своих успехах торопились сообщить Вадим, Дектярев, Биронт. Когда же не
было передач, Паша терзал приемник, пытаясь поймать ответное сообщение.
Однако наземные станции молчали.
Начались четвертые сутки пути.
Далекие сотрясения базальта заставили встревожиться Вадима. Заметно
возросла вибрация корпуса. Вадим, выпрямляясь в кресле, прислушивался,
отвечал взглядом на взгляд Михеева. Иногда включал звуковой индикатор,
пытаясь по спектру сейсмических колебаний определить силу взрывных волн в
гипоцентре.
На помощь ему приходил Дектярев. Получив результат расчета, геолог и
конструктор исподтишка наблюдали друг за другом. Недра угрожали изрядной
встряской.
- Выдержим? - спрашивал Николай Николаевич, кивком головы указывая на
стены кабины.
- Да. Вполне.
- А может, того... пора и восвояси? - геолог понижал голос и косился на
Биронта. - Или задержаться на месте. А то, знаете, наши наблюдения
прямо-таки не успевают за движением подземохода. Невозможно учесть все,
что подкарауливает нас в этой преисподней.
- Всякое явление лучше всего наблюдать вблизи, - возражал Вадим. - Ну,
хорошо, мы вернемся. Разве вы не пожелаете больше участвовать в рейсах? И
разве вы успокоитесь на глубине в двести километров?
- Ох, пасую, Вадим Сергеевич, пасую.
К исходу четвертых суток вибрация корпуса нарушила спокойное
существование экипажа. Корпус гудел растревоженным гигантским пчелиным
ульем. Мелко дрожали кресла, пульт, крышки люков. Только вытянувшись в
гамаке, можно было освободиться от этого неприятного ощущения.
У Биронта разболелась голова. Схватившись за нее руками, он громко
стонал, охал, пытался продолжать наблюдения и, не выдержав, спасался
бегством.
Отлежавшись, торопился обратно к пульту. Теперь Валентин. Макарович и
не заикался о возвращении, угрюмо отмалчивался, когда ему напоминали об
этом.
Атомист не желал терять ни минуты. Вибрация корпуса не внушала ему
страха (за безопасность корабля пусть беспокоится Сурков), но приводила
его в отчаяние, потому что мешала работать.
Атомист с завистью поглядывал на Дектярева. У того был невозмутимый вид.
Разве такого человека проймет вибрация?
Все чаще Михеев, Чураков да и сам Сурков искали спасения в гамаках.
- Нужно прекратить погружение, - настаивал Михеев.
- Еще немного, Петр Афанасьевич, - отвечал Вадим. - Должны же мы иметь
представление о том, что такое гипоцентры.
А сам стискивал зубы. Его бесило только одно - пришлось оставить
исследования. Вибрация мешала сосредоточиться.
Однажды Скорюпину после долгого и утомительного блуждания в море звуков
удалось услышать человеческий голос. На шкале индикатора ожила голубая
линеечка, затрепетала змейкой, посредине возникла пика.
- Станция на приеме! - закричал Паша.
Его обступили выскочившие из гамаков Михеев, Сурков, Чураков и Биронт.
Только Дектярев остался сидеть в своем кресле за пультом и ограничился
тем, что включил репродуктор внутренней связи.
Паша повернул переключатель. Кабины вездехода наполнились ревом и
грохотом.
В этом шуме слышался звон колоколов, вой вентиляторов, скрежет металла
о металл, крики каких-то животных. Можно было подумать, что где-то в
глубине под кораблем таится мир, населенный сказочными гигантами, и звуки
этого мира грозным предупреждением проникли в помещения подземохода.
Резонансная настройка автоматически освободилась от помех. Из
репродукторов во всех четырех кабинах раздался отчетливый голос директора
наземной станции.
"...От вас принято восемь сообщений. Вами проделана большая и ценная
работа.
Тем важнее ваше скорейшее возвращение..."
Минуту было тихо. Голубая змейка утомленно выпрямилась в неподвижную
линию.
- Нет, ты у меня так не отделаешься! - зашипел рассерженный Скорюпин и
грудью лег на край пульта, ожесточенно завертел лимбами настройки.
- Вот досада, - проворчал Биронт. - Неужели нельзя было придумать
хорошую связь?
Ему не ответили. Все продолжали стоять вокруг Паши и через его плечо
заглядывали в матовый прямоугольник прибора. Приемник молчал.
13
Несмотря на вибрацию, механизмы работали по-прежнему безотказно. Андрей
сидел в кресле и привычно поглядывал на приборы.
Двести два километра глубины... Давление семьдесят две тысячи
атмосфер...
Температура, правда, поднимается не так уж быстро. Перешагнув через две
тысячи градусов, за четвертые сутки она прибыла всего на сто градусов.
На экране оранжевое сияние перешло в зеленое. Световое излучение
смещалось в сторону фиолетовой части спектра.
В голову лезут непрошеные мысли. Вибрация мешает думать, но мысли
назойливо тянутся друг за другом.
Лена... Конечно, она не догадывается. И до чего это нелепо: знать
девушку столько лет, но полюбить ее, когда она стала женой твоего лучшего
друга.
Глаза Андрея бездумно устремлены на экран. Неожиданно вспоминаются
яблоневые сады, высокий берег реки. Потом переезд в другой город, куда
отца назначили начальником строительства. Знакомство с Вадимом... Завод...
Лена-лаборантка...
Вдруг его сознания уколом иглы касается мысль: правильно ли было
связать свою судьбу с подземоходами? Вот уже четыре года провел он в
подземных рейсах, добросовестно выполняя свои обязанности. Но ничто ни
разу не взволновало его, не поразило его воображения.
Андрей пришел на подземоходы следом за Вадимом. Он втайне завидовал
пытливой и порывистой натуре товарища, старался во всем подражать ему,
тянулся за ним.
Правильно ли он поступил, посвятив себя чужой мечте?
Ну, а если бы ему довелось принять участие в космическом рейсе,
опуститься на поверхность луны, Марса или планеты чужой солнечной системы?
Неужели и тогда не дрогнуло бы сердце?
В душе Андрея зашевелилось глухое и безотчетное беспокойство. Оно
посетило его впервые и почему-то именно во время такого напряженного и
ответственного рейса.
Вибрация путает мысли, от нее в висках тяжесть. Андрей бросает взгляд
на приборы. Нити застыли неподвижно. Машине нет дела ни до происходящего в
душе механика, ни до той звуковой бури, которая нарастает вокруг корабля.
По скобам Андрей добирается до кабины отдыха, ложится в гамак. Рядом
стонет Биронт. А Вадим, Дектярев и Михеев продолжают обсуждать все тот же
вопрос:
поворачивать ли подземоход обратно или двигаться дальше.
- Я настаиваю на возвращении, - говорит Михеев. - Этого требует главный
конструктор. Мы не знаем, что нас ожидает внизу.
- Если бы знали, Петр Афанасьевич, - отвечает спокойный, приглушенный
гулом вибрации голос Вадима, - действительно не имело бы смысла
ослушиваться начальства. Может быть, у вас есть более серьезные доводы?
Андрей улыбается в подушку: кого захотели переговорить - Вадима Суркова.
- Хотя бы вибрация.
- Ну, хорошо. А вы представьте себе, что вибрация захватила бы нас в
самом начале рейса, на глубине, скажем, километров двадцать пять -
тридцать. Вы бы что, тоже потребовали возвращения?
Михеев молчит. Он никак не может найти убедительных слов.
- Я решительно протестую, - раздается вдруг болезненный возглас Биронта.
- Вот видите, - подхватывает Михеев, - нельзя же злоупотреблять
здоровьем людей.
- Вы не поняли меня, - Валентин Макарович садится в гамаке и сбрасывает
со лба мокрое полотенце. - Остановиться сейчас - это настоящее
преступление.
Мои исследования только начинаются. Вокруг появилось столько
необыкновенного.
Дектярев похохатывает. Вадим уже с уважением поглядывает на атомиста.
- А ты что скажешь, Андрей?
Вопрос Вадима застает механика врасплох.
- Я согласен куда угодно, - отвечает Андрей, - хоть до центра земли.
Но произносит он это без всякого энтузиазма.
14
Вадиму показалось, что его разбудил смех Лены.
Открыв глаза, он понял - сон прервала вибрация. Смехом Лены звенел
корпус машины. К нему примешивалось хаотичное сплетение звуков, среди
которых можно было различить шум морского шторма, свист ветра, грохот
горных обвалов, стоны, уханье, скрежет.
Вадим сделал попытку думать только о Лене. Ничего не получилось - по
корпусу бешеной дробью стучали тысячи тяжелых молотов. Ни
магнитоплазменное поле, ни двойные стены корпуса не спасали более экипаж
от дикой пляски базальта.
В соседнем гамаке лежал Чураков, ниже Михеев, оба с открытыми глазами.
- Не спится? - спросил Вадим.
- Где же тут уснешь, - ответил Михеев.
Андрей промолчал. Он хотел одного: пусть вибрация будет такой сильной,
чтобы в голову не лезли мысли, не мучали его непривычными сомнениями.
Вадим спрыгнул с гамака. И вскрикнул. Ему показалось, что подошвы
коснулись раскаленной поверхности. Вибрация уже просачивалась сквозь
найловойлок. Она иглами прошла через тело. От нее на минуту перехватило
дыхание, ляскнули зубы. Но самое болезненное ощущение было в голове - там,
в мозгу, словно завертелось, запрыгало множество остреньких камешков.
- Ф-фу! - командир задышал часто, но остался стоять, упрямо не желая
сдаваться. - Ч-черт... как пробирает! Ну, ничего.
Он направился к люку.
В следующей кабине Скорюпин вел двойную борьбу: то, приникнув к
аппарату, вращал лимбы настройки и всматривался в голубую линейку, то,
всхлипнув, закрывал лицо ладонями и откидывался в кресле, запрокинув
голову.
- Не слышно? - спросил Вадим. Ему пришлось кричать, чтобы преодолеть
жужжание корпуса.
Связист отрицательно покачал головой.
То, что увидел Вадим в следующей кабине, поразило его. Геолог и атомист
сидели друг против друга. У атомиста было исстрадавшееся лицо, он то и
дело хватался руками за голову, за сердце, но не выпускал зажатое в
пальцах электроперо. Над лбом его топорщился хохолок рыжих волос, на
измятых бессонницей щеках выступила рыжая щетина. С минуты на минуту готов
он был сдаться и запросить возвращения на поверхность. Однако минуты
складывались в часы, а Биронт продолжал изучать характер излучения,
породившего мезоны.
Николай Николаевич имел более крепкую натуру. Но и ему нелегко давалось
сидение в кресле. Было видно, как вздрагивают мясистые щеки ученого, как
морщится он от изнуряющей вибрации. А в глазах и упрямство и творческий
азарт.
- Открытие за открытием! - приветствовал Дектярев появление Суркова. -
Вы только представьте себе, Вадим Аркадьевич, он имеет кристаллическое
строение.
- Кто он?
- Базальт, который нас окружает.
- Что ж... поздравляю.
В этот момент Вадима не очень-то интересовала структура базальта.
- Да, да! - кричал Дектярев и даже привстал, чтобы Сурков его лучше
слышал.
- Ультракристаллическая структура. Кристаллы настолько мелки, что мне
удалось обнаружить их только с помощью вот этого. - Николай Николаевич
постучал суставом указательного пальца по шкале одного из приборов. -
Получается следующая картина: на глубине сорока километров под
воздействием давления кристаллическая структура переходит в
ультракристаллическую, а не в аморфную, как мы до сих пор думали. Каково,
а? А вот на глубине трехсот километров она примет настоящее аморфное
состояние. Это произойдет гораздо ощутимее, с выделением той энергии,
которая и порождает землетрясения.
- Я понял вас, Николай Николаевич. А как дела у Валентина Макаровича?
Он тоже делает открытия?
Дектярев уловил насмешку в голосе Суркова, но не обиделся, а, наоборот,
улыбнулся и потрогал кончик собственного носа.
- Да, похоже, что и Валентин Макарович поймал крупную рыбину. Во всяком
случае, мы уже не вернемся с пустыми руками. Не так ли, Валентин Макарович?
- Не отвлекайте, пожалуйста, не отвлекайте! - взмолился Биронт. - Вы же
видите, как трудно сосредоточиться. Идите разговаривать в другое место.
Убедительно прошу вас.
Взгляд атомиста тотчас же застыл на одном из приборов, а растопыренные
пальцы нацелились на переключатель, будто это был не переключатель, а
птица.
Вадим спустился к себе. Сел в кресло, чтобы продолжать работу. Ему
хотелось до возвращения на поверхность окончательно решить вопрос о выборе
наиболее рационального профиля корпуса подземохода. Однако у него было
такое ощущение, будто он сел не в кресло, а в какое-то средневековое
приспособление для пыток, изготовленное из грубого необработанного
металла, и что это приспособление с бешеной скоростью катится по неровной
каменистой поверхности.
"На следующем подземоходе придется поставить кресла на виброгасители",
- подумал Вадим.
Попытка увлечь себя расчетами потерпела неудачу. С растерянностью
убедился Сурков, что не сможет сосредоточиться в таких условиях. Проклятая
тряска выворачивала все внутренности.
Вадим вскочил. Стоять на мягком найловойлочном покрытии оказалось
все-таки легче. Но не работать же стоя?
Он возвратился в кабину геолога и атомиста. К его удивлению, оба ученых
все еще оставались за пультом. Они, казалось, приросли к своим местам.
Даже Биронт, этот костлявый капризный человек, проявляет необъяснимое
упрямство.
Лицо у него измученное. Видно, что крепится из последних сил. А ведь в
начале рейса, когда ничто не мешало работе, капризничал, предъявлял
ультиматумы. Интересно, сколько способен он высидеть в кресле?
Вадим поймал себя на том, что его раздражает упрямство Биронта. Да и
внешняя невозмутимость Дектярева тоже.
Валентин Макарович, словно угадав мысли командира, захлопнул журнал и в
изнеможении уронил голову на грудь. Посидев так немного, он с усилием
поднялся на ноги и походкой пьяного человека добрался до скоб.
Дектярев остался у пульта. Этого, казалось, ничем не проймешь. Похоже,
геолог даже напевает лесенку. Да, так и есть! Мурлычет, как сытый кот.
Вибрация между тем должна доставлять ему куда больше неприятностей, чем
худосочному Биронту.
Разгневанный на себя и на своих спутников, Вадим возвратился к пульту.
Он заставил себя работать. Что за самоистязание! Каждое показание приборов
приходилось перечитывать дважды и подолгу думать над результатами
вычислений, пока они доходили до сознания.
15
Нет, у него так ничего и не получилось.
Вокруг все ревело и грохотало. От длительного действия нарастающей
вибрации Вадим почувствовал боль в желудке. В горле появились судороги,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг