нем живут, радуются и горюют люди, умные, смелые и могучие, такие, как этот
Генрих. А Генриха уже нет подле. Его разыскивают и уносят его друзья в свое
людское царство...
Раутенделейн грустит, Раутенделейн томится. Ей скучно и пустынно
теперь в лесу. Ее тянет к людям, в их царство, к их полезной, смелой,
прекрасной жизни. И, вся встревоженная, возбужденная и гордая, она бежит,
не глядя на уговоры и просьбы бабушки-ведьмы и дедушки-водяного, бежит из
родного леса...
- Туда, в далекое людское царство! - звучит над зрительной залой
потрясающий, жуткий голосок Ксани, и она мелькает, чернокудрая, воздушная,
в серебристо-зеленой одежде по сцене, как светлое видение...
Едва замер последний крик дебютантки, как бурным громом аплодисментов
задрожал театр. Занавес, тихо шелестя, пополз книзу.
В кулисах метнулись красное, счастливое, вспотевшее лицо Арбатова,
искаженные злыми гримасами лица Истоминой и ее сына и сияющие глаза
Зиночки, весело кивавшей Ксане.
А она стояла безмолвная, побледневшая, еще не успевшая отойти от
своего неулегшегося вдохновенного экстаза.
- Корали-Горская! Корали-Горская! - кричали между тем в зале все
громче и громче.
Снова зашелестел занавес, снова взвился, и снова бледная,
взбудораженная Ксаня очутилась перед тысячной толпою публики, бурно и шумно
аплодировавшей ей.
- Кланяйтесь же! - долетело до нее откуда-то сбоку, и она машинально
склонила долу красивую чернокудрую Головку.
- Браво! Браво! Корали! Браво! - неистовствовали Верхи и партер.
Откуда-то из ложи сорвалась роза, за ней другая, третья, и вскоре
целый дождь цветов посыпался на сцену к ногам взволнованной дебютантки.
- Корали! Корали! - гремело по театру.
И она снова выходила на крики и аплодисменты, взволнованная, но
довольная и радостная...
* * *
Словно в чаду прошла к себе в уборную Ксаня. Она опомнилась только
тогда, когда чьи-то трепещущие руки сжали ее шею, а залитое слезами лицо
Зиночки скрылось на ее груди.
- Ах, какой у вас талант, Корали, какой талант! Боже, какой талант! -
чуть ли не прорыдала она.
- Где она? Давайте ее сюда! - загремел голос папы Славина за дверью, и
он в сопровождении Арбатова появился на пороге уборной.
- Дитя мое! Позволь тебя расцеловать старому ветерану сцены! -
произнес он, широко раскрывая свои объятия.
- Дай Бог тебе так же продолжать, как ты начала, дитя! - и в свою
очередь старуха Ликадиева протискалась к Ксане.
- А я теперь ничего не скажу! Я после спектакля скажу, а пока я
молчу... Молчу. Нет меня в театре... - шутливо твердил Арбатов, а у самого
руки дрожали, и из глаз так и сыпались искры без счета, без конца.
Голова кружилась у Ксани. Она как будто еще не проснулась. Надо было
переодеваться ко второму акту, а руки, обычно сильные руки, не повиновались
ей. Сама она дрожала как в лихорадке.
И тут ее опять выручила Зиночка. Она без церемонии выпроводила всех из
уборной и, с быстротою заправской горничной, переодела свою подругу в
простой крестьянский костюм, который требовался по ходу пьесы.
Во втором акте фея Раутенделейн должна появиться в скромном домике
Литейщика и убедить его уйти в лес и стать королем, властителем всего
лесного царства.
Прозвучал звонок, заиграла музыка. Снова взвился занавес.
Ксаня, вполне готовая, стояла в первой кулисе, ожидая своего выхода.
- Ну, что, не боитесь теперь? - послышался за нею звучный мужской
голос.
Она обернулась. Перед нею стояла Зиночка и рядом с ней молоденький
артист Колюзин.
Что-то милое, открытое, что-то детски простодушное было во всей его
высокой атлетической фигуре и в румяном безусом лице.
- От всего сердца поздравляю вас с триумфом и желаю дальнейшего
успеха, - сказал он и сильно тряхнул руку Ксани.
Ксаня хотела было поблагодарить юношу, не над самым ее ухом
послышалось шипящее: "Вам выходить, госпожа Корали!" И она, теперь без
всякого уже страха, шагнула на сцену.
Со второго акта "Потонувшего Колокола" сказка уже развертывается в
драму. Генрих Литейщик лежит умирающий в своей комнате. Его жена Гертруда
плачет над ним. Ксане, едва она появилась на сцену, сразу бросилось в глаза
злое выражение Истоминой, игравшей Гертруду. Она очень скверно в этот вечер
вела свою роль. Появление более талантливой и юной, более счастливой
соперницы изводило Маргариту Артемьевну. Прежде чем выйти на сцену, она
долго шепталась с сыном и злостно улыбалась чему-то. И когда Поль,
подмигнув матери, исчез за кулисами, она сразу успокоилась и притихла.
Все это не ускользнуло от бдительного взора Зиночки.
- Миша! Миша! - тревожно позвала она Колюзина, с которым была очень
дружна. - Истомина что-то предпринимает против Корали... Надо бы оградить
нашу Китти. Ведь Истомина змея подколодная со своим детенышем... Бог знает,
на что решиться может, на всякую низость... Надо подкараулить их и им
помешать.
- Подкараулю и помешаю. Вы ведь знаете, до чего у меня на этого
липкого Польку руки чешутся! - бодро отвечал Колюзин, - вы уж не
беспокойтесь, Зинаида Васильевна, для честных, хороших людей я на все
готов. Ей-Богу.
- Спасибо, Миша.
- Полно, голубушка. Мало вы для меня сделали, что ли? Сколько раз вы
меня выручали, сколько советов дали... Вон и урок мне достали... Я ведь это
чувствую... Я за вас и подругу вашу в огонь и в воду готов.
И, ласково взглянув на Зиночку, Колюзин исчез за кулисами.
Между тем на сцене все глубже и сильнее развертывалась драма. Каким-то
грубым, неестественным голосом, нелепо завывая, Истомина-Гертруда
произнесла свой монолог и с трагическими жестами ушла со сцены, вполне
рассчитывая на то, что публика будет аплодировать ей. Но публика молчала.
Взбешенная Истомина прошла в свою уборную и разразилась горькими, злыми,
бессильными слезами.
- О, эта девчонка! Это из-за нее! Но я не позволю ей встать на моей
дороге! Я не позволю! Или я, или она!.. - рыдала она, ломая руки. - Я
уничтожу ее! Да, да, уничтожу.
Ксаня не слыхала ни этих слов, ни этих рыданий. Роль снова захватила
ее, а она в свою очередь захватила толпу и повела ее за собою.
Закипел котелок на сцене, закипело зелье. Готово лекарство
нимфы-колдуньи. Раутенделейн поит им больного. Оживает Генрих. Бурное
объяснение происходит между ними. Генриху жаль оставить семью и отдаться
лесу. Но чары лесной колдуньи сильны. Упоительно развертывается речь феи.
Это целый гимн лесу и его могущественной красоте. Королевской властью
пленяет она Генриха, тщеславием прельщает его. Генрих побежден.
Торжествующая увлекает его в лес фея Раутенделейн.
Под несмолкаемые аплодисменты опускается занавес. Ксаня, пошатываясь,
выходит раскланиваться за руку с Гродовым-Радомским, играющим героя пьесы.
- Корали! Корали! - неистово кричат верхи.
- Корали! Корали! - звучно несется по партеру.
И вдруг неизвестно откуда слышится одиночный крик:
- Не надо Корали! Долой Корали! Истомина, браво! Браво! Истомина
solo*! И-с-то-о-мина!
______________
* Только (ит.).
Крик подхватывается и разрастается где-то наверху. Это уже не один
голос кричит, а много-много.
Торжествующая выходит из-за кулис Истомина, бросает уничтожающие
взгляды на Ксаню и приближается к рампе. Наверху, между тем, все
разрастается и разрастается крик:
- Долой Корали! Истомину solo! Браво, Истомина! Браво!
- Вы слышите, Миша? - вся побледневшая, трепещущая лепечет Зиночка. -
Это интрига, гнусная подлость! Я слышу голос Поля... Он подговорил, а может
быть, и подкупил каких-то негодяев... Надо унять, остановить...
Зиночка не договаривает. Какой-то маленький предмет летит сверху на
сцену и подпрыгивая скачет по сцене. Это умышленно запущенное в Ксаню
гнилое яблоко, брошенное из райка. Оно пролетело низко, всего на
какой-нибудь вершок, от головы дебютантки.
Зиночка схватила за руку Мишу.
- Что это, Господи!.. Что это?! - шептала она.
Но Миша уже ее не слушал. Порывистый, честный и благородный, он мало
отдавал себе отчета в своих действиях. Быстрее стрелы выскочил в залу,
потом рванулся по лестнице и, духом вбежав наверх, очутился в райке.
Его мужественная широкоплечая фигура атлета, словно из-под земли,
выросла перед Полем. Тот метался, как угорелый, среди скамеек райка и
убеждал громким шепотом неистовствовавших там каких-то темных личностей и
оборванцев:
- Поусердствуйте, братцы!.. Вызывайте госпожу Истомину!.. Ее одну!..
Еще... еще!.. А Корали яблоками... яблоками гнилыми... выскочку,
интриганку! Я не забуду вашей услу...
Вдруг он неожиданно умолк, съежился и присел, увидя перед собой
богатырскую фигуру Миши.
- Ты что тут делаешь, негодяй! - прогремел голос последнего. - А? Тебя
я спрашиваю, что ты делаешь здесь?
Поль струсил. Вся его тщедушная фигурка задрожала с головы до ног.
- Я... я... - залепетал он, бледнея, как платок.
- Ты, жалкий негодяй! - отрезал ему Миша, и его честные серые глава
блеснули, как молнии, - и если ты сейчас же не прикажешь всей этой пьяной
или бестолковой ораве уйти из театра, я тебя следом за твоим яблоком сброшу
туда вниз.
И он внушительно потряс за плечи тщедушную фигурку Поля, как бы
собираясь привести свою угрозу в действие. Потом презрительным взглядом
окинул подозрительных субъектов-оборванцев, окружавших того, поспешно вышел
из райка.
Не успел он сойти вниз, как новые крики поразили его:
- Корали! Корали! Браво! Браво!
Это кричала публика в партере, возмущенная поведением кучки "верхов" и
понявшая интригу.
- Корали! Корали!
Весь театр, как один человек, кричал теперь:
- Корали! Корали!
Глава VI
Триумф разрастается
Третий акт прошел, как сон, как лучезарный розовый сон для Ксани.
Опять шумел лес, и играл месяц. Опять выглядывал из своего колодца старый
дедушка-водяной, опять прыгал, дурачась, леший. Но фея Раутенделейн была
уже не одна. Генрих Литейщик, превратившийся в короля леса, был с нею. Фея
Раутенделейн была счастлива. Генрих остался королем леса, несмотря на
появление и просьбы его детей, принесших ему кувшин со слезами их матери и
его жены Гертруды. Он почувствовал в себе мощь и силу лесного владыки и
упивался своей тщеславной властью, которую прекрасная фея Раутенделейн
разделяла с ним.
При громе рукоплесканий опустился занавес. Из партера подали Ксане
великолепную корзину с цветами.
- Это от семьи губернатора, - проговорил Арбатов. - Губернатор
поздравляет вас с успехом, дитя!
Старуха Ликадиева опять пробралась к ней.
- Что ты сделала с нами, детка?.. Мы ожили, старики, помолодели на
двадцать лет... Спасибо Сереже, что откопал тебя, жемчужинку драгоценную! -
и дрожащей рукой она гладила черные кудри девушки.
А там, за занавесом, как море в час прибоя, шумела публика, не
устававшая вызывать покорившую ее дебютантку...
Начался четвертый, последний акт. Исчезли со сцены эльфы и гномы,
исчезла всякая лесная нечисть. В лес пробрался монах. Он стал увещевать
Генриха вернуться в мир, стать снова человеком. Он долго просил, заклинал,
увещал. И после бесконечных колебаний Генрих сдался. Монах скрылся.
Трепещущая и бледная появилась на его месте фея Раутенделейн. Страшную
драму переживает она. Она не может отпустить Генриха, своего короля. Она
должна стать его женою. Она любит его. И она просит, умоляет, заклинает его
остаться. Но он неумолим. Голос Ксани то падает до звучного шепота, то
растет мощный и красивый. Неподдельные слезы рыдания звучат в нем. Эти
рыдания захватывают публику. Тишина в зрительном зале. Глаза всех впиваются
в юную артистку. Как хороша! Как удивительно хороша она в своем отчаянии и
горе!.. Но Генрих непоколебим. Он уходит. Фея Раутенделейн снова одна.
Ночь, лунный свет, шепот деревьев. Из колодца показывается синяя
безобразная голова водяного.
- Бреке-ке-кекс! - кричит он и напоминает о том, что фея Раутенделейн
давно просватана ему в жены. Он прав. И сама фея вспоминает это. Бледная,
точно изваянная из мрамора, с заломленными в отчаянии руками, приближается
к колодцу Ксаня, как статуя безысходного горя. Ей ничего не остается, как
стать водяною царицей. И она смело заносит ногу и погружается в колодец.
"Холодно мне, холодно!" - звенит оттуда ее голос с таким невыразимым
отчаянием, с такою безысходной тоскою, что жутко становится от него.
Публика замирает. Занавес опускается при полной тишине. Тишина
господствует еще и тогда, когда выведенная за кулисы из колодца Ксаня
попадает в открытые объятия Зиночки.
Но вот дрогнула зала, дрогнули, казалось, самые стены, потолок и пол
театра. Сплошной рев восторга загремел за сценой. Занавес пополз кверху, и,
ничего не понимающая, не остывшая, бледная, с горящими глазами, Ксаня
очутилась перед рампой под неумолкаемый восторженный рев толпы...
* * *
- Спасибо, детка! - сказал Арбатов и поцеловал, как у взрослой, руку
Ксани.
После спектакля труппа разделилась на две неравные половины: Истомина,
ее сын Поль, Громов, Кущик, Гродов-Радомский с несколькими маленькими
актерами и актрисами, приверженцами Истоминой, поехали ужинать в какой-то
дорогой ресторан, в то время как Арбатов, Ликадиева, папа-Славин, Миша и
Ксаня собрались в крошечном особнячке, снимаемом Зиночкою. Здесь за шумящим
самоваром и скромною закускою велись дружеские беседы, здесь бескорыстно и
искренно восхищались дебютанткой и произносили заздравные речи в счет ее
новых и новых успехов. Здесь, в этом маленьком кружке, одинокая лесная
девочка нашла свою новую семью...
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ДНЕВНИК КСАНИ
Февраля... 190... г.
Сон или действительность?
Право, иногда кажется, что все это сон... Пройдет он, минует, я открою
глаза, и кончится эта лучезарная сказка... Снова увижу себя в скучном
монастырском пансионе, в тесной клетке, в тюрьме... А цветы, восторги
публики и аплодисменты окажутся лишь одной сонной грезой...
Вчера был новый триумф... Ставили "Снегурочку" Островского. Милый,
добрый Арбатов! Он заботится обо мне, как отец. Какие подходящие он дает
мне роли. Добрый Арбатов! Он как будто чувствует, что только в лесу может
быть счастливо лесное дитя... Опять на сцене был лес, впять вздымались
деревья к небу, опять лесная девочка" снегурочка из сказки, уходила от
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг