Завтра вечером решается ее судьба - судьба дикой, одинокой, чуждой
всему миру девушки: завтра первый ее выход, первый дебют новой феи
Раутенделейн. И завтрашний вечер должен решить, действительно ли она
"величина", крупный, недюжинный талант, как говорят ей это в лицо Зиночка,
папа Митя, Ликадиева, Арбатов и другие, или... или...
И в непонятной тоске Ксаня сжимает голову обеими руками. Какой позор,
какой ужас, если публика не признает ее!
А ведь это может случиться! Она, Ксаня, может испугаться, смутиться в
последнюю минуту - и тогда пропало все! О, как тогда будут торжествовать ее
враги: Истомина и ее прилизанный сынок Поль, играющий под псевдонимом
громкой фамилии Светоносного. Они спят и видят, что она, Ксаня, провалит
спектакль.
Не будет этого, не будет! Неужели Тот, Который распоряжается судьбою
людей, допустит, чтобы... Нет, нет!.. Это было бы величайшею
несправедливостью...
И Ксаня вскакивает, бледная, взволнованная, потрясенная...
Тетрадь с ролью выскользнула из ее рук и, шелестя раскрывшимися
листами, полетела на пол...
- Ах, Боже мой! Так нельзя!.. Что вы! Что вы! Сядьте, сядьте скорее! -
сама не своя волновалась Зиночка, вскакивая с места. - Корали, милочка, да
сядьте же, сядьте! - настаивала она, дергая за рукав ничего не понимающую
Ксаню.
- Куда сесть?.. Зачем сесть? - с удивлением спрашивала та.
- На тетрадь сядьте, на роль вашу. У нас, у актеров, поверье есть:
если кто роль на пол уронит - сесть на нее надо тут же кряду, иначе
провалите ее, роль то есть... Сядьте скорее, а то завтра провалите вашу фею
Раутенделейн... Слышите ли вы меня, Корали!
И прежде чем успела сообразить что-либо Ксаня, Зиночка силой усадила
Ксаню на пол прямо на тетрадь с ролью, уселась с ней рядом с самым
серьезным видом и, просидев таким образом на ней минуту-другую, снова
поднялась, счастливо улыбаясь всем своим худеньким, детски-милым лицом.
- Ну, вот теперь уже ничего не страшно, завтрашнего дня бояться
нечего, - степенно проговорила она.
Ксаня только рукою махнула. Она была далека от всякого рода
предрассудков. И потом: ей ли бояться этого завтра? Она, лесовичка, во всю
свою коротенькую жизнь не боялась никого и ничего.
Завтра!.. завтра!..
И вот наступило это завтра. Целый день Ксаня была как-то странно
спокойна. Даже Зиночка чуть-чуть не поссорилась из-за этого с ней. По
Зиночкиным предрассудкам, дебютантка должна была бояться во что бы то ни
стало в день спектакля. Это обещало благополучие, успех, триумф.
- Странная вы какая-то... Точно идол бесчувственный! - возмущалась
Зиночка. - А впрочем, такому талантищу и волноваться не стоит. Все равно
публика от восторга при одном вашем появлении театр разнесет, - тут же
добавляла Долина.
Наступил вечер. Задолго до начала спектакля Зиночка повезла Ксаню в
театр. В маленькой дощатой уборной горела электрическая лампа. На столе,
покрытом кисейной накладкой и имеющем вид туалета, были тщательно разложены
все принадлежности для грима: краски, белила и румяна для лица, карандаши
для бровей, глаз и губ, одеколон, пудра. Большой, пушистый ковер покрывал
пол комнаты. На столе, подле зеркала, стояли цветы в красивой хрустальной
вазе.
- Что это? Кто так украсил уборную? - удивленно осведомилась Ксаня.
- Арбатов, - коротко ответила Зиночка, - он прислал из своей квартиры
ковер, зеркало и цветы. А все нужное для гримировки - это я припасла вам,
Коралинька, - застенчиво присовокупила Зиночка и вспыхнула до ушей.
Ксаня молча крепко пожала ей руку. Проявлять благодарность как-либо
иначе не умела лесная девочка.
Однообразный, нудный и пронзительный звонок заставил вздрогнуть обеих.
- Первый звонок, через час начало, - послышался за дверью голос
помощника режиссера.
Тотчас же Зиночка приступила к делу. Она начала с того, что расчесала
вьющиеся, иссиня-черные кудри дебютантки, потом помогла ей загримировать
лицо.
Сбросив верхнюю суконную юбку и скромную фланелевую блузку, Зиночка
накинула на себя воздушный костюм нимфы - крошечной рольки одной из лесных
фей, подруг Раутенделейн, которую она играла в этот вечер. Потом, наскоро
набелив и подрумянив лицо и распустив по плечам белокурые волны своей
пышной шевелюры, принялась снова за Ксаню.
Боже, чего только не выделывали ее крошечные ручонки! Сначала она было
набелила чем-то белым смуглые щеки Марко, ее нос, лоб и шею, потом
озабоченно стерла все и, хмурясь и поджимая губы, проговорила:
- Нет, белила положительно не пристали вашему лицу, Корали... Играйте
смуглянкой, очаровательной смуглянкой, какою вы есть на самом деле. Только
вот тут и тут... - она провела несколько неуловимых штрихов вокруг глаз
Ксани, мазнула черною тушью ее веки, ресницы и брови, бросила несколько
алых бликов на смугло-бледные щеки лесовички, тронула кровавой палочкой
кармина ее нежные губки и торжествующая произнесла:
- Готово! Теперь стойте смирно, я вас буду одевать. Вот туфли, вот
трико, вот туника... Отлично... так... Ах, Китти, и какою же красотою
наградил вас Господь!.. Вот выйди вы так в этом костюме на сцену и скажи
публике: "А знаете, я роли ни в зуб толкнуть - не знаю и играть не могу!" -
весь театр все-таки при виде вас загремит от восторга. Я убеждена в этом,
право!.. А вы еще талантище вдобавок и заговорите так, что все сразу
заплачут... Теперь готово... Стойте! В волосы я вам живые розы вплету, чудо
как хорошо это будет! Истомиха со злости лопнет... Ну, теперь все!..
Поглядите-ка сюда! А, какова! Себя небось сами не узнаете?
И Зиночка легонько подтолкнула к зеркалу Ксаню. Последняя сделала шаг
вперед, ахнула и отступила невольно.
Как? Неужели это она? Эта красавица-девочка в короткой зеленой
прозрачной, усыпанной блестками и затканной серебром тунике, с горячим,
искрящимся взором, с смугло-алыми, пылающими щеками, с кудрями,
распущенными по плечам и увешанными белыми розами, с блуждающей на румяных
щеках таинственной и манящей усмешкой, - неужели это она?
Полно! Да она ли это? Уж не выслал ли старый лес-волшебник одну из
своих зеленых нимф вместо нее, скромной Ксении Марко?
Как преобразил ее этот воздушный костюм, это слегка загримированное
лицо, эти черные с белыми розами перепутанные кудри!
- Лесная царевна! - прошептали в забвении румяные губки, и она
протянула к зеркалу свои смуглые, точеные руки.
Снова дрогнул колокольчик за дверями уборной.
- Господа, пожалуйте на сцену! Через десять минут начало! - послышался
снова где-то, поблизости, голос помощника режиссера, и одновременно в дверь
Ксаниной уборной постучали.
- Войдите! - успела крикнуть Зиночка и, торжествующе улыбаясь всем
своим существом, почти в голос крикнула входившему Арбатову:
- Сергей Сергеевич, глядите!
Тот словно замер на месте.
- Браво! - вырвалось у него почти испуганным, восторженным криком, и
он отступил назад к двери, опешивший, потерянный, изумленный.
- Детка! Вы ли это?!
- Ну, конечно, она! Конечно! - расхохоталась Зиночка, - а вы уж поди
думали, что мы и загримироваться не умеем. Только вот золотого парика,
который полагается фее, не надевали. Ни к чему он, когда собственные кудри
- одна прелесть. Да и нельзя ей лицо мазать - портить только... А за цветы
спасибо, пригодились... Поблагодарите же за цветы, Китти! - захохотала и
засуетилась Зиночка.
- Благодарю вас! - тихо проронила Ксаня.
Арбатов крепко сжал ее руку.
Он был в восторге от своей новой питомицы.
- Вот вам моя рука... на счастье... И Господь с вами!.. Я чувствую,
что буду отныне, как отец дочерью, гордиться вами!
Его голос дрогнул. Он быстро перекрестил Ксаню, поцеловал ее в лоб и
вывел ее из уборной.
- Боже мой! Да разве это фея Раутенделейн! Чумичка какая-то!.. -
услышала Ксаня знакомый голос за кулисами.
Арбатов вздрогнул и обернулся.
Перед ним и Ксаней, с резко намалеванным красками лицом, в белокуром
парике и средневековом мещанском платье, стояла Истомина, игравшая жену
Генриха Литейщика. Ее лицо кривилось от плохо сдержанной досады, губы и
глаза со злобою усмехались.
- Что они сделали с вами, дитя мое! Выпустить вас без парика и такой
чумичкой-смуглянкой вдобавок! - стараясь говорить вкрадчиво и нежно,
произнесла она снова, непосредственно обращаясь к Ксане.
Арбатов вспыхнул.
- Оставьте девочку в покое, Маргарита Артемьевна! - произнес он резко.
- Чем меньше искусственности в таком юном существе, тем это лучше для него.
Я рад, что Китти будет не обычной феей Раутенделейн, какою представляет ее
себе публика, а внесет в эту роль нечто новое, свежее и незаурядное. Она
прелестна к тому же и без всякого грима.
И, сказав это, он наскоро провел Ксаню в первую кулису.
- Отсюда будет ваш первый выход, детка, - проговорил он уже новым,
деловым тоном. - Выбегайте смело, забудьте о публике... Вы не Ксаня Марко и
не Китти Корали более, помните это: вы сегодня фея леса, лесовичка
Раутенделейн, лесное дитя! И да хранит вас Христос!
Новый звонок задребезжал близко, совсем близко от них. В тот же миг
послышались чудесные меланхолические звуки шопеновского вальса. Это оркестр
заиграл за спущенным занавесом. Голоса смолкли и в публике, и за кулисами.
Наступила торжественная минута. Звуки то пели и разрастались, то снова
нежно-нежно замирали точно где-то вдали... Пели чарующие скрипки,
по-соловьиному заливалась флейта, рыдала арфа сладко и печально...
Но вот прервалась музыка, и занавес с шуршаньем, легко и быстро,
поднялся кверху. Сердце Ксани дрогнуло впервые...
- Китти! - послышался за ее плечами сдержанный шепот, - вот вам мое
благословение.
Ксаня живо обернулась.
Зиночка в своей прозрачной юбочке и корсаже стояла перед нею,
улыбалась подрумяненными губками и протягивала ей маленький образок.
- Спрячьте за вырез платья... Это от Владычицы из обители Казанской...
Володя, муж мой покойный, привез... Во всем помогает... Я всегда выхожу с
этим образком на сцену... А теперь с Богом!
Она быстро перекрестила Ксаню, помогла ей засунуть образок за платье и
так же быстро скрылась за кулисами.
- Ваш выход, госпожа Корали, приготовьтесь! - услышала Марко над своим
ухом, и старичок, помощник режиссера, с пьесой в одной руке и с
электрическим фонариком в другой, очутился подле Ксани.
Протянулась минута, показавшаяся вечностью Ксане. Что пережила она в
эту минуту, вряд ли она могла отдать себе отчет. Это не был страх. Нет. Это
был сплошной, холодящий душу ужас, от которого замирало сердце, и мурашки
пробегали по спине. Ей точно хотелось уснуть, с тем чтобы никогда больше не
проснуться. Умереть, сгинуть навсегда... Мысль о предстоящем сейчас первом
появлении на суд публики, сознание, что вернуться назад уже теперь
невозможно, разом охватили душу Ксани.
- Да выходите же!.. Что вы зеваете! Пора! - с тем же ужасом, явственно
отразившимся в старческих глазах, топая ногами, чуть ли не кричал ей в
голос помощник режиссера.
Она только сейчас проснулась от забытья, от какого-то тяжелого
кошмара, на минуту завладевшего ею...
- Не пойду! - строптиво и резко буркнула она. - Не пойду! Зачем они
смеются!
Они действительно смеялись. Истомина и ее сын Поль открыто насмехались
над нею, вытянув шеи из-за соседних кулис.
- Но вы зарежете нас... Арбатова... спектакль! - схватившись за
голову, простонал помощник.
И тут же Ксаня почувствовала, как чьи-то сильные руки взяли ее за
плечи и мягким, но упорным движением почти вытолкнули на сцену. Перед ней
на миг промелькнуло встревоженное, но радостное личико Зиночки, благодарно
улыбающееся по адресу Арбатова, сумевшего прервать критический момент.
А в другой кулисе перекошенные лица Истоминой и Поля. И затем все
смешалось в представлении Ксани. Действительность перестала для нее
существовать...
Глава V
Фея Раутенделейн. Триумф
Легкий, невольный, восторженный крик сорвался с уст Ксани, когда она
очутилась на сцене.
Что-то резкое, светлое ударило ей в глаза. Это была усеянная
электрическими лампочками рампа, отделяющая зрительный зал от публики.
Но Ксаня не обратила внимания ни на этот свет, ни на битком набитую
зрительную залу, ни на продолжительное, дружное рукоплесканье публики,
приветствовавшей ее появление.
Она видела его, только его: давно забытый, старый друг был снова с нею
- старый родной лес. Искусственно выполненный в талантливо написанных
декорациях, он окружал ее со всех сторон. На последней репетиции декорации
не были еще готовы, и теперь Ксаня впервые увидела их. Увидела... и замерла
душа лесной девочки. В полумраке, господствовавшем на сцене, огромные
деревья, и искусственные куски зеленого мха и травы, и синее озеро,
затонувшее в зарослях, и колодец, - показались вполне естественными
лесовичке... Она забыла все - и недавние горести, и невзгоды, и
хитросплетенную сеть интриг сначала в Розовском поместье, потом в
монастырском пансионе и здесь на сцене. Она чувствовала одно, она снова в
лесу, прежняя лесовичка, лесная девочка, фея-нимфа Раутенделейн... Что-то
широкое, властное и могучее разрасталось в душе Марко. Пропадали, исчезали
постепенно месяцы тоски и страданий из ее души и памяти - и словно под
веянием сладкой, непонятной чары оживало в ней прежнее лесное дитя...
Старый лес, луч месяца, пробивающийся сквозь зеленую листву деревьев,
окружающих поляну: темный, глубокий колодец, дедушка-водяной, вытягивающий
свое уныло-однообразное "Бреке-ке-кекс"... Как это ново и вместе старо! И
вспомнив это старое, фея Раутенделейн заговорила хорошо заученные ею
наизусть слова ее роли.
Какой-то, казалось, с усилием сдерживаемый шепот одобрения пролетел по
театру... Точно пронеслось сладкое веяние ветерка...
При первых же звуках голоса дебютантки вся зрительная зала поняла, что
хотя и начинающая, но далеко не заурядная актриса стоит перед нею.
И действительно, Ксаня точно переродилась...
Запахом сосен и свежего леса, соловьиными ночами, душистым лесным
озером и знойною прелестью лета повеяло от слов Раутенделейн...
Свободно дохнула юная грудь Марко... Вольно и радостно почувствовала
она свое перерождение в прежнюю лесную Ксаню... Легкая, грациозная,
скользила она по сцене, шутила с дедушкой-водяным и со страшным лешим,
прыгавшим с настоящею козлиной ловкостью Кущиком. Появилась
ведьма-Ликадиева, упрекавшая в безделье Раутенделейн. Смехом звонким и
беспечным, таинственным и русалочьим в одно и то же время отвечала Ксаня. И
откуда брался этот смех у всегда угрюмой, нелюдимой и печальной
лесовички!.. Появились легкие эльфы-подруги, феи, лесные нимфы и
закружились в легком танце. И фея Раутенделейн закружилась между ними, тихо
и нежно напевая грудным голоском:
Эльфа, смуглая сестра,
Посмотри, и я смугла.
Весь наряд из серебра,
Это бабушка плела...
Неподдельной веселостью, искренним, наивным детским весельем веяло
теперь от красавицы-феи в изображении Ксани. Уроки грации, преподававшиеся
ей Виктором в Розовской усадьбе, не пропали даром: она казалась воздушной и
грациозной, как настоящая эльфа лесов.
Неожиданно проносится над лесом гулкий, протяжный звон, и лесные
жители узнают, что колокол утонул в холодном лесном озере, свергнутый с
высокой колокольни, вместе со своим мастером Генрихом Литейщиком. Колокол в
озере. Генрих Литейщик разбился чуть ли не насмерть. Фея Раутенделейн видит
впервые прекрасного, как принц из сказки, Литейщика - и сердце ее
пробуждается впервые. Она чувствует, что есть мир чудесный и красивый. В
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг