сразу окатило холодной водой. Девицы, когда он спросил про такие странности,
зафыркали, как всегда, и предположили, что все дело в отсутствии ветра. При
этом они безбожно врали, потому что на его глазах одна из берез в саду была
этим самым отсутствующим ветром сломана пополам.
Вторым обстоятельством была полная ненадобность в бритье. В отряде
партизаны звали своего командира Дедом не за возраст, а за пышную бороду,
которую тот отпустил еще перед войной для солидности, чтобы прикрыть узкий,
по его мнению, подбородок. Неожиданно жена заявила, что с бородой он стал
просто красавец... Фашисты эту бороду поджигали никелированной зажигалкой -
это последнее, что он помнил о ней. Теперь он был гладко выбрит - ни бороды,
ни усов - и нигде не появлялось даже щетины, сколько он ни щупал себя перед
зеркалом. Поразмыслив, он решил, что тут виноваты лекарства, которыми его
лечили, пока он был в беспамятстве, - здоровье вернули, а бороды лишили.
Впрочем, невелика потеря.
Огромное зеркало, в которое он себя рассматривал, занимало полстены в
ванной комнате, напоминавшей скорее храм санитарии и гигиены.
Столбовские жители мылись в бане, но замужняя сестра Николая Тимофеевича
жила в Марьиной Роще в Москве, в квартире со всеми удобствами, в том числе с
обширной ванной комнатой, казавшейся деревенскому жителю пределом мечтаний.
Однако то, что он увидел здесь, превосходило жалкие "удобства" Марьиной Рощи
в сказочное число раз. Ванна была такая, что хоть плавай;
в углу находился душ, который бил и сверху, и снизу, и сбоку, причем вода
по комнате не разбрызгивалась, а падала на мягкий синий квадрат пола и
куда-то всасывалась; рядом с синим квадратом был красный квадрат - стоило на
него встать, как тебя со всех сторон обдувало теплым воздухом, который
приятно покалывал и пощипывал тело - ну словно в нос газировкой шибало;
в шкафу, едва протянешь к нему руку, открывалась дверца, и оттуда
высовывалась чистая, проглаженная и горячая простыня; ношеное белье надо
было не жалеючи кидать в какой-то ящик, из которого оно исчезало неведомо
куда, а чистое белье - исподнее и верхнее - было наготове в другом шкафу.
Все это сияло и сверкало идеальной чистотой и вдобавок не требовалось ни
мыла, ни мочалки: вода из душа и крана лилась, видно, с мылом, то розовая,
то зеленая, а обычная лилась уже потом. Девицы предупредили его, что цветную
воду глотать не следует - вреда не будет, но и пользы тоже. Зубная щетка
была с батарейкой - она жужжала и елозила в руке, так что зубы вроде сами
чистились. Такое новшество Николаю Тимофеевичу не понравилось, но, поскольку
другой не было, он смирился и стал привыкать к тому, что дали.
Вдобавок ко всему вся эта санитарно-гигиеническая роскошь была
автоматической - не требовалось вертеть краны, вода начинала литься сама,
едва встанешь под душ или протянешь руку к умывальнику. Правда, после
концертов Термена, о которых не раз писали в газетах (Деду даже запомнилось
название инструмента - "терменвокс": на нем надо было играть, не прикасаясь
руками), все эти устройства Николая Тимофеевича не очень поразили. Он
удивлялся только, что в тяжелое военное время нашлись деньги на подобную
ерунду, без которой вполне можно обойтись. Вот парную бы, да веничек, да
кваску побольше - и попить, и квасного духу поддать - это была бы жизнь!
3
Однажды утром он открыл глаза и увидел вокруг себя незнакомую обстановку
- не пустую больничную комнату, а прекрасный гостиничный номер с коврами на
полу, мягкими креслами, картинами на стенах и так далее. Рядом с кроватью на
спинке кресла висел костюм - видать, очень дорогой, и повесили его здесь, а
не в шкафу, для того чтобы Николай Тимофеевич сразу заметил приколотый к
нему орден Красной Звезды и круглую незнакомую медаль на полосатой ленточке,
на которой он прочитал слова "За оборону Москвы".
- Доброе вам утро, Николай Тимофеевич! - раздался за его спиной голос
доктора. Как всегда, тот появился, словно почувствовав, что его ждут. -
Умывайтесь, одевайтесь и на завтрак! Мы находимся в гостинице Академии наук,
с вами очень хотят поговорить наши ученые. Я знаю, у вас масса вопросов, и
сегодня вам на все ответят. Это ваш костюм - как, нравится?
- А орден, медаль... откуда? - глухо спросил Николай Тимофеевич,
рассматривая награды.
- А это за то, что вы храбро сражались под Москвой. И еще за спасенных
детей - помните?
- Неужели спасли? Удалось, значит...
Невероятная эта история помнилась ему во всех подробностях. Сразу после
прихода фашистских войск разведчики донесли, что немцы хватают детей в
окрестных деревнях и куда-то увозят. Вскоре удалось установить, куда - в
одном из подмосковных санаториев фашисты устроили госпиталь для своих
раненых офицеров - а их было превеликое множество, поскольку каждый шаг к
Москве оплачивали враги великой кровью. Вот эту-то кровь и вознамерились
ученые душегубы в белых халатах брать у русских детей для спасения своих
раненых. Поверить в подобное было невозможно, но разведчики поверили сразу -
так плакала и заламывала руки рассказавшая об этом старуха, которую фашисты
допустили убирать грязь в операционных.
Жуткое известие потрясло людей. Партизаны проявили чудеса изворотливости,
чтобы все вызнать, - и вызнали. Наблюдатели с рассвета до заката недвижно
лежали в сугробах, засекая смену караулов; неосторожный обер-лейтенант из
легкораненых, спьяну отправившийся куда-то в одиночку, поплатился за это
жизнью, но перед смертью рассказал все, что знал; партизаны осторожно
опросили каждого из местных жителей, кто хоть раз побывал на территории
госпиталя. Словом, они узнали все, но сделать ничего не могли: уж очень
хорошо охраняли фашисты свое раненое воинство, и соваться с дюжиной винтовок
против крупнокалиберных пулеметов было бы самоубийством. Партизаны и на это
бы пошли, чтобы спасти детей, но предприятие представлялось настолько
безнадежным, что властью командира Николай Тимофеевич запретил и думать об
этом и очередные доклады разведки о том, сколько прозрачных детских трупиков
было сброшено сегодня в овраг возле госпиталя, выслушивал в одиночестве. Ему
не хотелось, чтобы видели партизаны, как молча, с неподвижным лицом плачет
их бесстрашный Дед.
Среди партизан был парнишка, знавший территорию санатория как свои пять
пальцев. Его-то и послал командир на восток с приказом добраться до Красной
Армии и все рассказать - где держат детей, где казарма охраны, откуда проще
подобраться к пулеметным вышкам... Парень ушел, и никто не знал, выполнил он
приказ или нет. В отряде не было даже приемника, связь с соседями установить
не удалось, а немцы брехали, что Москва давно взята и бои идут чуть ли не за
Уралом...
Теперь Николай Тимофеевич узнал, что Ванюша все-таки дошел - идти ему
пришлось не до Урала, а гораздо ближе. Подробностей Сергей Иванович не
рассказал, потому что не знал их сам, но уже вечером Николаю Тимофеевичу
стало известно все - как в непролазной глуши пересек фронт лыжный отряд
комсомольцев, как пятьдесят километров бежали они по немецким тылам, как
бесшумно были сняты часовые, как летели в окна казармы тяжелые
противотанковые гранаты, как обезумевшие от страха перед возмездием враги
выскакивали в нижнем белье на страшный мороз, бежали в темноту по сугробам и
падали от пуль, с каким ужасом глядели раненые фашисты на русских бойцов,
когда те вылавливали по палатам ученых палачей (был строжайший приказ
раненых даже пальцем не трогать, а как хотелось их перестрелять - ведь это
им переливали кровь, высосанную из русских мальчишек и девчонок), как
торопливо закутывали бойцы истощенных, обескровленных ребятишек, как несли
их, дрожащих, невесомых, к саням, как мчались в них навстречу прорывающимся
танкам Катукова...
Но все эти рассказы были потом, а сейчас ждали другие заботы. Николай
Тимофеевич наспех умылся (удобства у академиков были в точности такие, как в
больнице, ничуть не лучше, и он даже слегка возгордился этим), и после
завтрака они пошли. Кабина лифта понесла их куда-то вниз. В большом кабинете
ожидали четверо мужчин. Они представились. Странные имена троих ничего не
сказали Николаю Тимофеевичу (он только удивился, увидев здесь огромного
негра, черного как сажа), а фамилия и лицо последнего показались ему
знакомыми, и он вопросительно оглянулся на врача.
- Да, да, это тот самый Владимир Росин, спасая которого, вы попали в
плен, - подтвердил старший из присутствующих, профессор Свет.
- Ну, здравствуй, летчик, - сказал Николай Тимофеевич, тряся сильную,
загорелую руку. - Значит, выбрался ты к своим все-таки...
Ему припомнился необыкновенный аппарат, на котором прилетел к ним Росин,
- ни на что не похожее сооружение, в открытый люк которого фашисты не могли
войти, как ни пытались. Каждого, кто приближался к аппарату, останавливала и
отбрасывала непонятная сила - словно невидимая резина, обладавшая прочностью
стали. Партизаны в бинокль видели, как однажды фашисты подкатили к аппарату
пушку и выстрелили почти в упор. Отлетевшими неожиданно далеко осколками
ранило несколько солдат, а аппарату хоть бы что... Выручить пилота
сверхсекретной машины из вражеского плена было просто необходимо.
- Рассаживайтесь, товарищи, - сказал Нгоро - верзила негр, сияя
ослепительно белыми зубами. - Пора рассказать нашему гостю все, что с ним
случилось.
После некоторой паузы, переглянувшись с остальными, профессор Свет
вздохнул, словно собрался прыгать в холодную воду, и заговорил:
- Дорогой Николай Тимофеевич! Ваш лечащий врач, Сергей Иванович, сообщил
нам, что здоровье ваше восстановлено полностью. В полном порядке и ваша
память. Вы знаете, что попали в плен, были тяжело ранены и что благодаря
контрнаступлению советских войск под Москвой вас удалось спасти. Остальное
вам неизвестно, и у вас естественно накопилось огромное количество вопросов,
на которые почему-то никто не хотел вам отвечать - даже на самые простейшие.
Сейчас мы ответим на все. Как дела на фронте, где теперь воюют ваши
партизаны и многое другое. Начну с самого простого.
Для начала расскажу, как вам удалось уцелеть. Вас спас Владимир Росин -
он вывез вас на своем аппарате из немецкого тыла, и это помогло врачам
сохранить вашу жизнь. Так что вы с ним квиты.
Беда случилась с вами в декабре, а теперь лето. Вы, естественно, поняли,
что очень долго были без сознания. Это так, но теперь вы здоровы, совершенно
здоровы, и вам непонятно, почему мы держим вас здесь взаперти, когда идет
война. Сергей Иванович сказал, что вы рветесь в действующую армию. Вы вполне
здоровый, обученный боец призывного возраста, и теперь, когда территория,
где вы партизанили, освобождена, вы, конечно, будете проситься на фронт. Я
не ошибся?
- Буду, - ответил Николай Тимофеевич. - У меня с фашистами свои счеты.
Мне бы еще того фрица найти, что допрашивал меня...
Сидевший в углу Росин заворочался в кресле.
- Извини меня, Дед, - сказал он, подходя к столу. - Вот, возьми на память.
Он со стуком поставил на зеркальную столешницу сверкающую никелированную
зажигалку с готической надписью "Gott mit uns" и подогнувшим лапки черным
пауком - свастикой в красном кружочке. Все с недоумением смотрели на
незнакомую вещь. Сердце у Николая Тимофеевича заколотилось. Он поднялся,
взял зажигалку, крутанул колесико - вспыхнул желтый язычок пламени, словно
высветив темные углы крестьянской избы и засученные рукава на руках
обер-лейтенанта, подносящих эту зажигалку к его лицу... Он поднял глаза на
Росина.
- Извини меня, Дед, - повторил тот. - Пристрелил я его как собаку... Он
ведь и меня допрашивал...
- Владимир... - укоризненно прогудел четвертый собеседник, которого звали
Ким. - Мы же договорились...
- Да, как собаку! - в запальчивости крикнул Росин. - И еще встречу -
снова пристрелю! И не только его - любого! Их всех до единого надо
перестрелять!
Тут он словно осекся, пробормотал: "Извините" - и снова сел в кресло. В
комнате воцарилось молчание.
Партизанский командир удивленно оглядел присутствующих. Вспышка Росина
была ему понятна: так говорил и думал каждый, но здесь его слова были
восприняты как-то странно, и ученые смотрели на Росина явно осуждающе.
- Мы несколько отвлеклись, - произнес наконец Свет, когда молчание стало
тягостным. - Продолжим. Итак, Николай Тимофеевич, вы хотели бы попасть на
фронт. Проблема эта непростая...
Он сделал паузу, и Николай Тимофеевич, которого зажигалка вывела из
равновесия, бурно запротестовал:
- Вы же сами сказали, что я совершенно здоров. Поэтому, извините, не
понимаю, в чем проблема. Профессор переглянулся с остальными.
- Проблема в том... что война уже кончилась!
- Кончи...лась? Совсем кончилась? - пробормотал ошеломленный партизан. -
Так быстро?
Между учеными словно искра пробежала, но они молчали, только врач подошел
вплотную и потихоньку опустил руку на плечо своего пациента.
- И чем же она кончилась? - напряженно спросил Николай Тимофеевич. Мысли
его метались. Самые невероятные предположения теснились в его голове - одно
нелепей другого. Сергей Иванович провел ладонями у его висков, словно
успокаивая. Сразу стало легче, напряжение спало, да и ученые вдруг
заулыбались.
- Война окончилась нашей полной и окончательной победой, - ясным голосом
сказал Свет. - Гитлер во время штурма Берлина отравился, его подручные были
схвачены и по приговору международного трибунала повешены. Сегодня фашизм
уничтожен на всей планете - полностью и навсегда!
- Сколько же война продолжалась? - В мыслях у Николая Тимофеевича был
полный сумбур, но одно он понимал - такие дела быстро не делаются.
- Война была долгой и кровавой. Она унесла двадцать миллионов жизней
только у нас и длилась четыре года.
- Четыре года... Так, значит, сейчас сорок пятый год? Свет отрицательно
покачал головой. - Нет, не сорок пятый. После войны прошло много времени...
Очень много...
- Какой же сейчас год? - глухо произнес Николай Тимофеевич. Перед его
глазами опять встала все та же картина: простоволосая жена, перед отъездом в
эвакуацию со слезами обнимающая его, зареванные детишки, узлы на санях с
какими-то вещами - вроде даже самовар прихватили - комья снега из-под
лошадиных копыт...
- Чуть позже я вам отвечу. А сейчас у меня самого есть к вам вопрос.
Скажите, какие из тех книг, что мы вам дали, вы успели прочитать?
- "Войну и мир" начал, первый том. - Вопрос был явно нелепый, но ответа,
видимо, очень ждали.
- Там был еще роман Герберта Уэллса...
- "Война миров"? Да я его в школе прочел. Посмотрел бы автор на нашу
войну...
- Но в той же книжке был еще один роман - "Машина времени". Его вы читали?
- Полистал только. По-моему, скукотища изрядная. - Но о чем там идет
речь, уловили? - Какую-то машину там изобрели. У нас в деревне был
тракторист безногий, так вот он себе такую сделал - с рычагами.
- Еще один вопрос. Вы Москву знаете? Бывали в ней? Николай Тимофеевич
кивнул. К сестре в Марьину Рощу он наведывался не раз, костюм в Пассаже
покупал, а в ЦУМе - патефон с пластинками. Утесов, Шульженко, Александрович,
Козин...
- Тогда посмотрите сюда, - профессор показал на стену.
И в ту же секунду стена исчезла, и за ней раскрылась Красная площадь -
красный кирпич древних зубчатых стен, мрамор Мавзолея, неподвижные фигуры
часовых. По брусчатке площади бродили веселые, необычно одетые люди, под
ногами у них сновали голуби, легкий ветер колыхал флаг над куполом дворца...
В первый момент Николай Тимофеевич решил, что это кино, но на кино это не
походило. Просто не стало стены, и он видел Красную площадь через огромный
проем. Но тут изображение стало стремительно вырастать, и вот уже перед ним
был только Мавзолей, и огромные буквы на нем - ЛЕНИН. Затем картина
сменилась, появился Большой театр, перед ним били фонтаны и тоже гуляли
веселые люди. Потом театр поехал в сторону, и Николай Тимофеевич перестал
что-либо узнавать - здания вокруг были странные, огромные, сплошь из стекла.
Опять мелькнула кремлевская стена - он словно мчался к ней через площадь,
уголком глаза отметив справа знакомые здания Манежа и университета, он тут
же забыл о них, потому что чудесным способом поднялся в воздух, перелетел
через решетку Александровского сада и замер перед языком пламени, трепещущим
над мраморной пятиконечной звездой. Профессор Свет что-то говорил ему, но он
не понимал ничего - все слова оставались за порогом сознания, а он продолжал
идти, ехать, мчаться, лететь по улицам небывалой, невозможной Москвы - то
рядом с забавными карапузами, таращившими на него круглые глазенки, то в
стремительном полете над крышами.
Он видел здания небывалой вышины и прозрачные трубы над городом, в
которых скользили прозрачные каплевидные поезда, обгонял диковинные
автомобили, не похожие ни на что, спиралью взлетел чуть не к самому небу
вокруг бетонной иглы неимоверной длины - верхняя часть вся была в каких-то
железных прутьях, словно ерш для чистки ламповых стекол. На самой ее
макушке, выше облаков, развевался красный флаг, а рядом с флагом летели двое
на прозрачных крыльях - похоже, парень с девкой, - кувыркались в небе,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг