятилетки,
линия Ворошилова? Внутри было пусто и мерзко, я поспешил наружу. Всей
высоты - метра полтора. Впереди - траншея. Похоже на полигон, старый, давно
заброшенный. Поваленные на бок железные фермы, плешины в траве, спекшаяся
земля. Небольшой, в общем, полигончик.
Крохотное озерцо могло быть в прошлом и воронкой, но оно - единственное.
Еще пара разрушенных капониров, и, самое интересное, узкоколейка. От
полигона она шла к югу, там - разъезд Боровой, километрах в двадцати.
Пустить поезд нельзя - шпалы вспороты, растерзаны. В войну такое делали при
отступлении, на страх врагу. Выжженная земля запаршивела, а
восстанавливать, видно, не стали. Я постоял, вспоминая историю с
географией. Были здесь немцы, конечно.
Но полигон явно отслужил свое, стал гаженной заброшенной пустошью. Кого,
что могли здесь гонять? Огнеметы, свинтопрульные аппараты? Многое
напридумывали шарашкины дети.
Где-то у самого края правого глаза болталось пятнышко, серое, нечеткое.
Точно крался, примеряясь к горлу, кто-то быстрый, чуткий - стоило повернуть
голову, и пятнышко стремительно отлетало назад, за спину. Старое,
нерассосавшееся кровоизлияние в глазу, память о маленьком инсульте, плате
за чемпионство. Инсультике. Мальчонке.
Я мальчонка маленький, маленькой, гоп!
Мой папаня седенький, седенькой, гоп!
Он лежит в избеночке, во курной, гоп!
Быть мне сиротинушкой, сиротой, гоп!
Попевка невесело ныла в голове, постепенно угасая. Но, словно в отместку,
закудахтала курица. Квохтание умиляло до слез - бугры капониров, мертвая
земля, ветер тянет едва слышной, но тяжелой химией, а тут курочка яичко
снесла. Всюдужизнь.
Курица шумела за бетонным колпаком. Простое яичко, или золотое? Полигон
Курочки Рябы, и все эти сооружения - для отражения набегов мышки с длинным
хвостиком.
- Вы поосторожнее. Манок раздавите.
- Манок? - я сначала посмотрел под ноги, а потом уж на говорящего.
Охотничек, вабильщик. А я губу раскатал на яичко.
- Разве плох? - он поднял с земли коробочку, нажал кнопку, и кудахтанье
прекратилось. Охотничек хорош, в старом камуфляже, яловых сапогах, но
вместо ружья, тульского, ижевского или даже зауэра - длинноствольный
карабин.
- Петушка подманиваете, или лису?
- Любого подманить могу, - он еще раз нажал кнопку, и кряканье, отрывистое,
тревожное, разлетелось в стороны. - Серая шейка.
- Магнитофон?
- Синтезатор, - он опять убрал звук. Благословенна тишина, сошедшая на поля
Господни.
- Где же трофеи? Бекасы, тетерева, вальдшнепы?
- Не сезон. Иных уж нет, а те далече. Разве что... - он показал рукой в
сторону. - поглядеть полезно, хоть и не трофей. Во всяком случае, не мой.
Мы шли по нечистой земле, ветер нес в лицо дряхлость и тлен. Сквозняк в
спальне старого сластолюбца. Осень без позолоты.
Очередное низкое, вросшее в землю укрытие, а у входа валялась шкура,
грязная, раздерганная. Бросил когда-то баринпод ноги дорогой гостье, бросил
и забыл в упоении жизни.
Мы подошли ближе, запах густел шаг от шага. Шкура прикрывала полуобнаженный
скелет.
- Собака? - спросил я.
- Горячо.
- Волк?
- Опять горячо.
- Наверное, крокодил, - мне не хотелось трогать падаль даже носком сапога.
Прилипнет. Запах прилипнет.
- Это помесь. Собаковолк.
- Вроде Белого Клыка?
- Хуже. У Джека Лондона это верное и благородное существо. А на самом деле
ненавидит всех - волка, собаку, а больше всего человека. Нет зверя хуже.
Одна радость - далеко не размножается. В первом, реже во втором колене
бесплоден.
- Откуда же берется?
- В Епифановке мичуринец был. Новую породу вывести захотел, русскую
богатырскую. Сколько их у него было, теперь не спросишь. С кормежкой
заминка вышла, или как, но... А потом вырвались на свободу. Двоих
подстрелили в конце концов. Это третий. Месяцев восемь, а какие челюсти...
Челюсти, действительно, впечатляли.
- Значит, есть еще?
- Проверяем, - охотник первым двинулся назад. - Где пропадать скот начнет,
или люди, нас посылают.
- Кто посылает?
- Известно кто. Власть.
- Прямо в Жаркое и посылает?
- Нет. У хуторянина пропала корова, у Семченко. Хозяйство там, на востоке.
Километров десять будет. Украли, думаю. Но проверить обязан. Он голове
района родственник, приходится усердствовать.
Мы уходили, оставляя позади пятно на скатерти. Неприятное пятно. Под стать
скатерти. А скатерть - хозяевам и гостям. Мы тут ели-пили, а вы нюхайте,
коли незвано пришли.
- Покидаю вас, - не доходя до околицы начал прощаться охотник. - До заката
как раз дойду до хутора, тут тропиночка есть.
Тропинки я не видел, но охотник уходил споро, гонимый недоступным мне
ветром.
Одинокий парус камуфляжной расцветки.
Я тоже умею: надутый до звонкости спасательный круг, во рту вкус талька и
резины, ногой отсторожненько в набегающую волну и - ах! я парю меж небом и
бездной, соленая вода бьет в лицо, а откуда-то сзади цепляет жестяной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг