старого леса... О, если бы снова туда!.. А мы играем...
Поля нет больше с нами. Труппа потребовала его удаления из-за меня. Не
вся труппа, конечно, а папа Митя, тетя Лиза, Громов, Зиночка и другие.
Арбатов подтвердил это требование, и Истоминой осталось покориться. Две
безобразных поступка Поля со мною заставили возмутиться всех. Он вышел из
труппы, но не перестает преследовать меня при встречах насмешками.
Говорят, Миша Колюзин больно прибил его тогда, после истории со
шлейфом.
- Правда это, Миша? - спросила я его как-то, когда он завернул к нам с
урока, который дополнял его скудный заработок в театре.
Он только тряхнул кудрями и весело рассмеялся.
- Для Киттички и для Зиночки, - продолжал Колюзин, - я не только этого
маклака, а и самого Громова, если он когда-либо вас обидит, в бараний рог
согну... И плакать не позволю, потому что Зиночке я по гроб жизни обязан,
пригрела она меня, сироту, выручала нередко... а вы... Да за ваш талантище
я вам в ножки поклонюсь, вот что, барышня!
Миша сирота. Он учился в семинарии и готовился быть "духовным". Но
неудержимая страсть к театру привела его сюда. Таланта особенного у Миши не
замечается. Он играет без раэбору всякие роли, получает пустяки и, в помощь
к скудному жалованью, дает уроки детям. Зиночка приняла в нем горячее
участие, угадав, что под этой бурсацкой грубоватой внешностью бьется
женственно-доброе, мягкое и отзывчивое сердце, готовое вступиться за
каждого обиженного людьми.
Я, Зиночка и Миша почти неразлучны. Истомина с ненавистью поглядывает
на нас и шипит нам что-то вслед при встречах. Она и прозвища дала нам всем
троим: Миша - "мужик", я - "дутая знаменитость", Зиночка - "цыплячья
смерть". Злая женщина! Не трогают нас ее нападки!
Марта 190... г.
Вчера наша труппа впервые узнала мою тайну, впервые узнала, кто я. До
сих пор, кроме Арбатова, никто этого не знал, даже Зиночка. Согласно
желанию Арбатова я хранила тайну и на все вопросы отвечала уклончиво.
Вечером вся наша дружная компания собралась у Зиночки. Папа-Митя
рассказывал сценки и анекдоты из своей актерской практики, тетя Лиза вязала
нитяные митенки для лета, Миша возился с Валей и Зекой, Зиночка разливала
чай. И он был тут же с нами, и он, Арбатов. Он ходил широкими шагами по
столовой и казался угрюмым, почти не слушал нашего смеха и болтовни.
- Сережа, что с тобой? У тебя нос даже почернел как будто, -
неожиданно рассмеялся папа-Славин, заметив "панихидное", как он выражался,
лицо Арбатова.
- Тяжело мне что-то, друзья мои... Сердце ноет, а чего ноет, и сам не
знаю, - уныло отозвался тот. - Всего, кажется, достиг, чего хотел: нашел
актрису-самородок, алмаз нешлифованный, которому миллион цена, показал ее
публике, показал этой бездарщине Истоминой и ей подобным, что такое
истинный талант... А между тем гложет меня, ест что-то... Хорошо ли я
сделал, что увез Ксаню... Китти то есть... из монастыря... я хотел сказать
из дома...
Он окончательно запутался и умолк, очевидно, взволнованный тем, что
неосторожно проронил несколько слов.
Мне стало жалко смотреть на него. Казалось, мука за то, что он
проговорился, донимала его. Я быстро встала и подошла к нему.
- Сергей Сергеевич, - начала я смущенно, - тут все свои, друзья. Какая
же я Корали? Пусть хоть они знают, кто я на самом деле... Про
Ксаню-лесовичку им расскажите. Они не выдадут никому...
- Рассказать?.. Ну, да, конечно... Пусть еще больше полюбят они тебя,
детка, одинокую, бездомную, обреченную на заключение в монастырских стенах.
И тут же он начал рассказывать им, как жилось мне в Манефином
пансионе, на что обрекли меня там и как ему удалось найти во мне талант и
увезти оттуда.
Все слушали его с затаенным дыханием.
- И вот я ни минуты не спокоен за будущность Ксани. Вдруг кто-либо из
врагов узнает, откроет ее местопребывание здесь! - закончил он уныло свою
речь.
Все стихло в маленькой столовой, настолько стихло, что можно было
расслышать шорох мышей в прихожей за дверью, примыкающей к комнате.
Зиночка первая опомнилась, встала и прошла туда. Шорох стих, но тотчас
же из передней зазвенел гневный голос Долиной:
- Как вы смели явиться сюда?
Знакомый, ненавистный голос Поля Светоносного дерзко ответил ей:
- Не хорохорьтесь, пожалуйста. Я пришел по желанию моей матери. Дверь
была не заперта. Моя мать приглашает вас всех к себе ужинать, всех без
исключения, и m-lle Ксению Марко тоже, - иронически поклонился он в мою
сторону, появляясь на пороге столовой.
Я побледнела. Побледнел и Арбатов. Смутились и все остальные.
А Поль стоял в дверях и улыбался дерзкой, наглой улыбкой. Все поняли,
что от слова до слова он подслушал все, что говорилось здесь.
Смущение длилось недолго. Через минуту, весь красный, как кумач,
Арбатов с трясущейся челюстью ринулся к нему.
- Я научу тебя подслушивать, бездельник! - загремел он на весь
маленький домик Зиночки.
Миша Колюзин не дал ему договорить и в два прыжка очутился перед
Полем.
- Пошел вон, негодяй! - гаркнул он во всю ширь своих богатырских
легких, так что тщедушный Поль в одну секунду очутился на улице, весь дрожа
от страха.
- Ну, теперь он не скоро появится снова, - расхохотался Колюзин и,
схватив Валю и Зеку на руки, закружился с ними по комнате.
Марта... 190... г.
Утром на репетиции Истомина как-то странно поглядывала на меня. Потом,
перед концом ее, обратилась к Кущику, который все время, как паж, ходит за
ее шлейфом. Кущик - гадкая личность: он занимает деньги, пьет на чужой счет
и льстит Истоминой потому только, что она богата. У него нет ничего
святого. Все его презирают, не меньше Поля, пожалуй.
Итак, Истомина сказал Кущику.
- А я совсем случайно узнала, Василий Иванович, что у одной из актрис
нашей труппы есть очень интересное похождение в недавнем прошлом.
- Да что вы, божественная? Да может ли это быть? - подобострастно
произнес тот.
- Представьте себе, что это факт! Среди нас есть девочка-пансионерка,
бежавшая из пансиона. Ее разыскивают всюду, но никак не могут напасть на ее
след. А между тем необходимо водворить ее обратно...
Тут Истомина так взглянула на меня, что я невольно побледнела.
- Что с вами, мамочка, уж не о вас ли речь? - лукаво подмигивая,
спросил, обращаясь ко мне, Кущик. - Эге-ге-ге, барышня! Да у вас губа не
дура, я вижу... Куда приятнее, я думаю, пожинать лавры на сценических
подмостках, нежели учить географию и делать задачи...
Он опять подмигнул и, скорчив свое отталкивающее лицо в безобразную
гримасу, добавил:
- А вот бы вас, красавица, водворить бы до... - и не кончил.
Бледный, но спокойный, перед нами очутился Арбатов. Он был сильно
взволнован и всячески силился это скрыть.
- Послушайте. Кущик, и вы, Маргарита Артемьевна, - заговорил он
глухим, прерывистым голосом, - если я еще раз узнаю или услышу про что-либо
подобное, если вы еще раз позволите себе травлю этого ребенка, я... я... я
выйду из состава труппы, вы никогда не увидите меня больше... А
Светоносного я еще проучу за его соглядатайство и шпионства...
Теперь настала очередь Истоминой бледнеть. Она отлично знала, что
только такая крупная величина, такой большой актер, как Арбатов, и такой
опытный режиссер и антрепренер, как он, мог поддержать своим талантом,
трудом и энергией хорошие дела театра. Без Арбатова труппа пропала бы
совсем.
Ей стало жутко. Ей хотелось загладить свою вину, хотелось примирить
его с собою, - и сладким голоском она заговорила:
- Ах, какой вы порох, Арбатов! Скажите, пожалуйста! Ну, можно ли так!
Раз, два, и - вспыхнул. Ну, разумеется, я пошутила... Душечка Корали, я
надеюсь, что вы поняли, что это была милая шутка и только... Ну, вот же, в
доказательство моей симпатии и дружбы я вас поцелую.
И она действительно поцеловала меня, чуть коснувшись моей щеки своими
холодными крашеными губами.
"Поцелуй Иуды!" - вихрем промелькнуло в моей голове.
- Берегитесь, Корали, она откусит вам нос! - услышала я, отойдя от
Истоминой, насмешливый голос Миши и невольно засмеялась, засмеялась и...
осеклась сразу.
Прислонившись к кулисе, все с тем же бледным лицом, с блуждающими
глазами, стоял Арбатов. Он сжимал рукою сердце и, казалось, очень страдал.
- Сергей Сергеевич, что с вами? - метнулась я к нему.
- Ничего... ничего... детка... Успокойтесь. Это не впервые... Сердце у
меня пошаливает давно... Волнения запрещены... Порок сердца, видите ли, у
меня... Нy, да все пустое... Не умру, не бойтесь... Не смею умирать, пока
вы не займете прочного положения на сцене...
- Какой вы хороший, все о других думаете! - произнесла я, сжимая его
руку...
Его странная фраза запала глубоко в мое сердце.
В тот же день, после спектакля.
Кто мог ожидать такого конца?
Как грубо, жестоко, как неожиданно разразился этот удар над нами!..
Его нет. Да полно! Так ли? Не здесь ли он между нами... И не один лишь
это кошмар, жуткий и ужасный кошмар?..
Мой мозг горит, моя душа стонет, но как ни тяжко, как ни мучительно
горько писать эти строки, раз я решила и радости, и горести вписывать в эту
тетрадь, я должна, я должна записать все, все по порядку, как это
произошло.
Мы, то есть Арбатов, я и Кущик, играли в этот вечер одноактную драму
перед длиннейшим и глупейшим фарсом.
Арбатов изображал в пьесе моего отца. В конце драмы он должен убить
себя из револьвера, потому что он бывший каторжник, и это обстоятельство
клеймит его дочь. Сергей Сергеевич был на высоте своего призвания в этот
вечер. Он играл великолепно.
Публика притаилась, затаив дыхание, следя за его игрой.
В конце пьесы у Арбатова происходит трагикомическое объяснение с
Кущиком, изображавшим пьяненького торговца, пришедшего отчитывать
каторжника за его давнишнюю вину.
Кущик не мог не балаганить. Он "кренделил" вовсю: пересыпал свою речь
гримасами и ужимками, стукнулся головой о печь, грохнулся со стула. Но, тем
не менее, публика оставалась совершенно равнодушна на этот раз к обычно
потешавшему ее комику. Все ждали драматической сцены финала. И вот она
наступила. Кущик чуть ли не на четвереньках, изображая пьяного, убрался за
кулисы под жидкие аплодисменты райка. Арбатов начал свой монолог,
приблизившись к рампе. Я, ожидая своего выхода, находилась в первой кулисе,
и мне хорошо было видно его страшно бледное лицо, его горящий взор...
Голос Арбатова креп с каждой минутой. Подобно громовым раскатам
носился он по театру. Он говорил о том, что не стоит жить, когда вокруг
него враги, люди-шакалы, готовые погубить его каждую минуту. Он говорил,
что готов расстаться с жизнью, что ему жаль его дочь, безумно жаль его
бедняжку Марусю, но что ей легче будет после его смерти, ибо люди простят
ему мертвому то, что не прощали живому, и призреют его Марусю.
Слушая этот блестящий артистический монолог, я позабыла и сцену, и
рампу, и кулисы... Мне казалось теперь, что передо мною стоит не
талантливый актер Сергей Сергеевич Арбатов, а глубоко несчастный,
обездоленный человек и убитый отец.
Что случилось потом - никогда не забуду... Арбатов или, вернее, Иван
Кардулин (имя несчастного героя) вынул револьвер, приложил его к виску...
и... раздался выстрел... Стройная фигура Арбатова и его полуседая голова
очутились на полу.
Наступила минута действовать мне, игравшей дочь Марусю.
- Папа! Папа! Что ты сделал, папа! - вскрикнула я, опрометью
выскакивая из-за кулис и бросаясь к нему.
Его игра, полная незаменимых тончайших блесток, захватила меня. Его
экстаз передался мне.
Я - или, вернее, дочь бывшего каторжника, Маруся - упала перед
распростертым отцом на колени, охватила его голову руками и, рыдая,
прокричала на весь театр.
- Папа умер! Мой папа умер!
Занавес медленно пополз вниз.
Поднялся рев неописуемого восторга, плеск "аплодисментов", крики
"браво, Арбатов! Браво, Корали!" неумолкаемые, потрясающие, стихийные
крики.
Я быстро вскочила с колен. Занавес вполне опустился до подмостков
сцены, а Арбатов все еще лежал в прежней позе, с широко разбросанными
руками, с неподвижным лицом.
- Сергей Сергеевич... Вставайте... Надо выходить на вызовы... -
произнесла я и взяла его руку.
Она была холодна, эта рука. Холодна как лед. Что-то быстрое и страшное
промелькнуло в моем мозгу, и я прямо заглянула в его глаза.
Глаза Арбатова были страшно вытаращены и тусклы. Казалось, они
смотрели и не видели ничего.
- Сергей Сергеевич! Что же это? Не до шалости, батюшка, когда публика
с ума сходит! - послышался за нами голос помощника режиссера, на
обязанности которого было, между прочим, следить, чтобы артисты выходили на
вызовы публики по окончании акта.
Но Арбатов продолжал по-прежнему лежать недвижимым.
Кущик подскочил к нему, сильно рванул его за руку и... вдруг его
хриплый обычно голос тонким, пронзительным фальцетом прозвенел на всю залу:
- Он мертвый! Мертвый! Кто-нибудь помогите же!.. Арбатов умер!..
Арбатов умер. Умер вдруг, неожиданно, в расцвете своего пышного
таланта. По словам доктора, пришедшего констатировать печальный факт,
смерть караулила уже давно намеченную ею жертву. У Арбатова был порок
сердца, с которым можно жить бесконечно долгие годы и умереть неожиданно,
каждый миг. Жизнь артиста - сплошная цепь мучений, горя и восторга, счастья
и неудач. Успех и поражение переносятся им одинаково жутко и остро. Эти
волнения за театр, за благосостояние своей труппы и убили Арбатова.
Что пережила я - трудно выразить словами. Я привыкла к ударам судьбы,
но этот удар слишком ошеломил меня. Арбатов, как добрый отец, заботился обо
мне, был так добр и ласков со мною, так умел дать мне цель и счастье жизни,
так умел поднять мой унылый, угрюмый дух!.. Я его любила, как отца, любила
настолько сильно, насколько умеет любить бедное сиротливое лесное дитя!
Но я не плакала, потому что не умею плакать...
О, если бы я умела плакать...
Марта... 190... г.
Я должна быть последовательна, хотя душа моя кипит. Я делаю
невероятные усилия над собою, чтобы писать изо дня в день аккуратно, чтобы
передать моему дневнику все мои страдания...
С той минуты, как мертвого Арбатова унесли со сцены в уборную, чтобы
смыть краски и белила с его холодеющего лица, я не нахожу себе покоя.
Этот человек сделал для меня так много. А я? Я даже не сумею
помолиться за него...
Тело его трое суток стояло в городской часовне при соборе, все обвитое
венками из лавров и цветов. Панихиды служились беспрерывно нами и публикой,
желающей почтить своего любимца.
Зиночка плакала беспрерывно на этих панихидах. Слишком много добра
видела она от этого благородного человека.
- Китти, бедная, дорогая Китти! Вот мы и остались сиротами с тобою! -
рыдала у меня на плече Зиночка, в то время как в моем сердце разрасталось
мучительное ощущение горя, одиночества и тоски.
И папа-Славин, и Ликадиева, и Гродов-Радомский, и Миша, и другие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг