недостаточно, мол, и обычный даже святой человек может их претерпеть, но
мессии из него никак не получится, а вот нужно обязательно еще какое-нибудь
обстоятельство, такая фантасмагорическая чертовщинка...
- Да какая же это чертовщинка? - удивилась неуместному появлению бесовского
слова в святом диспуте Мария Ардальоновна.
Иосиф Яковлевич вдруг замялся, покраснел и все выдал, но почему-то шепотом:
- Непорочное зачатие, понимаете, Мария Ардалионовна, совершенно материально
необоснованное непорочное зачатие во чреве невинной святой... - Иосиф
Яковлевич замер, смешно шамкая толстыми влажными губами и, сам пугаясь
собственных слов, докончил, - девы Марии.
Маша, кажется, впервые в этот момент с чисто женским интересом посмотрела
на стареющего философа. Мало того, что тема разговора сейчас затрагивала ее
самым живейшим образом, так еще и манера, с которой все это преподавалось,
с кряхтением и придыханием, просто-таки настораживала.
- Не знаю, - Маша попыталась свернуть разговор с тревожного места. - Вот и
с зачатием, кажется, и у Иоанна Крестителя не так все просто.
- Да... пожалуй, - Иосиф Яковлевич замер, потеряв внезапно нить разговора,
оставшись снова наедине со своим сердечным чувством.
* * *
Через неделю добрый доктор поставил дигноз: пятая неделя беременности, и
Маша, поджав губы, молча, вышла на свет. На свету кончалась осень. Мария
Ардальоновна любила это время, в ообенности те минутки, когда сожмется от
сладостной тоски ее трепетное сердце и кажется, что все кончается и
умирает, но еще остается одна черточка, один закатный лучик новой надежды,
надежды на новые возрожденные этапы. Последние листья облетают с уже почти
голых деревьев, и надо бы петь, про то, как поздней осенью порою бывает
день и бывает час... Но не пелось, а в воздухе веяло не весною, но каким-то
иным обещающим предчувствием.
И оранжевый храм как опадший кленовый лист красовался рядом с местом гибели
Змея, и вошла она во храм к отцу Захарию. Тот, как и товарищ Верзяева во
сне, как будто тоже ждал ее, но, правда, не прямо у входа, а в глубине, у
распятия.
- Я ничего не понимаю, - поцеловав руку, прошептала Мария Ардальоновна.
Отец молчал, словно выжидая еще откровенных слов, но и Мария молчала, и
тогда ему вдруг показалось, что пожелай она, и он смог бы ее понять.
- Что мучает тебя, дочь моя?
- Я беременна.
Отец Захарий перекрестился, хотел вспомнить подходящее место из Нового
Завета, но не вспомнил, и тогда начал придумывать что-то вроде - и дети
наши от грехов родительских вкусят - но не сказал, оттого, что у самого
детей-то вовсе не намечалось, и стал, неожиданно для самого себя, говорить
совсем по-другому:
- Беременна? Это бывает, это вполне естественно в вашем цветущем возрасте,
- отец Захарий как бы со стороны слушал себя. - Как это быстро у вас
получилось. - Он совсем не скрывал своих чувств и последниие слова произнес
с очевидной завистью, да еще и для полной определенности прибавил: - А вот
у нас с супругой никак не получается.
- Да, но я, - Маша замолкла, подбирая выражения, - но я... как бы вам это
сказать, здесь...
- Говорите , не стесняйтесь, как есть. - Отец Захарий сам не понимал, что с
ним происходило.
- Мне сегодня доктор сказал, что я беременна, а у меня ничего не было,
понимаете?
- Нет, - просто ответил отец Захарий.
- У меня ни с кем ничего не было, - будто непонятливому ученику, по слогам
разъяснила ситуацию старая дева Мария.
Она совершенно одурела и от своих слов, и от места, где решила поделиться
собственными сомнениями, и от нового, необычного светского тона отца
Захария.
- Вы не волнуйтесь, - он попытался успокоить ее и успокоиться сам. Зачем он
с ней так говорит? Но ведь и ее совершенно невозможно понять. Что она хочет
от меня? Она, конечно, понравилась ему, он ее давно приметил и вспомнил о
ней давно все, но, конечно, даже в мыслях ничего не допускал. Он только
жалел о своем, но с ней ничего не допускал (а сны всякие, тем более
замоленные потом сполна, не в счет), и вот на тебе, у нее, оказывается,
вовсе ничего ни с кем не было, а в результате уже и беременна. Да ведь что
тут такого, уже с каким-то ожесточением думал Отец Захарий, достаточно
взглянуть на нее, господи, да есть такие женщины, с такими природными
данными, что от одной только мысли, от одного только свежего порыва могут
тут же понести.
- Думаете, пришла морочить голову, думаете, меня совесть мучает, что вас
когда-то из университета поперла, а теперь бог знает что придумываю?
- На все воля Божья. - При упоминании об университете он снова вспомнил
свой духовный сан, но, впрочем, ненадолго. - Не надо прошлого вспоминать,
расскажите по порядку. Ведь вы любили?
- Да, я любила, именно что любила, а теперь некого. Вы извините, я путаюсь
и не могу сформулировать, потому что и так все запутано. Я любила и хотела
ребенка, но он погиб, понимаете? Нет, конечно, не понимаете, все дело в
этих письмах, вот. - Она протянула послания старой деве Марии. - Старая
дева Мария - это я, и это и есть единственная правда, что я истинно старая
дева, и у меня никогда никого не было, и зовут меня Мария, а отчество
придуманное - Ардалионовна, - она заметила, как удивился отец Захарий, -
да, именно придуманное, вроде как ваше, ведь и у вас ненастоящее имя, и от
этого, наверное, все и происходит. Читайте, сейчас же. Видите, все здесь
написано кем-то, который наперед все знал и, наверное, сам и сотворил.
Отец Захарий пробежал цепким взглядом записки и спросил:
- А где первое послание?
- Я его... - Мария запнулась, - я его уничтожила, понимаете, мне
показалось, что это дурацкая шутка, и я его... выбросила. Но там ничего не
было определенного, я и подумала - шутка Верзяева. А Змей-Искуситель - это
Верзяев, мой возлюбленный, он погиб в автомобильной катастрофе недавно.
Понимаете, если верить всему, что здесь написано, то я должна быть сейчас
беременна, а я и есть беременна.
Спасибо, хоть не спросил, откуда, мол, вы знаете. Он, этот отец, все-таки
умный чкеловек, а умному человеку все нужно разжевывать, потому что он и
понять способен.
- Понимаете, девственница, оказывается, тоже может, - разъясняла она.
- Понимаю, - отец Захарий улыбнулся.
- Да нет, не в том смысле, в смысле чисто физиологическом, так бывает, но у
меня-то ни с кем ничего не было... существенного, - покраснев, добавила
Мария.
Боже, что я говорю, думала Мария, что я здесь делаю, зачем я все это говорю
ему, может быть, действительно все дело в моей прошлой вине, или нет,
просто я не понимаю, что происходит, и мне страшно. Мне надо бы обратиться
к психиатру, а не к святому человеку. Но он-то каков. Заговорил по-светски
во храме, и сразу все вспомнилось мне, и стал как будто прежним студентом,
ведь он, кажется, отличником был, а вот как кончил, впрочем, приход в
столице - это тоже, наверное, не так просто, и я этому как бы
способствовала. Пусть теперь и он мне поможет. Вот он, кажется, что-то для
меня придумал, и мне будет чем успокоиться или, наоборот, от чего сойти с
ума.
- Если рассуждать логически, то следует признать или вспомнить нечто
материальное из вашей жизни перед тем самым днем первого послания. И скорее
всего, это должно быть связано с вашей работой, с людьми, знающими ваши
проблемы. Может быть, какое-нибудь событие, или просто застолье, или
именины? Человек иногда забывается.
Он остановился в ожидании ответной реакции. Справа едва теплился красный
огонек лампадки. В тусклом крашеном свете чернела икона с неразличимым
святым ликом. За спиной отца Захария тоже все было чернымчерно, и золоченые
деревянные узоры алтаря тоже казались черными.
Мария теперь все это заметила, и очень рассердилась на отца Захария, и
спросила прямо:
- Вы думаете, я была как-то не в себе?
Он, извиняясь, пожал плечами, мол, а что же остается.
- Да, у нас была вечеринка, и я даже выпила немного... - она замерла,
удивленная новой идеей. - Мы были ночью под Иерусалимом...
Отец Захарий отшатнулся и, крестясь, прошептал:
- Зачем же вы так.
А Мария рассердилась еще больше:
- Отчего храмы ваши снаружи белы, а внутри черны?
- Откуда это? -оторопел отец Захарий.
- Из сна, - разъяснила Мария и, не поцеловав руку, вышла вон.
* * *
Ну, и что такого произошло в ту ночь? Обычная дачная вечеринка, день
рождения любимого всеми коллеги, шумная компания, глупые,
напыщенно-оптимистические тосты. Она помнит - ей было грустно, она, правда,
улыбалась, даже с кем то пикировалась, а сама все время думала о Верзяеве,
о том, как долго он не звонит, и еще мелькнуло, что, может быть, он больше
не позвонит никогда, а она первая тоже не будет, и тогда она выпила с горя.
И вокруг ничего не замечала, только осень и догорающее кленовыми кострами
подмосковье, и кажется, с кем-то пошла гулять к берегу, к реке. И стояла у
обрыва, и бродила вдоль крепостной стены Нового Иерусалима, и заглядывала в
бойницы на необычный конусообразный купол храма, и снова глядела в реку, и
шутя называла реку рекой Иордан. А потом в Гефсиманском саду стало холодно
и они вернулись и, кажется, еще выпили, и дальше была долгая ночь, а под
утро Марсаков привез ее домой, и пытался обнять в подъезде.
Откуда же здесь могут взяться дети? Она потрогала свой живот, будто пытаясь
проверить диагноз, но, конечно, было еще ох как рано. Но если следовать
холодному материалистическому взгляду отца Захария, то та Иерусалимская
ночь и есть всему причина. Да, она точно не помнит какой-то кусок, и даже
более того, не помнит точно, с кем она тогда была. С Марсаковым? Наверняка
с ним, ведь он красавец, почти такой же, как и Виктор, как принц из ее
детских мечтаний, коему она всю жизнь несла свою нелепую девственность. Ах,
как это было дико и глупо, хранить себя ради бог знает кого, ведь Змей ее
все одно женой не взял бы, а следовательно, выскочить ей придется за бог
знает кого. Бог Знает Кого, повторила еще раз Мария. Может быть, окажется
ее муж просто добропорядочным человеком, но зачем, спрашивается,
допропорядочному человеку ее девственность? Девственность нужна негодяю.
Ох, как она разозлилась на отца Захария. Да нет, не за то даже, что он мог
о ней предположить, а просто ей стало обидно. Нет, конечно, она понимала,
что должно было быть нормальное материалистическое объяснение
происходящему, но, все-таки, девственность свою ставила выше материализма и
совершенно не задумывалась о вытекающих из нее последствиях.
Как же она может все это проверить теперь? Прийти на работу, собрать всех в
кучку, как в былые партийные годы, и поставить на повестку дня один свой
частный вопрос: что сотворили с ней на той новоиерусалимской вечеринке?
Представляю эти рожи. Она теперь стала подробнее вспоминать своих коллег и
вдруг действительно обнаружила какие-то изменения по ее адресу. И Марсаков,
- она теперь вспомнила странные долгие взгляды и какие-то ухмылки и
перешептывания за спиной. Да,да, определенно, что-то было в этом роде.
Правда, бывало и раньше, но раньше она относила все на счет ее прошлых
заслуг. Она знала, что некоторые посмеивались над ее партийным прошлым, и
особенно те из них, что сами часто лебезили и, как теперь она поняла, в
партию вступали, в отличие от нее самой, ради одной лишь карьеры, и
называли за глаза ее старой девой и верной вдовой президента. Последнее
прозвище приклеилось к ней со школьной скамьи, когда случились известные
события в Чили.
Шла осень восьмого класса. Маша, прилежная ученица, забросила учебу и
заболела, но не телом, а существом. Ее изболевшаяся душа, то и дело
покидала девственное, нетронутое тело и уносилась за океан, в далекую Южную
Америку. Там отчаянные, прекрасные люди, с большими грустными глазами, как
их рисует Илья Глазунов, стояли насмерть в осажденном президентском дворце.
Она ни на минуту не отрывалась от маленького шипящего транзистора,
приносившего все более и более плохие вести. Уже войска вошли в Сантьяго,
слабое, разрозненное сопротивление смято, центральный стадион превращен в
концлагерь, пиночетовские гориллы сломали пальцы великому певцу и
гитаристу, а теперь танки окружили Альенде. До последней минуты она не
верила, что народ не поднимется на защиту своего президента, и даже когда
"Радио Свобода" передала злобную фальшивку о его самоубийстве, она не
поверила и лишь зарыдала от бессилия. Ведь нельзя было даже отключить этот
ядовито-правдивый голос, потому что шла прямая трансляция с места событий,
а наши станции, как всегда, передавали вчерашние новости. Даже если бы это
было правдой, а правдой это, конечно, быть не могло, но пусть даже Он,
действительно, самовольно ушел из жизни - передавать такое, когда еще
ничего не решилось, и народ вот-вот восстанет за свободу... да этого
оправдать нельзя ничем! И преодолевая брезгливость, как будто ее лапают
грязными, потными руками, продолжала слушать дальше.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг