постель.
- Ну... ну... говори, что придумала, Ксаня!
Она обвела толпившихся вокруг нее девочек своим сверкающим взором и
произнесла твердо и резко, с налета:
- Ей бежать надо, Ларисе... К бабушке... в Петербург... просто бежать,
- сказала Ксаня.
- Да как бежать-то?.. Как бежать, скажи! - волнуясь и трепеща от
неожиданно задуманного плана, зашептали девочки. - Ведь мы на замке день и
ночь... За нами следят: Назимов в передней, внизу дворник у ворот, в черных
сенях мальчишки на побегушках... Как бежать-то?
- Через сад надо... Мимо белой руины, через забор, а там ей помогут и
к бабушке добраться... - глухо и трепетно срывалось с губ Ксани.
- Помогут? Кто поможет?
- Помогут... Я знаю, что помогут... У меня есть знакомый гимназист...
Он к тому времени вернется в город и поможет... Только письмо надо,
письмо... В руину... Да... Да... А письмо я напишу сейчас.
Сказав это, Ксаня вдруг обернулась, неожиданно схватила за руку
Мирскую и сказала твердым голосом:
- Если ты выдашь, если проболтаешься своей Уленьке, берегись тогда!
Что-то страшное загорелось в глубине ее черных глаз. Страшное,
неумолимое, злое.
Юлия вздрогнула, побледнела и забожилась на образ с теплющейся перед
ним лампадой именем угодников святых, что будет молчать.
- Хорошо! - угрюмо бросила Ксаня, - а ты, Ларенька, не горюй.
Переправят тебя к бабушке и к жениху, - добавила она на ухо Ларисе.
Та молча благодарно вскинула на нее глазами.
- А теперь, девоньки, пировать давайте! - прервала тяжелую сцену
Машенька Косолапова, - смерть есть хочется, животики подвело.
- Ну, ладно... Давайте... Спасется Ларенька от иночества, славно
будет; не спасется - нагорюемся, наплачемся после... А пока не будем
портить праздника, - произнесла умышленно весело, наскоро вытирая слезы,
еще блестевшие на глазах, Линсарова.
- Глядите, девочки, Змейка кружится!.. - послышался чей-то возглас.
Девочки живо обернулись. Все, даже печальная Лариса, на мгновенье
позабыли свое горе. Любопытством и оживлением зажглись молодые глаза.
Посреди спальни, разметав косы вдоль спины, кружилась Змейка. Ее белая
сорочка до пят, распущенные волосы, бледное, возбужденное лицо и странно
вдохновенным экстазом горящие зеленые глаза - все поражало в Змейке.
Сначала Зоя Дар кружилась тихо, плавно. Но вот быстрее и резче с
каждой секундой становились ее движения. Рассыпались пушистым сиянием
пепельные кудри, зеленые огни, сверкая, переливались в огромных, неимоверно
расширенных теперь глазах. Змейка Дар вертелась, как волчок, вся тонкая,
гибкая, недаром носившая прозвище змейки. Мелькали кудри, мелькали белые
ножки, тонкое, побледневшее личико и глаза, зеленые русалочьи глаза...
Она остановилась неожиданно, быстро, прежде чем кто-либо из
присутствующих мог ожидать этого, и тяжело дыша, смотрела на всех, никого
не видя, красивая, но бледная и словно недовольная чем-то.
- Сейчас начнет пророчествовать! - и Лариса первая бросилась к ней.
- Скажи, Змейка, буду я монахиней?
- Нет! - глухо и хрипло сорвалось с уст Змейки.
- А я? - спросила Игранова, выступая вперед.
- Нет! Тебя ждет счастье.
- А я? - и маленькая Соболева выглянула из-за спины Ларисы.
- Ты... ты уйдешь от нас Христовой невестой. Через год, нет, больше,
через три года, - с усилием роняла Змейка.
- А она? А она? А Ксаня?
И десятки рук выдвинули вперед лесовичку.
- Она... она... - Змейка сделала невероятное усилие над собою, чтобы
договорить задохшимся голосом: - она найдет еще в жизни самое дорогое!
Са-мо-е до-ро-го-е!
И повалилась, почти лишившись чувств, на кровать.
- С ней всегда так: покружится-покружится, предскажет, а потом ей
дурно... - таинственно сообщила Лариса Ксане. - Дайте ей выспаться
хорошенько, - повелительным тоном приказала она остальным.
- Девочки! Да что же это? Идите есть, милые. Паштет из щуки прислал
тятя, просто объедение.
И Машенька Косолапова, с вымазанной каким-то удивительным грибным
соусом рожицей, словно из-под земли выросла перед всеми.
- И правда, пировать пойдемте! - подхватила Игранова, довольная уже
одним тем, что ее королеву не ждет иноческий клобук, по словам
прорицательницы Змейки.
Составили несколько ночных столиков рядом, покрыли их салфеткой,
расставили яства, и пир начался.
- Девочки, милые! А ночь-то сегодня какая! В эту ночь всякая нечисть
на землю сходит и бродит между людьми, - таинственно сообщила Юлия Мирская,
тщательно очищая мандарин.
- Ну, вот еще! Вы со своей Уленькой чего не выдумаете! - с набитым
паштетом ртом отозвалась Игранова.
- Эта ночь великая! В эту ночь Христос родился! - певуче произнесла
Соболева, повергнутая предсказанием Змейки в какое-то сладостно-печальное
настроение.
- В эту ночь страхи рассказывать принято, - отозвалась Паня Старина.
- И то, девочки, давайте рассказывать... - предложила, внезапно
оживляясь, королева.
- Давайте, давайте!.. А только кому начинать? - зашумели кругом
девочки, большие охотницы до всяких "страхов".
- Маркиза пусть начинает! Начинай, Иннуша! Что это ты от всех
удаляешься? Расскажи!.. Ты говорить хорошо умеешь, как взрослая... -
послышались молящие возгласы монастырок.
Серебряная головка маркизы отпрянула от окна. Всегда тихая, задумчивая
девочка и теперь осталась верна себе. Отделившись незаметно от пирующих
подруг и прильнув к стеклу своей оригинальной серебряной головкой, она
смотрела на небо, на яркую, огнистую Вифлеемскую звезду.
- Расскажи! Расскажи, маркиза! - пристали к ней девочки.
- Да что же рассказать вам, душенька? - прозвучал ее кроткий голосок.
- Лучше о княгинином спектакле да о елке поговорим. Ведь не за горами то и
другое. Вот заставят нас роли учить... Поведут нас на репетиции... Наступит
вечер... Елку у княгини зажгут... Гости съедутся... И мы играть будем опять
то, что княгиня выдумает... Про Юдифь и Олоферна или про Агарь в пустыне...
- Нет, Юдифь и Агарь раньше были... Теперь про Руфь или про Исаака
будет! - поправила ее Линсарова. - Ну, да это после узнаем... Лучше ты
что-нибудь расскажи нам, Инночка.
Маркиза задумалась, поникла серебряной головкой. Что-то странное,
неуловимое промелькнуло в ее лице. Морщинки набежали на ее детски серьезный
лоб и придали лицу еще более недетское выражение.
- Хорошо, - произнесла она, - расскажу вам, слушайте.
И бесшумно опустилась в круг затихших подруг.
РАССКАЗ МАРКИЗЫ
Мама с маленькой Инночкой жила на самом краю города, там, где
кончались последние ряды толкучки (рынка) и где тянулись большие сараи,
когда-то служившие для склада дров, теперь обветшалые, старые, никому не
нужные. Отец Инны был сторожем прилегавших к этим сараям провиантских
магазинов. Жили они только трое: папа, мама и Инночка. Папа служил раньше в
управляющих у одного помещика, но помещик разорился, и Инночкиному папе
предложили место сторожа. Он его и взял. Тем охотнее взял, что давало ему
это место небольшой домик на самом краю города, состоящий из двух комнат:
одной наверху и одной внизу с прилегающей к ним крошечной кухней. В версте
от домика шумел лес. До города было тоже с версту, если не больше. Домик
стоял в глухом месте, и люди часто говорили, что надо оставить сторожу это
жилье, что неспокойно в лесу, что там "пошаливают". Но сторож все не
решался покинуть уютную избушку и перевезти больную жену (мать Инночки
давно страдала сильным ревматизмом) в какое-нибудь сырое подвальное
помещение в городе. На более удобное и гигиеничное у них не хватало
средств. Маленькая семья жила тихо, мирно и уютно. У них были накоплены
кой-какие деньжонки, и они не терпели нужды. Безбедно и славно жилось.
Был сочельник. На дворе гулял крещенский мороз. Папа еще засветло
уехал в город за покупками и заранее предупредил жену и дочь, что заночует
там, а рано утром вернется. Караулить за себя попросил своего кума. Кум
взял ружье и пошел обходом. Но наступающий ли праздник соблазнил его, или
просто стужа прогнала, только он к десяти часам очутился в городском
трактире.
В маленьком домике и не подозревали этого.
Мама и Инночка мечтали о том, какие подарки и гостинцы, какую елочку
принесет из города папа. Больная мама лежала в постели, десятилетняя
Инночка приютилась, как кошечка, у нее в ногах, и обе тихонько
разговаривали в маленькой комнате второго этажа. Потом мама задремала.
Инночка, почувствовав голод, спустилась в кухню, находившуюся внизу. Там
она открыла дверцу шкафа, чтобы утолить свой голод оставшимся от обеда
пирогом.
Вдруг легкий шорох привлек ее внимание. Инночка прислушалась.
"Неужели папа из города?" - мелькнуло в ее мыслях.
В сенях раздались шаги. Кто-то шаркал ногами и тихо разговаривал. Но
это не были шаги отца, не был его голос. Голоса, раздававшиеся за дверью,
были хриплы и глухи. Инночка замерла на месте, вся обратившись в слух. У
отца был ключ от входной двери прямо в кухню через маленькие сени, которые
не замыкались, а только притворялись на ночь. Если б это был отец, он бы
"просто" вложил ключ в замок и вошел. Но "тот" или "те", что шептались за
дверью, как видно, не имели ключа. Значит, это были чужие. Может быть,
воры, разбойники, что "шалили" в ближнем лесу. При одной мысли об этом
острый, колючий холодок пробежал по телу Инночки. Кровь леденела в жилах...
Страхи ее оправдались. Отмычка заскребла о замок. Кто-то надавливал ее
извне со страшной силой. Инночка с ужасом схватилась за голову. - "Сейчас
они ворвутся сюда, найдут и конец!.. Смерть им обеим, ей и маме!" - Не
помня себя, она кинулась было из кухни предупредить мать об опасности. Но в
ту же минуту замок отскочил, и дверь с грохотом растворилась. Девочка едва
успела юркнуть за огромную, широкую водяную кадку, стоявшую в углу кухни...
"Они" вошли. Их было двое. У обоих было по огромному ножу в руках.
Беспорядочные костюмы и отвратительно-порочные лица обличали в них вечных
бродяг.
- Ну, Кнопка, ты пошарь в соседней комнате, там, видал я в окно, стоят
у них сундуки с одеждой и деньгами, а я здесь пошарю. А после того
поднимемся наверх, скомандовал один из бродяг хриплым голосом.
Волосы дыбом поднялись на голове Инночки.
"Наверху мама... Они убьют маму!" - мысленно прошептала Инночка.
Стон отчаяния вырвался из ее груди.
- Никак здесь есть кто-то! - шепнул первый оборванец другому, и оба
насторожились.
- Ты бы пошарил по углам, дядя Семен! - произнес тот, кого звали
Кнопкой.
- И то пошарю! - откликнулся его товарищ и стал обходить кухню,
заглядывая во все углы и не выпуская своего огромного ножа из руки.
Сердце Инночки мучительно колотилось в груди. Она задыхалась. Судороги
свели ей руки, ноги, все тело. Мысль туманилась от ужаса в голове. Вот один
из бродяг приближается к ее кадке... Ей хорошо видно из темного угла, как
горят его страшные глаза, как хищно направлен, выискивая что-то, его
пронзительный ястребиный взгляд...
Вот он ближе... ближе... Вот наклонился над кадкой... Вот радостью
осветилось свирепое лицо...
- Ага! Девчонка! Нашел-таки! - вскричал он, грубо выволакивая левою
рукою из-за кадки обезумевшую от страха девочку, в то время как в правой у
него заблестел нож...
В этот самый момент как безумный выскочил из соседней комнаты его
товарищ, которого он называл Кнопкой.
- Дядя Семен! Спасайся! - весь бледный со страха шепнул он, прижимая к
груди ворох награбленных вещей. - Идет кто-то! Сюда идет...
И в два прыжка оба разбойника скрылись за дверью.
А Инночка так и осталась стоять на месте, точно пришибленная, не веря
своему чудесному избавлению от руки убийцы. В этом состоянии и нашел ее
отец, вернувшийся раньше времени в ту же ночь из города. Увидел он Инночку
и не узнал: из черноволосой девочка стала совсем седая...
* * *
Последние слова Инна Кесарева договорила чуть слышно и низко, низко
наклонила серебряную головку. Девочки затихли разом, подавленные,
потрясенные до глубины души. О веселье не было и помину. Все поняли, что не
выдуманную историю рассказывала Инна и что перед ними только что
развернулась тяжелая драма одной бедной, исстрадавшейся детской души.
С горячим участием и с любовью смотрели монастырки на серебряную
голову маленькой маркизы...
Глава XI
Последняя соломинка. Маскарад. Спасена
Прошла неделя.
Крещенские морозы неистовствовали вовсю. Монастырок водили в собор,
укутанных до глаз теплыми байковыми платками. В угрюмой классной топился
камин. В сад не выходили. И все же по крайней, едва протоптанной боковой
дорожке, ведущей к белой руине, мелькала ежедневно черная фигурка туда и
обратно, тишком от бдительных взоров воспитательниц.
Уже давно положила Ксаня под руку безносой каменной Венеры письмо
Виктору - письмо, в котором всячески умоляла как-нибудь спасти Лареньку от
монастыря, и каждый день прибегала узнать, не взята ли записка. Но записка
все еще торчала под мышкой статуи. Очевидно, Виктор еще не возвращался с
Рождественских каникул. Отчаяние и страх охватили предприимчивую, смелую
душу Ксани.
Что делать, если Виктор еще в Розовом? Ведь послезавтра последний
срок. Послезавтра матушка увезет Лареньку. Не хочет даже оставить ее до
княгининого спектакля и елки. Бедняжка Лариса не осушала слез, узнав об
этом. Спасения неоткуда было ждать. Бабушка жила в Петербурге, не
подозревая о том, что хотели делать с ее красавицей-внучкой. Письма
Лареньки к бабушке старательно контролировались сестрою Агнией, и Лариса не
могла сообщить о намерениях Манефы. А сама сестра Агния красноречиво писала
бабушке, что для счастья Лареньки необходимо, чтобы она, поняв всю
суетность мирской жизни, скрылась бы от ее соблазнов в монастыре. При этом
Агния прибавляла от себя, что Ларенька очень довольна, что на ее долю
выпадает счастье стать Христовой невестой. Читавшей эти письма Ларисиной
бабушке и в голову не приходило, что ее милая внучка всей душой рвется на
волю.
- Завтра последний срок! Последний день Лариной свободы! - мелькало в
голове Ксани, пока она, как заяц, прыгала меж сугробов, подвигаясь к белой
руине. - Если и сегодня не откликнется Виктор, пропала Ларенька!
Ей так живо представилась белокурая красавица Ларенька в иноческом
одеянии, постриженная в обитель, жизнерадостная, кокетливая и вполне
мирская Ларенька с ее белыми, выхоленными ручками и тщательно подвитыми
тишком от Манефы кудерьками на лбу, что сердце Ксани замерло от жалости и
боли за молодую девушку.
Был вечер. Снова вызвездило небо. Снова ласково глядело золотыми очами
на нее, лесовичку. Ксаня торопилась. Она знала, что в угрюмой, неуютной
сводчатой классной ее ждут одиннадцать девочек, помогших ей только что
убежать в белую руину за письмом, и что эти одиннадцать девочек дрожат от
страха за Лареньку, наконец, что у всех одиннадцати одно желание в сердцах,
одна дума в голове: не вошла бы ненароком в класс мать Манефа, не хватилась
бы исчезнувшей Ксани.
Торопится Ксаня. Трудно ей двигаться среди снежных сугробов. Но вот и
белая руина. Месяц и звезды озаряют ее. Скрипнула дверь.
- Господи, помилуй! Лишь бы записка! - вихрем проносится в голове
лесовички.
Из беседки запахло сыростью.
Ура! под мышкой у Венеры письмо, не белая записка, всунутая дней шесть
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг