Патрик тревожился, чувствуя, что здесь они могут столкнуться с совершенно
особым противником - могучим, таинственным и абсолютно непредсказуемым.
Непонятная логика зорзов сковывала ум, и Книгочей снова и снова вспоминал
свой давний разговор с Травником, когда они еще только миновали городские
заставы Аукмера.
"Это что-то чуждое нам, эти зорзы, - говорил Травник. Он тогда
только-только определился с направлением поисков, и в его кармане лежала
записка Камерону, снятая с мертвого тела Шедува. - Один из них
разговаривал со Стариком в ночь после Совета. Никто не знает, откуда он
тогда взялся, как проник в крепость, минуя вышколенную стражу, лучшую в
стране. Думаю, что это был Птицелов, однако я заходил к ним только один
раз и при этом не видел его лица. Он в чем-то горячо убеждал Старика, был
взволнован и многословен. Камерон же словно отгородился от него
скрещенными на груди руками, наверное, он тогда уже все для себя решил..."
Патрик расхаживал вдоль обрыва и недовольно жмурился. Память, напитанная
сотнями тайных книг и сокрытых знаний, ничего не говорила ему об этих
людях, ворвавшихся в его жизнь решительно и вместе с тем искусно, с
изяществом все рассчитав на несколько ходов вперед. Книгочей не мог
отказать врагу в тонкости ума, но здесь он чувствовал нутром
нечеловеческую логику, упрямую и холодную. Понять - значит победить,
всегда считал тщедушный черноволосый мальчик, когда-то привезенный на
рабской галере из далекой студеной островной страны в края, где морские
волны порой выбрасывают на берег куски окаменевшей первобытной солнечной
смолы, запутавшиеся в пучках штормовой травы. Для себя Книгочей решил
считать зорзов некой воинствующей кастой, странствующими жрецами,
возможно, обладающими своеобразной магией, неизвестной в этих краях.
Да, подумал он про себя, зябко кутаясь в плащ, это именно жрецы, адепты
какого-то неизвестного учения или религии, корни которой где-то далеко.
Нужно будет поговорить с Травником об этом при встрече.
Книгочей быстро наклонился и сорвал еле приметную травинку наподобие
клевера. Он слегка встряхнул ее и по особой, ему одному известной
метаморфозе лепестка определил предутренний час. Книгочей внимательно
оглядел окрестности темных дубрав и противоположный берег реки, затем
повернул и пошел к догорающему костру. Пора было будить на смену Молчуна.
Мысли о зорзах и Птицелове не шли из головы, и Патрик прибавил шаг,
торопясь к спокойному, домашнему теплу огня. Он был недоволен собой.
- Ну, что надумал, мудрец? - с простоватой ухмылкой поинтересовался
Снегирь. За ночь румянец на его щеках поувял, да и заспанные глазки совсем
превратились в щелочки. - Как нам супостатов воевать? Книжицы об этом
что-нибудь говорят?
- Говорят, да только не таким филинам, что дрыхнут всю ночь без задних
ног, - парировал Книгочей. Вид у него был хмурый.
- А там ничего не сказано насчет филинов, сколько у них ног и всего
прочего? - весело подмигнул сам себе толстячок.
- Сказано только про снегирей, - заговорщицким тоном прошептал Патрик, -
да, впрочем, ты и сам все знаешь.
- Грубый ты и невоспитанный, - заявил Снегирь, - а еще книжки всякие
грызешь, ровно мышь. Лучше с Молчуном пойду поболтать, у него хоть чувство
юмора есть.
- Валяй-валяй, - откликнулся Книгочей, - а то он уже давно на берегу
торчит, нахохлился, как сыч. Захвати ему одеяло, Казимир, он небось
закоченел совсем.
Облокотившись на локоть, он сгреб одеяло и бросил Снегирю. Тот неуклюже
подхватил его и поспешно направился к берегу, где на обрыве неподвижно
застыла маленькая черная фигурка. Молчун сидел на самом краю, бесстрашно
свесив ноги. Метрах в шести под ним текла проснувшаяся река, с того берега
из зарослей камыша перелетали смелые чернильные стрекозы-лютки, и
неглубокими лужицами проступали следы стада, приходившего ночью на
водопой. Одичавшие коровы из разоренных войной сел обходили человека
стороной и успешно защищались от раздобревших по весне волков. Днем они
отсыпались в чащах, а по ночам паслись у воды.
- Ну что, Молчун, задрог небось поутру? - приятельски осведомился Снегирь,
неожиданно и звучно хлопнув сторожа по спине. Тот не шелохнулся и даже не
повернулся к друиду.
- Йонас, ты спишь, что ли? - рассердился Снегирь и дал соне крепкий
подзатыльник. Молчун пошатнулся и вдруг боком скользнул вниз, покатившись
с обрыва в прибрежную тину. На отчаянное восклицание Снегиря Патрик
вскочил - одеревеневшие за ночь ноги чуть не подогнулись - и большими
шагами понесся к обрыву. Снегирь уже вытаскивал из тины и взбаламученного
ила бесчувственного Молчуна, а над ним с сухим треском вились веселые
стрелки и лютки, норовя усесться на голову. Ухнув вниз, Книгочей ухватил
товарища за локоть, и они вдвоем выволокли перемазанного мокрым песком
Молчуна наверх. Лицо его было бледное, но сердце отчетливо билось редкими
ватными ударами в груди.
- Он в беспамятстве, Казик, - проговорил Книгочей, пытаясь отдышаться
после лазанья по песку. - Нужно что-то сделать.
- Что сделать, что сделать... - сварливо проворчал Снегирь. - Сам небось
знаешь, что надо теперь.
Он рывком поставил бесчувственного друида на ноги. Голова Молчуна
безвольно упала на грудь, и все тело обмякло. Книгочей закусил губу и
приготовился помогать Снегирю, а тот уже тихо шептал что-то про себя,
крепко прижимая Молчуна к своему необъятному животу.
ГЛАВА 11
ЛИСОВИН И ГВИНПИН. ПРИЛИВ
Когда Лисовин натаскал хворост и нарезал сучьев для растопки, уже высыпали
звезды и небо стало бархатно-черным, с бледной синей поволокой. Ветерок
доносил дурманящие запахи ранней цветущей черемухи из лесных оврагов, где
журчали невидимые ручейки. Друид долго и тщательно выбирал место для
ночлега, руководствуясь одному ему понятными приметами потаенных уголков
леса. Все время, пока он запасал дрова, разжигал костер и готовил нехитрую
еду, Гвинпин с большим и неподдельным интересом наблюдал за ним. Кукла
проявила немалую прыть, поспевая за друидом, чья мягкая и пружинистая
походка съедала лигу за лигой, даже когда он пробирался зелеными
болотистыми северными лесами. Только злобные чудины могли бы посостязаться
с Лисовином в умении быстро передвигаться по снежной целине или
пробираться моховыми болотами в стране балтов - любителей клюквы и моченых
яблок. Теперь Гвинпин уселся на почтительном расстоянии от зарождающегося
огня и не сводил с бородача маленьких внимательных глаз.
Наконец Лисовин присел к костру поближе и, хмыкнув в бороду, уставил на
Гвинпина корявый палец.
- Теперь слушай меня внимательно, безмозглый дружище. Если ты увязался за
мной, воспользовавшись коварством Симеона, это еще не значит, что я
собираюсь терпеть твое драгоценное общество и завтра. Если ты боишься
темноты или диких зверей, можешь сидеть тут, но утром я посоветовал бы
тебе навострить свои лапы куда-нибудь подальше, туда, где меня нет. Мне
предстоит одно довольно-таки серьезное дело, а оно не требует ни
советчиков, ни тем более насмешников. Что на это скажешь?
Прежде чем ответить, Гвинпин несколько минут из вредности молчал, тихо
посапывая носом-клювом. Однако, когда Лисовин пришел к выводу, что
проклятая кукла самым бессовестным образом дрыхнет, и потянулся отвесить
ей изрядного щелчка, Гвинпин лениво открыл один глаз и иронически оглядел
Лисовина с ног до головы. Затем он горестно вздохнул, явно разочарованный
результатами осмотра, и мягко осведомился у закипающего, как чайник на
костре, друида:
- А что я тебе такого сделал, что ты гонишь меня в глухую ночь, на
съедение диким зверям? Травник велел мне сопровождать тебя, а перед самым
уходом он еще шепнул мне вдобавок, чтобы я приглядывал за тобой и
предостерегал от разных глупостей, на которые ты, надо думать, горазд,
судя по твоим последним словам.
Тут даже флегматичный бородач не выдержал и расхохотался, в большой
степени, однако, пораженный наглостью деревянной птицы.
- Насчет зверей ты, приятель, явно заливаешь. Вряд ли в окрестных лесах
найдется хоть один в шерсти, кому ты придешься по вкусу. И зубы о тебя
пообломаешь, да еще и отравишься как пить дать, это уж всенепременно.
- А почему это отравишься? - Озадаченная кукла подозрительно уставилась на
друида.
- Вот чудак человек... вернее, Гвинпин! - подмигнул кукле Лисовин. - В
тебе ж яда столько, что так и сочится отовсюду. А в основном - из твоего
дурацкого клюва, что ни слово - то язва!
Гвинпин беспокойно заерзал, вскочил со своего тучного седалища и, не
удержавшись, шмякнулся обратно, задрав перепончатые красные деревянные
лапы.
- Ладно, не переживай, а то лопнешь, - усмехнулся бородач. - Устраивайся
тут на ночлег, а я сторожить буду. Утречком отправлю тебя к Травнику,
пусть Збышек с Яном с тобою нянчатся, потому как любят меньших братьев.
Даже не знаю, между прочим, холодно тебе будет ночью или все равно.
- Ночью мне не холодно, - пробормотал Гвинпин. - А днем не жарко. Если
хочешь, я могу ночью посторожить, мне не трудно.
- Да что ты, в самом деле? - весело осведомился бородач. - А не врешь?
В его голосе промелькнули заинтересованные нотки.
- Конечно, я ведь кукла, из крепкого дерева притом. Куклам ведь не нужно
спать, они сделанные! - заявил Гвинпин, вновь начинающий обретать
уверенность в себе.
- Ну-ну, не очень-то!.. - оборвал его Лисовин, от которого не укрылись
покровительственные нотки, вновь появившиеся в интонациях куклы. - Ты это
серьезно?
- Конечно, - кротко промолвила кукла, скромно потупив глазки. - Я могу
хоть всю ночь не сомкнуть глаз, дерево ведь не устает.
- Дерево-то как раз устает, - заметил бородач, словно вспомнив о чем-то из
прошлого, и, нахмурившись, почесал затылок. - И железо устает, и сталь
кованая. Ты вот что... пока сиди тут, а я вокруг обойду, поосмотрюсь
немного. От огня держись подальше, пламя березовое, жаркое изнутри, может
краска пооблупиться, и всю свою красоту потеряешь. В случае чего -
свиристи!
Через минуту Лисовин уже растворился в темноте. Ни одна ветка не хрустнула
под ногой следопыта. Наступила тишина - ночь вступила в свои права.
Сколько Гвинпин ни таращил свои круглые глаза, ночной лес сливался вокруг
него сплошной черной стеной, обступившей со всех сторон маленький дрожащий
светлячок костра. Налетели откуда-то комары, и Гвин стал от нечего делать
считать их над головой. В лесу становилось все тише, и лишь ночные птицы
изредка подавали таинственные, утробные голоса, исполненные неведомых
смыслов пернатой магии.
Лисовин появился внезапно, помахивая сорванной веткой белой черемухи,
пушистой от холодных влажных цветов. Аромат был настолько тонок и вместе с
тем так всепроникающ, что Гвинпин поморщился и громко чихнул.
- Прочистил свой клювище? - весело осведомился друид. - Уже весна к лету
двинулась, через пару недель сирень проснется, нужно только хорошую
звездную ночь. Давай-ка теперь договоримся, приятель, насчет стражи. Коли
ты действительно во сне не нуждаешься, я сейчас залягу соснуть, а тебе
оставлю вот эту кучку.
Он указал на охапку дров, критическим взглядом окинул ее размеры и
отбросил ногой в сторону пару крепких толстых полешек.
- Вот так-то будет лучше. Подбрасывай почаще, корми огонь, а то застынешь
ночью. Как только эти дрова кончатся, смело буди меня. Если что необычное
увидишь или услышишь - тоже буди. Если кто из людей или наподобие появится
- сразу буди. И отодвинься немножко от углей, не ровен час загоришься, ты
же из доброго дерева сработан, дуб небось?
И весьма довольный этим своеобразным и двусмысленным комплиментом, друид
развернул скатку одеяла и улегся поближе к костру. Гвинпин покосился на
него и подбросил в огонь первое полешко.
Несмотря на то что спутник ему попался не из лучших, кукла была очень
довольна своей новой жизнью. Из душного и пыльного мешка, набитого
неразговорчивыми собратьями, попасть в настоящий дикий лес таинственной
весенней ночью, охранять товарища и прислушиваться к далеким шелестам и
потрескиваниям могучих деревьев - это было настоящее Приключение, а
Гвинпин по природе своей был весьма любопытен и наделен жизнерадостной и
общительной натурой, что, впрочем, тщательно скрывал под маской важности и
внешней многозначительности, особенно с тех пор, как он неожиданно вырос в
глазах всех окружающих. Себе-то он и раньше казался большим, тем более по
сравнению с остальными куклами. Поэтому скоро Гвин пришел в самое приятное
расположение духа и полностью предался своему излюбленному занятию -
мечтам. Через некоторое время он полностью отключился от окружающего мира,
не забывая, однако, регулярно подбрасывать в костер топливо. Делал он это,
правда, только из присущего ему недюжинного эстетического чувства, так как
холода он не ощущал, а огонь в лесу горел так красиво и романтично.
Лисовин спал крепко, без снов. Несколько раз ему казалось, что кто-то
наклоняется над ним и смотрит в лицо, но он отгонял эти видения, даже не
просыпаясь, дотягивался до них одной силой воли из глубокого,
беспробудного сна, и этот кто-то отступал, растворялся в темноте, вязкой и
нездешней. Иногда ему слышался чей-то голос, он звал друида, но слова были
на незнакомом ему языке и звучали издалека, словно из глубокого подземного
колодца. Лисовин ворочался, бормотал про себя что-то несвязное, но
цеплялся за сон, как скользящий по горному склону цепляется за каждый
камешек и каждую выбоинку.
Наконец кто-то сильно потряс его за плечо, и Лисовин мгновенно открыл
глаза. Однако вместо носатой физиономии Гвинпина перед ним было худое,
костлявое лицо с серыми глазами цвета стали. В ту же секунду, когда он
вспомнил это лицо, в грудь ему уперлась тонкая неоперенная стрела. Этого
звали Колдун, с запоздалой досадой вспомнил Лисовин, а того, низенького,
что сидит у костра, кажется, Коротышка.
- Доброго утра, - улыбнулся одними губами Колдун. - Правда, еще рановато,
но кто рано встает - того бог бережет. Так, кажется, говорят в вашем
народе, охотник?
Друид усмехнулся при слове "охотник", но промолчал, выжидая, что будет
дальше. Его руки были крепко притянуты к груди белой волокнистой веревкой.
"Даже не услышал..." - с каким-то детским разочарованием упрекнул себя
бородач и завертел головой, пытаясь разглядеть, где этот неусыпный страж
Гвинпин.
- Приятеля ищешь? - осклабился Коротышка, грызущий чью-то зажаренную
косточку. Нос и щеки его были перепачканы золой, и он с аппетитом хрустел
хрящиками. - Дрыхнет твой приятель, вот что я тебе скажу.
Он шутовским жестом указал на Гвина, который сладко храпел, лежа на боку у
костра в такой опасной близости от огня, что кое-где черная краска на его
боку уже начала пузыриться. Из клюва куклы вырывались самые невероятные
звуки, будто кто-то неумело дул во все мыслимые и немыслимые духовые
инструменты, созданные каким-то глухим и безумным кузнецом. Лисовин
отвернулся и скрипнул зубами. Коротышка расхохотался, а Колдун приподнялся
и перехватил деревянные крылышки сони сыромятным ремешком. Затем он одним
движением затянул ремень и откатил бесчувственный бочонок подальше от
костра. Гвинпин перестал храпеть, но не проснулся.
"Тут что-то не то... - смекнул Лисовин. - Не иначе костлявый черт морок
сонный напустил. Взяли бы они меня иначе, фигу!" И несколько
удовлетворенный этим соображением, друид спокойно прикрыл глаза и отдался
на милость судьбы. Через некоторое время он услышал, как к костру подвели
лошадь с обмотанными чем-то мягким копытами. Лисовина взвалили на лошадь и
перекинули через седло. Друид расслышал еще легкий стук - это Гвинпина
пристроили рядом. Конь стронулся с места, и Колдун повел его под уздцы.
На друида вдруг накатила тошнота, на лбу выступила испарина, и его
вырвало. Отплевываясь и тяжело дыша, он попытался пошевелить ногами, но
после нескольких неудачных попыток затих. Последней его мыслью была
тревога за Збышека и Травника. Сознание затуманилось, и под мерный
лошадиный шаг Лисовин впал в беспамятство.
ГЛАВА 12
СИМЕОН ТРАВНИК И ЯН КОРОСТЕЛЬ. ПРИЛИВ
Травник сидел на бревнышке и чистил лезвие кинжала, зачерненное окалиной.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг