вперед со скоростью гоночной машины. Дорога была ужасная - ухабы, крутые
спуски. Паутинный гамак хорошо пружинил. Старушки, вцепившись с двух
сторон в Людвига Ивановича, только ахали и охали: ахала Матильда
Васильевна, охала Тихая. Однако Людвигу Ивановичу было не до них. Одной
рукой он крепко держал паутинные вожжи, другой сжимал фонарик, водя им по
сторонам, - Нюня ведь могла удариться, упасть, выпустить свою антенну и
лежать где-нибудь на дороге. Время от времени их муравей резко
останавливался, чтобы "поздороваться" со встречным. Потом снова срывался с
места и развивал гоночную скорость. Старушки уже не ахали, а стонали.
Людвиг Иванович светил фонарем по сторонам. Нюни нигде не было.
Впереди возник просвет, еще через мгновение муравей затормозил, и они
оказались возле площадки, на которой муравьи исполняли какой-то танец:
делали пробежки, поводили туда-сюда брюшками, подскакивали, опускали и
поднимали антенны, потряхивали головами, покачивались и даже кувыркались.
В самой гуще муравьев путешественники увидели Нюню - она как ни в чем не
бывало училась муравьиным танцам.
На секунду замерев, их муравей кинулся в самую толпу, и быть бы свалке,
если бы Людвиг Иванович вовремя не перерезал "вожжи". От двойного толчка
старушки перевернулись и вскрикнули. В ту же секунду Нюня была возле них,
помогала Людвигу Ивановичу поднимать и отряхивать старушек и при этом
болтала, не закрывая рта:
- Вот и вы! Я думала, вы немного позже подъедете. Вы видели? Я научилась
танцевать, совсем как муравьи. Вот здорово! Когда я снова стану большая, я
в школе всех научу муравьиным танцам. Никто не умеет, а я умею! Ты не
очень ушиблась, бабунечка? Вот подожди еще немного, и ты здесь всему
научишься! Я так и знала, что вы тоже приедете на антеннах!
- Анюнечка, деточка, как ты меня напугала! Я думала, умру от ужаса, а ты
здесь танцуешь! И, господи, хотя бы мазурку, а то какие-то дикости!
- Нюня, еще одна такая выходка - и я отправлю тебя назад! - строго сказал
Людвиг Иванович.
- А то можно пауку подбросить, - предложила Тихая, и было непонятно: не то
она так мрачно шутит, не то и в самом деле считает, что Нюня им в помеху.
- Какая вы злая! - обиделась Нюня.
- Я злая, а ты дурная. А один дурак цельный полк погубит.
Людвиг Иванович огляделся. Невдалеке от "танцплощадки" виднелась дыра, из
которой, пошевеливаясь, торчали антенны.
- Ну-с, так, - сказал дядя Люда, - надеюсь, это вход в "наш", а не в
какой-нибудь чужой муравейник?
- Оне не смотрють, свое ли, чужое ли, - проворчала Тихая. - Вчерась
варенье варила, из-за ентого Ехвимки убрать не успела, аж дух смородинный
стоить!
- Ну вот и прекрасно! - обрадовался Людвиг Иванович. - Значит, муравейник
и в самом деле наш. Ну и нюх же у вас, бабушка Тихая! Итак, прошу
приготовиться к вхождению в муравейник.
- Как? - спросила Бабоныко. - Мы пойдем в пещеры к этим мухозаврам?
- Но вы ведь сами хотели помочь Фиме.
- Ну что ж, я готова.
Людвиг Иванович придирчиво осмотрел свою команду:
- Бабушка Тихая, пожалуйста, проверьте, достаточно ли сильно мы пахнем, не
отличается ли наш запах от муравьиного.
Тихая быстренько обнюхала всех - Нюне даже щекотно стало.
- У ентой, - доложила Тихая, тыча в Бабоныку, - ворот духами воняеть.
- Придется, Матильда Васильевна, вас еще раз сбрызнуть.
- Я де передесу! - захныкала Бабоныко, одной рукой зажимая нос, другой
зачем-то прикрывая ухо. - Ода дарошдо, ода дазло!
- Бабонька, да замолчи, наконец, не хочешь же ты чтобы муравей перекусил
тебя!
И словно нарочно, чтобы проиллюстрировать Нюнины угрозы, входа в
муравейник разыгралась короткая жуткая сцена. Какой-то жучок сунулся было
туда, но выскочил огромный сторожевой муравей, подпрыгнул и трахнул об пол
челюстями. Жучку бы убраться подобру-поздорову, а он замешкался. В
следующее мгновение сторожевой муравей широко, как экскаватор, раздвинул
зубчатые жвалы и, сведя их, резанул жучка. Жучок в свою очередь поднял
клешню, но муравей уже отскочил, наставил брюшко и выстрелил ядом. Жук
упал мертвый. Бабоныко упала в обморок, но Людвиг Иванович не разрешил
поднимать ее, а велел Нюне как следует вывалять ее, бесчувственную, в пыли
на муравьиной дороге. Нюня перевернула Матильду Васильевну несколько раз,
та чихнула и очнулась, как раз когда Людвиг Иванович, бабушка Тихая и Нюня
сами катались на дороге, пропитываясь муравьиным запахом. Глядя на них и
на свой халат, Бабоныко грязным кружевным платочком промокнула грязную
слезу на грязной щеке.
- У меня не выдержит сердце, - мрачно сказала она. - У меня непременно
сделается... антракт...
- Матильда Васильевна, не притворяйтесь, вы мужественная женщина. Инфаркта
у вас не будет, потому что вы благородны и неустрашимы. Неужели я ошибаюсь?
- Ах, если бы не эта мигрень! - пробормотала смущенно Бабоныко. - Но что
же мы медлим? Бедный мальчик один в муравейнике, а мы здесь устроили
какие-то бату... дебаты.
- Нюня, ты пойдешь первая. Ты обратила внимание, какой частью антенны
касаются входящие муравьи антенн стражей? Смотри внимательно и - вперед.
Не бойся, маленькая, я наготове!
Нюня, однако, и так не боялась. Подойдя к входу, она увереннее коснулась
своей антенной антенны стража. Тот посторонился, но Нюня почему-то не
воспользовалась приглашением. Она отскочила назад и принялась исполнять
тот самый танец, за которым застали ее недавно путешественники. Нельзя
сказать, чтобы это был красивый танец, но у стражи он вызвал живейший
интерес. Один за другие стражники выскакивали на площадку у входа и
включались в пляску. Скоро возле Нюни была изрядная муравьиная толпа из
стражников и носильщиков, которые побросали свой груз и сначала смотрели,
а потом принимались и сами танцевать. Оглянувшись на оторопевших
попутчиков, Нюня крикнула:
- Дядя Люда, бабушки, идите, вход свободен!
В самом деле, ни одного стражника на месте не было. Людвиг Иванович
втолкнул старушек в муравейник, а сам бросился к Нюне. Схватив ее за руку,
он выволок Нюню из круга. Вход, однако, уже загораживал стражник. Почти не
сбавляя скорости, с Нюней на спине, Людвиг Иванович коснулся своей
антенной антенны сторожевого и со словами "Тюнь! Сезам, откройся!" вбежал
в муравейник.
Ура!
Тихая стояла, положив на плечи, как коромысло, муравьиную антенну, и
смотрела в главный тоннель, где в розовом свете их фонариков проносились,
как темные блестящие машины, муравьи.
- Во тьме кромешной, - бормотала она. - И голов не переломають! И все
ташшуть! И все ташшуть! Я наживала, а оне ташшуть! Штоб оне лопнули,
проклятушшие!
- Скажите спасибо, что тащут! Было бы в вашем доме голодно, нас бы так
легко не пустили в муравейник. Муравейник сыт-сытехонек, а сытый он
гораздо спокойнее и доверчивее!
Говоря это, Людвиг Иванович водил по стенам тоннеля лучом фонарика. Что ни
говори, это не походило ни на что человеческое. И не только потому, что на
укрепление стен здесь пошли самые разные материалы: глина, камешки,
песчинки, щепки, стеклышки, соломинки. Все это для путешественников,
которые сами были не больше муравьев, выглядело как бетонные плиты,
каменные глыбы, бревна, балки. Были и какие-то материалы, которые
напоминали то фанеру, то железо, а то и вовсе ни на что не походили.
Человек, если у него мало материала, тоже строит иногда хибары из чего
придется - из досок, фанеры, заржавленных листов железа. Но эти хибары и
дребезжат, и холодно в них. Здесь же все было сцементировано, скреплено
каким-то неведомым раствором. Путешественники знали, что находятся глубоко
под землей, и не только под землей, но и под непредставимо громадным
домом. И все-таки не было ни холодно, ни душно. Было, правда, влажно, но
откуда-то веяло свежим воздухом и теплом. К запаху же, кисловато-острому,
они уже начали привыкать, и он их не раздражал, как вначале.
Бабушка Тихая, сняв с плеч антенну-коромысло, подошла ближе к стенке,
принюхалась и поколупала.
- Вы, оказывается, тоже любознательны, - сказав Людвиг Иванович.
- Я не лунознательная, - сердито фыркнула Тихая. - Ето, кому делать
нечего, лупятся. А я крепость пробую. Скоро, чай, как хватются нас, така
бомбежка пойдеть, што надо проверить бомбоубежище.
Людвиг Иванович нахмурился. Он и сам боялся, что в поисках их начнут вдруг
пол взламывать. Мало ли что придет в голову людям, ошарашенным
исчезновением сразу пяти человек. Нужно было уходить вглубь. Да и Фима,
надо думать, был где-то глубоко в погоне за своими загадочными феромонами.
- Экипаж! - скомандовал Людвиг Иванович.
- О, экипаж! Какое французское слово! - воскликнула, прикрывая глаза,
Бабоныко, а Тихая поджала губы и взвалила на плечи антенну.
Они двинулись в глубь тоннеля под песенку, которую на ходу сочинил Людвиг
Иванович:
Начинаем вояж,
веселей экипаж!
При любых обстоятельствах больше кураж,
или, скажем по-русски, мужества!
С этажа на этаж
поспешай, экипаж!
Задержать нас не в силах ни темень, ни страж, -
мы сильны, мы могучи содружеством!
Бабоныко как раз подхватила, перепутав, конечно: "Мы сильны, мы могучи
супружеством!", как вдруг к ней подскочил муравей и принялся щекотать ее
антенной.
- Ха-ха-ха! - залилась нечеловеческим хохотом Бабоныко. - Ой, что он
делает, ой, не могу! Ой, ха-ха-ха! Ой, ха-ха-ха!
Растерявшиеся попутчики остолбенели; неожиданно Бабоныко, продолжая
хохотать с подвыванием, закатила муравью увесистую пощечину. От такой
пощечины даже здоровый мужчина свалился бы с ног, но муравей только
пошатнулся и вдруг выплюнул прямо в лицо Бабоныке струю ароматной жидкости.
- Он пьян! - возмутилась Матильда Васильевна. - Он совершенно пьян! Что у
них, милиции нет?!
Муравья уже и след простыл, а Бабоныко все еще вытирала своим грязным
кружевным платочком лицо:
- Это возмутительно! Это выходит из рамок! Это вне всяких приличий!
Между тем Тихая, стоя возле нее, все беспокойнее поводила кончиком носа.
Наконец она подошла вплотную, чуть не уткнувшись в Матильду Васильевну,
провела по ее щеке пальцем и облизала его. Бабоныко замерла на полуслове,
а Нюня всплеснула руками:
- Бабушка Тихая, что вы делаете? Как вам не стыдно!
- Ето кому, мине стыдно? - обернулась к ней Тихая. - Свое собственное
добро исть стыдно? У прошлый год кизиловое варенье сварила, так ети
насекомые и до него добрались!
- Трофаллаксис! Вспомнил! - вскричал Людвиг Иванович. - Это называется
трофаллаксис! Все, что поедают муравьи, расходится по всему муравейнику.
Не возмущайтесь, Матильда Васильевна, муравей вас принял за собрата,
просил поделиться тем, что съели вы, а вашу пощечину принял за такую же
просьбу и отдал вам то, что имел.
Людвиг Иванович хотел что-то еще прибавить, но в это время Нюня так
закричала, что ближайшие муравьи даже застопорили, задрожав антеннами, - у
них хоть и нет известного ученым органа слуха, но звуки "толщиной" два-три
микрона они чем-то слышат.
- Он здесь! Он здесь! - кричала Нюня. - Смотрите, смотрите! Фима где-то
здесь!
На большом вцементированном в стену камне, куда случайно упал красный свет
фонаря, виднелась неровная, но старательно проведенная мелом стрела.
Только человек мог оставить такую метку, и этим человеком, конечно же, был
Фимка.
Мгновение - и весь отряд стоял у стрелы.
- Он знал, что мы пойдем за ним! - лопотала Нюня. - Он нам путь показывает!
- Гениальный юноша, я всегда это утверждала! - важно повторяла Матильда
Васильевна.
- Нет, милые женщины, Фима не знал, да и не мог знать, что мы будем
разыскивать его. Но он знал, что муравейник почище египетских лабиринтов и
лучше там, где ты уже прошел, оставлять метку с указанием направления. Но
главное, главное, Фимка где-то здесь! Ура!
- Ура! Ура! Ура! - откликнулись Бабоныко и Нюня.
Обвал
Он действительно был здесь, на расстоянии какого-нибудь метра от них. Но
для существ ростом не больше пяти миллиметров это очень значительное
расстояние, да еще не на ровном месте, а в запутанных ходах и переходах -
все равно что в подземном высотном доме или, скажем, в карстовых пещерах,
куда рискуют углубляться только опытные спелеологи. Не зря на Фиминой
книжной полке было несколько книг об этих отважных разведчиках,
спускающихся во тьму, в подземные лабиринты.
Фимка продвигался довольно быстро, светя себе фонариком.
Отразившись от стекла, неизвестно как сюда попавшего, но намертво
вцементированного в стену, красный свет озарил самого Фиму. Он был в
сандалиях, надетых на шерстяной носок, в шортах и шведке. Грудь Фимы
перекрещивал патронташ, на поясе висели кобура и тесак в кожаных ножнах.
Каждый, взглянувший бегло на Фиму, удивился бы его боевому виду. Однако
более внимательный наблюдатель заметил бы, что в ячейках патронташа
находятся не патроны, а... пробирки, заткнутые резиновыми пробками. И если
бы такой наблюдатель заглянул в Фимкину кобуру, он бы обнаружил...
пульверизаторы, но еще больше удивился бы, узнав, что эти пульверизаторы
все-таки оружие. В них находились вещества, убивающие муравьев, усыпляющие
их и просто неприятные им. Но усыплять муравьев, пожалуй, не имело особого
смысла, применять вещества, неприятные им, было рискованно. Что же
касается ядов, то Фима только в крайнем случае согласился бы
воспользоваться ими. Не для того он опускался в эту преисподнюю, чтобы
вести себя, как какой-нибудь безмозглый гангстер или безответственный
губитель живого. Он был разведчиком в мире, почти неведомом, потрясающе
сложном и интересном, а главное, очень, очень нужном для людей мире. Даже
взрослые не все это понимают, далеко не все, но Фима не зря много читал и
много думал о судьбах человечества и Земли. Он знал, что если человечество
вовремя не научится беречь живую природу, на которой оно покоится, как на
своем основании, не научится сохранять в чистоте и здоровье леса и океан,
огромную массу живых существ, человечеству придет конец. Не зря Фимка
выписал в дневник слова академика Берга: "Жизнь человечества можно
продлить на несколько миллиардов лет. Но если не приложить соответствующих
усилий... жизнь на Земле окончится намного скорее, чем некоторые
предполагают".
Фимка знал, что уже сейчас в атмосфере Земли кислорода на несколько
процентов меньше, чем раньше, а углекислого газа больше, что химические
средства, которыми убивают вредных насекомых, убивают и полезных
насекомых, и птиц, а понемногу и человека. Между тем живая природа - не
только фабрика кислорода, но и кладовая патентов для инженеров будущего.
Научиться понимать и управлять миром насекомых - грандиозная задача, на
самых подступах к которой находился Фимка.
Он действительно искал феромоны - вещества, которые выделяют, нюхают и
слизывают муравьи. Эти вещества - их запах, их вкус - можно было бы
назвать беззвучной муравьиной речью, если бы это хоть сколько-нибудь
походило на речь: разговор, рассуждение, беседу. Люди осознают то, что
слышат, и выбирают, думают, как поступить. Муравьи же не думают. Их
феромоны для них не речь, а приказы, именно приказы, верно запомнила Нюня.
И тот муравей, который выделяет феромон, так же мало сознает отдаваемый
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг