голос:
- Гражданин в спасательном круге, вы заплыли за буйки! Немедленно
вернитесь!
Затычка из круга выскочила, и вскипевшая вода защекотала правый бок. Но я
вернусь.
Я сидел на кухоньке до сумерек, пока отсветы из поддувала плиты не
проявились на полу. Тогда я подбросил монету: орел - иду в библиотеку,
решка - готовлю "малый докторский" - сорок граммов спирта, пятьдесят
граммов воды колодезной, капля уксуса и капля полынной тинктуры.
Монета покатилась по доске и пропала в щели.
Ничья. Я подсыпал в топку угля, (надо бы навес для уголька соорудить, а то
кучей позади дома, нехорошо), и остался у печи на кухне, искать берег, к
которому стоит вернуться.
* * *
Он повернул голову влево, слегка наклонил, всматриваясь в зеркало. Лицо,
доброе, мясистое, в очках гляделось иначе.
Золотая оправа, большие квадратные стекла, а в результате, извините за
выражение, интеллигент какой-то. Импозантный, даже одухотворенный. чужой.
Он снял очки, подарок Калерии, она смеялась, мой умненький наркомчик,
ха-ха, легонько помассировал переносицу. Пустяк - очки, любая гнида
позволить может, а он вот воздержится. Возможно, из суеверия, но: сегодня
лицо изменил, а завтра стране. Ерунда? Лавина тоже из-за ерунды срывается.
Пусть видят, каким привыкли. Калерии нет, а очки, что ж, полежат.
До самых лучших дней.
Открыв папку, он достал бумаги, отставляя их на длину руки, пытаясь
разобрать текст. Буквы суетно прыгали, не давая замереть. Города, дивизии,
танки и самолеты. Все в минусе.
Арифметика. Не его города, не его танки, его минусы только, и потому этот
кабинет, что кабинет, даже голова не его, в любой момент сорвать могут.
Пока.
Справятся орлы - награда будет щедрой. Нет - о, они знают, что их тогда
ждет.
Он вытер руки, потные и в прохладе кабинета, нацепил пенсне, привычно
опустил уголки рта, вай, генацвале, хорош, и нажал кнопку, вызывая
порученца.
* * *
Кашель, сухой, надсадный, жил отдельно от хозяина. Он, хозяин, мужичок за
сорок, ковылял себе домой, а кашель летал и летал по кабинету. Или мне так
казалось.
Тридцать три, и одна десятая. Нижний предел шкалы градусника. На большее
мужичка не хватило, хотя старался, грел градусник положенные минуты,
выжимая тепло из худого, обтянутого землистой кожей, тела.
Девять человек прошли через мой кабинет - всего. Двое детей, четырех и
шести лет, тридцать пять и восемь и тридцать пять и две соответственно.
Подросток - тридцать четыре и пять. Взрослые же все не выше тридцати
четырех.
Однако, тенденция.
С подобным я встречался в студенческие годы, на картошке. Все как один, на
битву за урожай. Поможем селу. Все не все, а поехали. В холодный барак, под
дождь, ветер и ночной полет звезд. Потянулись в медпункт, кашляя и чихая,
врач свой, институтский, кандидат наук. У него инструкция была - дезертиров
не плодить. И термометр всегда показывал тридцать шесть и шесть, хоть в
кипяток окунай. Симулянты недостойны высокого звания советского студента.
А у меня целых четыре градусника - ртутных, медицинских. На себе проверял -
работают отлично. Получается, дефицит телесной теплоты у местных.
Я посмотрел на свои записи. Карточка амбулаторного больного. Фамилию свою
он мне назвал, а возраст не сумел. С пятьдесят второго, мол, а сколько
сейчас - не знает. Жалобы - хряшки болят. Что за хряшки? Может,
по-иностранному? Получилось нечто угро-финское: hrjashkee.
Вообще, ни с кем из взрослых я разговаривать не мог. Не понимаю ничего,
мычание, невнятицу, винегрет. Мать и мать одна. Внутренняя эмиграция,
право.
Я подошел к шкафчику и в очередной раз подивился пустоте полок. Обычно хоть
какие-нибудь карточки хранятся, участников войны со звездой, детей,
допризывников, а мне в наследство не осталось ничего, кроме старых газет,
которыми выстланы полки, газет трехкопеечной поры, с пусками прокатных
станов, портретами доярок и комбайнеров, хорошими вестями из братских стран
и плохими их небратских, а на сладкое - погода на курортах страны: Юрмала,
Ялта, Гагры...
Я положил на полку новые, тощие карточки, положил трепетно, как денежки в
сберкассу, растите, проценты, большие-пребольшие. Глядишь, тоже сгинут, и
вспоминать неловко будет - какие карточки, какие вклады? В Москве,
понимаешь, стройка стоит, а вы о пустяках.
Я притворил шкаф, рассохшая фанерная дверца нехотя встала на место. Разве
отгородишься такой дверью? Давеча я собирался в библиотеку, да
прособирался. Скоро начну буквы забывать. Сначала шипящие, потом настанет
черед тяжелой буквы Ы,остальных хватит на год, полтора.
Иду срочно, сейчас. Бархоткой провел по туфлям, руки сполоснул в
рукомойнике, очаг культуры, чай, и - вперед, в контору, в библиотеку.
Библиотека, о! Моя библиотека Зал, высокие стены, пятнадцать футов (в моей
библиотеке счет идет на футы: во-первых, стиль, а во-вторых, в футах выше
получается) обшиты дубом. Книги в кожаных переплетах, полки под потолок,
стремянка на колесиках, галерея, камин и дворецкий. Сэр, леди Винтер просит
принять ее. Зовите, Патрик, и подайте нам глинтвейна, сегодня ветер с
Атлантики на редкость промозглый. Да, сэр, если позволите - невероятно
промозглый.
На второй чаше глинтвейна, когда леди Винтер совсем было решилась поведать
мне свои печали, я добрался до конторы.
Добрался во-время. Уроки кончились, классная комната пуста, за соседней
дверью кто-то перекладывал бумаги.
Учитель стоял у стола, наклеивая на матерчатую подложку белые листы.
- По местам боевой славы? - я разглядел, что это топографическая карта,
вернее, блеклая светокопия.
- Почти. Внеклассная работа по краеведению. Половина детей читать толком не
может, но стараемся, стараемся...
- Не могут читать?
- Спецшкола. Для отстающих в развитии.
- Неужели все отстают?
- Конечно, нет. Кто побойчее - в интернат отослали, в область. Остаются
бесперспективные. Это их определение, не мое.
- Кого - их?
- Тех, - он кисточкой указал на потолок.
- Да... Мне, собственно, книжечку какую-нибудь почитать.
- Прекрасно, - он завел меня за шкаф, где, отгорожено от остальной комнаты,
стояли невысокие, по грудь, книжные стеллажи. - Тысяча триста одиннадцать
книг и брошюр. Выбирайте, я сейчас.
Я провел пальцем по корешкам. До, ре, ми, и так восемь октав, затем
повторил. Наощупь приятнее всех показался господин Боборыкин, его я и
вытащил.
- Вадим Валентинович! - но никто не отозвался. Ушел учитель, бросил меня,
оставил и карту, и клейстер. Я принюхался.
На картофельном крахмале.
Хозяин не шел. Жили-были мама и три дочки. Мама дочкам всегда наказывала:
без нее в большую комнату не ходить ни за что. Ушла она как-то, а в большой
комнате пианино заиграло, там пианино стояло. Старшая девочки и говорит,
надо, мол, посмотреть, и в ту комнату зашла. Пианино минуту помолчало, а
потом опять заиграло, весело, быстро. Средняя дочь тоже не утерпела, снова
пианино чуть-чуть помолчало и заиграло пуще прежнего. Тогда младшенькая
вышла на улицу, подошла к окну, они в полуподвале жили, заглянула и видит -
сестры ее лежат на полу задушенные, а на пианино играет черная-черная рука.
Детская страшилка меня не образумила. Я пошел искать учителя.
Никакой музыки, зато в классной комнате тихий, но яростный шум.
Я открыл дверь. В.В. сидел за столом, а рядом два удальца что-то доказывали
друг другу.
- Об чем ссора? - я подошел ближе.
- Пустяки, Петр Иванович. Извините, заставил ждать, - учитель поднялся
навстречу.
- Ничего, ничего. Будем знакомы, - я протянул руку ученикам. - Петр
Иванович, ваш доктор. А вы кто?
- Филипп, с двумя пэ, - смело ответил одни, другой жеспрятался за В.В.
С двумя жить можно, с тремя тяжело. Впрочем, два грамма спектиномицина - и
полный порядок.
На столе лежала зажигалка - так мне показалось. Конфузливый попытался ее
убрать, но неловко, она покатилась по столешнице, В.В. пытался поймать ее,
но я опередил. Та еще реакция.
- Осторожно! - крикнул В.В..
- А что?
- Вдруг взорвется? Ребята притащили, в земле отковыряли. Запал гранатный
или что-нибудь такое...
- Запал? Я не ветеринар, зато два года отслужил в саперной части.
Нагляделся. Чуть зазевается служивый - и нет пальцев. Или глаз, - я
тщательно осмотрел вещицу. - Нет, это не детонатор. И даже не зажигалка.
- А что? - не выдержал Филипп.
- Солдатский медальон, - я попытался раскрыть, развинтить его.
- Он лежал около... - начал было сконфуженный, но, ойкнув, замолчал.
Латунь хрустнула, и медальон переломился.
- Видите, не взорвался.
Из медальона выпала бумажка, сырая крохотная трубочка.
- Осторожно! - еще раз воззвал учитель.
Я расправил листок. Лиловые буквы расплылись. Химический
карандаш.
- ..алко...гре...- прочитал я вслух.
- Вы так стремительны, - укорил меня учитель. - Мы бы постарались сохранить
медальон. Аккуратнее надо!
- А если бы это действительно оказался детонатор? - хотя стало неловко. Что
на меня нашло? Пришел, увидел, поломал.
В шахматах это называют "импульсивным ходом" и наказывают матом.
- Но... - начал сконфуженный, и, дернувшись, замолчал.
Второй раз лягнул его Филипп.
Учитель положил бумажку в ящик стола. - Отошлю в криминалистическую
лабораторию, там у меня знакомый есть.
- В лабораторию?
- Имя - единственное, что было своего у солдата. Если сумеем прочитать -
большое дело сделаем. Мы с ребятами, - он взъерошил волосы Филиппа - ведем
кое-какую работенку. Больше некому.
- Опасно. Мины в земле, гранаты...
- Вот я им и твержу: найдете что случайно - сами не трогайте. Ясно?
- Ясно, - ответил за всех Филипп. - Пошли, - он потянул сконфуженного за
руку, и тот послушно пошел.
- Стараются ребята, - В.В. повел меня назад. - чай поспеть должен, не
хотите?
- Хочу.
- Тогда еще минутку.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг