Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
   Народ не восстал. Президент удержал его, не желая большой крови, и сам
погиб. Тогда она и решилась: достала перочинный ножик и разрезала себе
палец. А после, на общем комсомольском собрании школы, прочитала кровью
написаное заявление о вступлении в партию.
   
   Партия - как это странно теперь звучит. На нее вдруг накатило историческое,
даже философское настроение. Мы, человеки, слишком слабы, чтобы быть по
отдельности, мы любим общественный порыв, когда радость и печаль
разделяется поровну на всех, а, в сущности, все только сводится к одному, к
страху перед смертью. Ведь вместе - и смерть не страшна. Это Верзяевы -
индивидуалисты, им ни к чему товарищи, им самим хорошо, у них голова на
плечах, верхнее тело, а не верхняя часть туловища. А для нас, сирых и
обездоленных, только и остается какая-нибудь партия, лучше удачная, - Маша
улыбнулась своему трагическому чувству юмора.
   
   
   
   
                                   * * *

   - Нет, есть вещи, недоступные человеческой логике, - говорил Иосиф
Яковлевич, стараясь не смотреть на Марию, но то и дело упираясь взглядом в
ее живот. - Я, наверняка, смешон, я, в ваших глазах, - смешной старый еврей
- прошу вашей руки вместо того, чтобы развеять накатившие на вас события.
   Вот мои письма, - он достал из потертого портфеля ворох бумаг, - это
письма больного ничтожного человека, они все неотправлены, я боялся, я не
мог решиться, уж очень все это выглядит со стороны смешным и даже
банальным.
   Профессор приударяет за своей аспиранткой, - он виновато улыбнулся, - да
ведь не профессор, а стыдно сказать, доцент философии, да еще не просто, а
марксистско-ленинской. Мария, я знаю, что я не могу понравиться, такой,
такой... - он совсем отвернулся в окно, и, кажется, со слезами на глазах
докончил, - я не могу быть без вас, Мария, будьте моей женой, пожалуйста.
   
   Маша, завернувшая вдруг в это утро с работы к научному руководителю,
совершенно обалдела от нежданных новостей.
   
   - Так ведь я беременна, Иосиф Яковлевич.
   
   - Вот и хорошо, - обрадовался кандидат философских наук, полагая, будто
Маша цепляется за второстепенные обстоятельства, - у нас будет сын, я не
много получаю, но у меня есть квартира, другая, отдельная, правда, я ее
сдаю, но можно все вернуть, у нас будет дом, и мы там будем жить.
   
   Маша молчала. Тогда Иосиф Яковлевич,с какой-то обреченной откровенностью,
продолжил свою речь:
   
   - Жизнь - чертовски простая штука, человеку нужно тепло другого человека,
это все, этого достаточно, и не нужно ни денег, ни религий, ни философий,
ну, то есть вы, конечно, не думайте, будто я совсем ничего не понимаю в
житейских потребностях, я знаю, какие бывают трудности, если чего нет, но я
сейчас о другом, о важном. Человек живет идеей, т.е. чем-то таким, чего
нельзя отнять у него руками и присвоить, как вещь. Просто без этого человек
погибает, опускается на дно, спивается, погибает, - вдруг он остановился и,
помолчав мгновение, скорее подытожил, чем спросил: - Я вам совсем не
нравлюсь?
   
   Маша неопределенно качнула головой. Ей стало жалко этого пожилого человека,
ведь никогда раньше она даже предположить не могла такого поворота, а
теперь, когда она сошла с ума, о чем тут говорить? Господи, да и о чем они
говорят? Что мне делать с этим? Она потрогала живот. Там определенно что-то
происходило, что-то побулькивало, и иногда до того громко, что ей
становилось неудобно перед научным руководителем. Зачем сейчас она пришла к
нему? Да просто ей не хотелось идти на работу, потому что она все
вспомнила, она теперь все вспомнила и знала - ничего той подмосковной ночью
не могло быть и, следовательно, следовательно, она сошла с ума, или мир
спятил. Ей нужен тот, кто писал эти проклятые послания.
   
   - Так значит, вы мне писем не отсылали?
   
   Конечно, нет, ни единой откровенной строчки, да и как бы он смог, он любит
меня и, кажется, настроен серьезно. Тот, кто любит, должен выбирать слова.
   
   Это все нужно как-то обозначить, чем-то назвать, найти какую-то душевную
аналогию. Нельзя попадать в неизвестное место без малейшего представления о
том, как оно устроено. Для этого есть, должны найтись, подходящие слова,
могущие, наконец, обозначить самую неимоверную комбинацию. Итак, у нее
будет иначе. Ее окружают добрые, сердечные люди, и отец Захарий, трезвый
набожный бесплодный материалист, и ангелтоварищ Виктор, и, наконец, любящий
ее научный руководитель. Они все порядочные люди и к тому же - мужчины.
   
   - Я вам делаю официальное предложение. Не отвечайте сейчас... потом, позже,
как-нибудь дайте мне знать...- Сквозь душевную сумятицу снова пробился
голос Иосифа Яковлевича. - Вы молчите? Вы думаете, я сошел с ума? Да нет
же, я все понимаю, я даже знаю, кто отец вашего ребенка.
   
   Маша громко расхохоталась. Потом заплакала, но Иосиф Яковлевич уже этого не
видел, он окаменел от внезапной, как ему показалось, слишком жестокой
реакции.
   
   
   
   
                                   * * *

   Прошло еще две недели. Послания прекратились. Как будто их не было
вовсе, но все остальное не проходило, и нужно было что-то решать, потому
что дальше тянуть уже опасно. Это стало ясно совершенно случайно, кто-то из
женщин на работе завел речь об абортах и, кажется, даже без причины, а
просто по поводу какой-то телевизионной передачи, и Маша вдруг узнала, что
неотвратимо надвигается момент, после которого всякое хирургическое
вмешательство будет не только бесполезным, но более будет походить на
убийство. Она даже несколько раз заговаривала на родственную тему с мамой.
   То есть, она даже прямо спросила, как, мол, та отнесется к появлению
ребенка в их женском монастыре. Та совершенно спокойно отнеслась к этой
идее и только поинтересовалась, а какое будет у ребенка отчество.
   
   И здесь ей стало очень грустно и одиноко. Нет, она не заплакала, не сразу.
   Она пошла в свой уголок и только там зарыдала. Долгое, беспросветное
одиночество вдруг накатило на нее с невиданной ранее тяжестью. Быть может,
именно теперь, в эту минуту, она действительно осознала, что потеряла
навсегда единственного любимого ею человека. Нет, бывали и раньше моменты
отчаянной холодной пустоты, но так явно, так остро, почти физиологически
она никогда не ощущала бессмысленности своей, никому не нужной жизни. Ведь
раньше всегда была хоть какая-то надежда, было, порой невыносимое, больное
ожидание звонка. Конечно, были и другие мечты и картины из воображенного
далекого будущего, где у нее есть свой узкий семейный круг, где есть Он, и
пусть она почти не верила в это, но все-таки была хоть какая-то слабая
женская мечта. Будь проклята эта ее дурацкая идея, из-за которой она так
долго тянула с ребенком.
   
   Что же ей теперь делать? Что делать с этим чужим, возникшим неизвестно
откуда в ее теле существом? Ведь она хотела не просто какого-то ребенка,
она хотела их общего со Змеем дитя. Ну, пусть она была бы вечно одна, но у
нее был бы сын или дочь, с его глазами, с его руками, с его отчеством. Куда
же теперь ей податься? Она судорожно перебирала весь свой круг, не зная, на
чем остановиться. Что же она должна думать, во что поверить? В то, что
действительно Господь Бог решил на ней остановиться и она теперь всего лишь
средство? Она вдруг перестала плакать и шепотом стала звать в пустоту:
   
   - Если ты есть, если ты не сон, дай мне знак, подскажи, чем-нибудь,
явись... - Она замолчала, подождала немного, как бы давая время для
совершения чуда, но ничего не происходило. Тогда она повторила просьбу,
упав на колени. Тишина. Ничто не шелохнулось в неподвижном объеме. Все
застыло, омертвело, и даже старая выкрашенная бронзовой краской люстра,
казалось, замерла в ожидании явления. Ничего, ни весточки, ни намека -
только с кухни донеслось позвякивание посуды.
   
   - А, так ты молчишь, ты думаешь, достаточно сделал, чтобы я поверила, будто
так все и есть? Ну так нет же, - она встала с колен, - если ты не дашь мне
знать тут же, сейчас, в сию секунду, то я сделаю то, что придет первым в
мою глупую голову. Слышишь, а придет в мою голову, скорее всего, то, что
нужно мне избавиться от ребенка.
   
   Скрипнула дверь и в щелке показалось испуганное лицо матери:
   
   - Маша, ты с кем здесь разговариваешь?
   
   - Сейчас же закрой дверь, - закричала Маша.
   
   Мать отшатнулась и как-то растерянно пробормотала:
   
   - Я же ничего, я просто... вот тебе письмо.
   
   
   
   
   
                                   * * *

   Едва сигарета начала обжигать пальцы, как Виктор закурил новую. Слегка
кружилась голова, а точнее, не голова, а засыпанный листьями бульвар. Он
давно не курил. Лет десять. А тут вот не выдержал. Поговорил с отцом
Захарием и сломался. Да, он все бросил, и работу, и приработок, и как
помешанный выслеживал верзяевскую женщину. Так он узнал о существовании
отца Захария, а от отца Захария - о существовании писем. Поп ему не
понравился. Здесь было не только пренебрежительное отношение к официальным
представителям господа Бога на земле, но и еще какое-то странное отвращение
к тому спокойствию и уверенности, с которыми тот говорил о Марии и при
этом, очевидно, с определенным тайным интересом. Здесь Виктор был
совершенно уверен, быть может, даже и слишком.
   
   После смерти Верзяева что-то с ним произошло. Как будто до того он был не
самостоятельным человеком, а всего лишь неким подобием, неким подчиненным
существом, следующим по жизни в неизвестном направлении. И вдруг все
изменилось, он оказался на краю пропасти, всего лишь в одном шаге от
обрыва, появившегося внезапно за исчезнувшей спиной поводыря.
   
   Да, он был тенью, слепой подчиненной тенью Верзяева. Это было странно,
неестественно, но это было так. И хотя виделись они с годами все реже и
реже, в силу занятости, а более всего из-за разности в положениях, и в
материальном смысле все дальше и дальше отдалялись друг от друга, но в
душе, в мыслях, в переживаниях неопределенный загадочный верзяевский образ,
как больная злокачественная опухоль, рос, разбухал, заполняя до предела все
потаенные уголки его измученного сознания. Это уже давно не называлось
завистью. Это было странное, навязчивое желание поправить допущенное
природой изначальное несоответствие в их положении. Подобно дотошному
лаборанту, он наблюдал за каждым мелким шагом старинного товарища,
скрупулезно анализируя сухие жизненные факты, пытаясь привести их в систему
и наконец понять, открыть истинные законы движения на олимп верзяевского
оптимизма. Всякую рабочую версию он проверял тут же на себе, пытаясь и сам
идти по жизни сумасшедшими верзяевскими шагами, и поначалу у него, кажется,
даже получалось, но рано или поздно он оступался, соскальзывал в вязкую
болотную трясину неустроенной жизни, и та его затягивала, тормозила, и он с
ужасом замечал, что, повторяя чужое, безвозвратно теряет драгоценные
молодые дни, месяцы и годы. Он не понимал, почему у него, сильного, не в
пример Змею, красивого мужчины, все получается бестолково и уродливо. Так
было со всем: с работой, с увлечениями, с женщинами. О, он понимал толк в
настоящем, он слишком хорошо знал, как оно выглядит. Но как сделать,
приготовить, достичь - не знал.
   
   Змей-же знал. Лет десять назад они вместе бросили курить, но Верзяев
продержался недолго, а он ведь бросил навсегда. Но кто же в результате
больше пострадал? Наоборот, он, Виктор, подорвал здоровье, заболел какой-то
смешной простудной болезнью, а от этого к тому же подцепил неожиданное
психическое расстройство, и до того серьезное, что несколько раз попадал в
соответствующую больницу. В конце концов огромным усилием воли он выполз на
поверхность, но оказался в совершенно неустроенном жизненном месте - ни
семьи, ни работы, ни квартиры. Была и у него женщина, была и настоящая, до
предела изъевшая его неразделенная любовь, и тоже неудачная, беспощадно
разрушившая только-только намечающееся здание успеха, наконец замаячившего
на его тридцатилетнем горизонте. И тогда он опять нашел Верзяева и с
искренним, острым режущим удивлением сквозь развалины своего
несостоявшегося счастья наблюдал за бесконечной чередой красивых, напрочь
потерявших голову от любви верзяевских женщин. И все это на фоне блестящей
научной карьеры, квартиры, семьи.
   
   Но и это было еще урывками, вдали, по слухам, по всяким незначительным
намекам, а вот три года назад, когда он снял теперешнюю квартиру, началась
уже настоящая пытка. И что удивительно, кажется, он сам, а не Верзяев,
предложил свои услуги. Да, он часто бывает в командировках, а квартира
пустует, да и так, без отъездов, он может исчезнуть на пару часиков, вот
только с ключами проблема, но и это можно устроить. Ведь он понимает, и
ничего взамен не требует. Да уж чего еще больше. Какая страшная приятная
боль разъедала его сердце, когда он возвращался после очередного
Верзяевского посещения домой и, как измученный голодный пес, ловил теплые
животные запахи, источаемые широким двуспальным ложем. Да ведь сам хотел
этого, ждал неделями, месяцами очередного нашествия, и после долгими
бессонными ночами сходил с ума от ее запаха. И с ключом здесь был настоящий
пунктик, ведь специально не сделал запасного, ему хотелось видеть Змея тут
же, сразу после мероприятия, еще не остывшего, слегка с посоловевшими
глазками, с дрожащими пальцами, которые пахли тем же возбуждающим
головокружительным телом.
   
   А однажды - это случилось накануне Верзяевской гибели, - его впервые в
жизни посетило настоящее вдохновение. Оно накатило, обожгло, ударило
странной фантастической идеей, будто его съемная квартира, эта спальня, это
огромное квадратное ложе неизбежно станет ее постоянным жильем.
   Невероятное, неправдоподобное предположение поразило его измученный ум
своей математической неизбежностью. Он так возбудился, его так распирало от
необычной, никогда доселе не посещавшей его уверенности, что он стал
бессистемно ходить по комнате, потом упал на колени, подполз к ложу и
нежно, ласково оглаживая белое покрывало, поцеловал его святым клятвенным
поцелуем.
   
   Виктор очнулся от хриплого крика динамика. Небольшая колонна демонстрантов
с алыми серпастыим флагами преувеличенно бодрым шагом пересекла бульварное
кольцо в направлении Кремля. Шумное движение людей вернуло сегодняшний
день, с его ранним, каким-то возбужденно нервным утром, с недолгим
колебанием, завершившимся неожиданным посещением двух таких непохожих и
таких близких семей - семьи погибшего Змея и семьи его любимой женщины
Марии. Что-то будет дальше, прошептал ангел-товарищ и затушил сигарету.
   
   
   
   

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг