непроницаемого занавеса, сквозь который не проходят слова убеждения.
Затхлая академическая ученость, прочно замкнувшаяся в своей
ограниченности, словно теряла слух, когда раздавался голос опыта,
практики. Петренко недоумевал, как можно было не понимать и не принимать в
расчет при выведении новых сортов растений могучего действия внешних
условий - света, температуры, влажности, состава почвы. В его сознании не
укладывалась мысль, что изменения живых существ, вызываемые этими
условиями, - это одно, а наследственность - другое. Так думал директор
станции Мирович. И как ни старался Петренко поколебать эти его воззрения,
Анатолий Петрович оставался при своем убеждении.
Оно росло и укреплялось долгими годами работы над растительными
организмами в тиши лабораторий, теплиц и вегетационных домиков... Мирович
был физиологом растений и смотрел на практиков-растениеводов,
воспитанников Тимирязевской академии, с недосягаемых высот своего
университетского образования. Оно подавляло его самого и мешало критически
относиться к необозримому потоку необычных новостей, щедро льющихся со
страниц иностранных журналов. В большую заслугу себе, как директору
станции, Мирович ставил то, что ему удалось подписаться на множество
зарубежных изданий.
Вечерами, поднимая голову от микроскопа, Петренко бросал взгляд на окно
директорского кабинета. И неизменно видел одну и ту же картину: лампу,
горящую на столе, развернутую тетрадь журнала и голову Мировича в тени
зеленого абажура. Директор читал. А наутро являлся в лабораторию Григория
Степановича с новыми подкреплениями своих воззрений.
Спорить было бесполезно. Петренко мог только удивляться, как живучи
представления, рожденные более полувека назад без всякой основы и выросшие
в полном отрыве от животворных сил практики и все более и более
расходящиеся с данными лабораторного эксперимента.
Знакомство с этими представлениями Петренко получил еще на первых
курсах Тимирязевки. Вчерашнему колхознику, привыкшему к бережному,
заботливому уходу за основой колхозного благополучия - семенными полями, -
были странны и непонятны законы, утверждающие, что никакой уход не в
состоянии изменить наследственность, заключенную в семени. Петренко ломал
голову над правилами, утверждающими, что и при скрещивании растений
наследственность не меняется, таится до следующего скрещивания в особых
частицах тела и проявляется только в следующих поколениях, когда вдруг во
внуках выступают неизменные черты дедов и бабок. Это называлось
"расщеплением признаков".
Наследственность в этих книгах изображалась крупинками особого
вещества, необычайной стойкости и неизменности. Вещество менялось не более
одного раза в пять тысяч лет. А изменения животных и растений достигались
бесчисленными комбинациями в этих неизменных крупинках. Петренко
чувствовал, что он словно глупеет от этой науки, которая вместо власти над
природой сообщала ему бессилие и беспомощность перед ее косностью.
Откровение пришло совершенно неожиданно. Он уже переходил на четвертый
курс, когда в руки ему попался скромно изданный томик работ Мичурина.
Петренко не пошел на лекции, пропустил все занятия, просидел в общежитии
весь день, опомнившись только поздней ночью.
Он читал, забыв обо всем, глотая страницу за страницей. Ему не
приходило в голову записывать, конспектировать. Это было не нужно. Смысл
прочитанного ложился в сознании как нечто само собой разумеющееся, давно
знакомое и понятное, словно рожденное в его собственной голове. Только в
одном месте он задержался, пораженный. Пошарил рукой, достал не глядя
карандаш. Записал запомнившиеся на всю жизнь слова:
"Мы должны уничтожить время и вызвать в жизнь существа будущего,
которым для своего появления надо было прождать века... века медленной
эволюции".
Сейчас, обходя свои делянки, он вспомнил эти слова Мичурина.
- Именно так, - сказал Петренко. - Мы должны вызвать в жизнь существа
будущего.
Его глаза сузились, когда он посмотрел на своих питомцев. Мощные кусты
кок-сагыза огромными размахами полуметровых листьев перекрывали широкие
междурядья. Пожелтевшие стебли с закрывшимися корзинками цветов
поднимались выше колен. Да, несомненно, растения были существами будущего,
пришельцами из тумана грядущих тысячелетий. Секундомер ускорил время и
вызвал их в жизнь.
- Много бы я сделал, если бы руководствовался вашей наукой, -
пробормотал Петренко, вспомнив свой разговор с директором и сейчас же
забыв о нем.
Он опустился на корточки над одним из кустов. Земля была влажная, едва
успевшая уплотниться после полива. Петренко ощупал корень. Пожалуй, до
весны рост растений прекратился. Можно копать.
Он поднялся, обуреваемый сомнениями. Эти кусты были его гордостью, его
будущей славой. Три года вел он отбор самых могучих растений, - потомков
тех, что он вывел из черенков с укрепленными клетками. Признак поддался
отбору. С каждым поколением увеличивались клетки и скорее шел рост,
крупнее становилось все растение, - корень, листья, цветы, семена. Здесь
находилась самая лучшая группа, над чем он бился все лето.
Все было обдумано, все принято во внимание. Последний вариант
удобрительной смеси предусматривал обязательное повышение каучуконосности.
Если... если не было ошибки в заключениях о том, чем обусловлено это
свойство. Все лето из головы Петренко не выходила одна беспокойная мысль -
о возможной ошибке. Он представлял себе - с поразительной ясностью, точно
рассматривал разрез корня под микроскопом, - как под влиянием соков,
текущих по сосудам и поднимающих из почвы незримые молекулы солей,
возникают капельки чудесной белой жидкости - будущего каучука. Капельки
растут, сливаются, переполняют сосуды... И вдруг сомнение словно обжигало
мозг. А может быть, нет?
Петренко был достаточно опытным экспериментатором, чтобы гнать такие
сомнения, не задумываясь. Но никаких новых вариантов опытов в голову не
приходило. Было ясно: если в этой группе каучуконосность не повысилась, -
значит, предпосылки были ошибочны. Этим путем изменить каучуконосность
нельзя.
"Может быть, на этом остановиться? - подумал Петренко. - Такие размеры
- совершенно достаточное свойство хорошего сорта."
И сейчас же замотал головой, отгоняя малодушную мысль. Была поставлена
задача - создать сорт, навсегда решающий проблему отечественного каучука.
И если полученные растения при крупных размерах будут отличаться низкой
каучуконосностыо, задачу разрешенной считать нельзя.
Петренко решительно наклонился, достал лежащую в одном из междурядьев
лопату. Бережно разобрал листья, раздвинул, освобождая голую землю,
аккуратно поставил лопату, вонзил глубоко в почву, наваливаясь всем телом,
и вывернул огромный пласт вместе с корнем кок-сагыза.
Руки его дрожали, когда он старательно счищал землю, освобождая мелкие
корешки, отходящие от главного корня. Он взвесил растение в руке.
Четыреста граммов! Пожалуй, больше. Ему было трудно сдерживать
возбуждение. Он бросил растение на землю, вытер внезапно вспотевший лоб и
снова навалился на лопату. Быстро подобрал корень, встряхнул, очистил от
земли. Этот был не меньше. Еще. Еще... Было ясно, - корни таких размеров
он вырастил впервые.
С десятком корней подмышкой Петренко почти бегом возвращался на станцию.
Солнце зашло, и быстро сгущались сумерки. Он никого не встретил.
Ворвался в лабораторию. Зажег свет. Бережно сложил свою ношу на стол.
Сполоснув руки, он бросился к весам. Установил их, чувствуя все
возрастающее волнение.
"Спокойно, спокойно, Григорий", - говорил он себе, подкручивая винт,
чтобы уравновесить весы. Взял первый попавшийся под руку куст, обрезал
листву, положил корни на площадку весов. Стрелка резко скользнула по
циферблату вправо. 510... 420.. "А черт! - пробормотал он, придерживая
площадку рукой.
- Четыреста сорок пять", - прошептал он в изумлении. Цифра его
ошеломила. Он взял другой экземпляр. В корне оказалось триста восемьдесят
граммов. Третий - четыреста десять. Он не отрывался от весов, пока не снял
с площадки последнее растение.
От трехсот до четырехсот пятидесяти граммов - таков был вес корней
созданной им формы кок-сагыза. Это уже было неплохо. Но не все. Теперь
надо было ждать, что даст анализ.
Особой спешки в этом деле можно было не проявлять. Женя Самай, ушедшая
в горы с Павлом Березовым, ожидалась еще вчера. Она вернется, вероятно, не
позже этой ночи. Но ждать не было сил, да и разрядить возбуждение могла
только работа. Петренко снял пиджак, засучил рукава и понес драгоценные
корни в химическую лабораторию.
...Была глубокая ночь, когда он заканчивал последнюю операцию. В трубу
вытяжного шкафа поднимались последние миллиграммы бензина. На стенках
стеклянных колб застыли тонкие желтоватые пленки каучука. Петренко снял
сосуды с водяной бани, охладил, поставил первую колбу на весы. Он нарочно
не стал производить расчетов, пока не закончил всех взвешиваний.
В глубине сознания разливалась едкая горечь сомнений. Он снял последнюю
колбу Записал цифры. Забрал свои корни и отправился к себе в лабораторию.
Возбуждение уже покинуло его. По общему весу колб он догадывался, что
каучука в корнях было немного. Это свойство, очевидно, изменить не удалось.
Он сделал первый расчет. Острие карандаша сломалось на последней цифре.
10 и 5 десятых процента. Это было обидно мало. Но ошибки он не допустил.
Цифра не вызывала сомнений.
Он закурил трубку. Очинил карандаш. Вычислил цифры для второго корня -
10 и 4 Он не разогнулся, пока не закончил последнего расчета. Ни в одном
корне содержание каучука не превышало 10 и 5 десятых процента.
Петренко откинулся на спинку стула. Окно директорского кабинета еще
светилось. Сквозь стекло виднелась голова, наклонившаяся над раскрытой
тетрадью журнала.
- Ничем перед вами похвастаться не могу, уважаемый Анатолий Петрович, -
сказал Петренко и встал.
Итак, третья задача в его плане пока еще осталась нерешенной. И никаких
намеков на ее разрешение не возникало. Очевидно, выбранный путь был ложен.
Петренко ходил взад и вперед по лаборатории и думал. Предстояла новая
атака на косность живого вещества. Его требовалось изменить. Для этого
имелось одно средство - вновь расшатать наследственность растения, сделать
ее нестойкой, податливой к внешним воздействиям.
- Все это так, - бормотал Петренко, в раздумии поглаживая жесткие усы.
- Расшатать, верно, но чем? Чем?
Он остановился посреди комнаты, напрягая мысль.
- Конечно, самое верное средство - скрещивание, - сказал он убежденно.
- С формой, взятой откуда-нибудь издалека. Но где взять вторую такую
форму? Та, что у меня, - это же единственная на земном шаре.
Он тщательно выбил трубку и снова набил ее табаком.
- А чтобы вывести подобное растение где-нибудь в другом месте, скажем,
на Украине, - размышлял он, - для этого потребуется минимум три года.
Он зажег спичку, посмотрел рассеянно на ее пламя. Спичка медленно
разгорелась и погасла.
- Да, - пробормотал он, дуя на обожженные пальцы. - Как это мне раньше
не пришло в голову?
Петренко швырнул трубку на стол и снова зашагал по комнате. Внезапно
глухо прозвучал стук хлопнувшей двери. Раздались шаги и негромкие голоса в
коридоре.
- Войдите! - сказал Петренко на стук в дверь.
Из черноты коридора показалось лицо Павла - усталое, измученное, со
впалыми глазами. Он на мгновенье задержался на пороге, щурясь от яркого
света лампы.
- Привет! - сказал он отрывисто и вошел в комнату.
За ним показались фигуры Жени Самай и Бориса Карцева. Их лица выражали
предельное утомление.
- Фу! - воскликнула Женя и сбросила рюкзак. - Скажите мне, дома я или
нет?
Она попыталась улыбнуться, но губы ее задрожали. Петренко бросился к
ней.
- Садитесь, садитесь, - сказал он, подводя ее к стулу. - Ну как можно
было так утомлять себя?
Женя села, вытянув ноги. Провела рукой по спутавшимся волосам.
- Ну, говори! - обратилась она к Павлу.
Петренко перевел вопросительный взгляд на лицо юноши.
Павел мрачно смотрел перед собой.
- Что-то ты, друже, не в своей тарелке, - сказал Петренко. - Нездоров?
- Пожалуй, что и так, - вяло согласился Павел. - Вернее, переутомился.
- А есть результат?
Павел закусил губы, медля с ответом. Перевел взгляд. Глаза рассеянно
обежали комнату. Вдруг щеки его побелели. Он сорвался с места.
- Что это такое? - спросил он возбужденно.
Усы Петренко зашевелились.
- Мои питомцы, - ответил он улыбаясь.
Павел подошел к столу, поднял один из лежащих на нем корней, поворошил
груду огромных листьев.
- Ты... был там? - повернулся он к Григорию Степановичу.
- Где там? - недоумевающе отозвался тот.
- В долине ущелья... Батырлар-джол...
- Первый раз слышу такое название. Постой, Павел, что с тобой
делается?..
- Ничего, - медленно протянул Павел. - Откуда же ты взял этот корень?
- Сам вырастил. Да неужели ты не помнишь? Это с последней делянки.
Впрочем, верно, ты видел их больше месяца назад. Вот, что из них
получилось.
Женя приподнялась на стуле.
- Неужели наконец удача, Григорий Степанович? - просияла она.
Петренко сокрушенно покачал головой:
- К сожалению, нет.
- Низкая каучуконосность?
Петренко кивнул:
- Да. 10 и 5.
Брови девушки сдвинулись:
- Что же теперь делать? - спросила она с огорчением.
Петренко пожал плечами:
- Будем работать дальше.
- Что же без конца работать, если ничего не получается? - печально
сказала Женя.
Петренко улыбнулся:
- У меня есть новый план.
- Какой же?
- Вывести такую же форму на Украине.
- Ну?
- И произвести скрещивание отдаленных родственников.
- И что же?
- И получить изменчивый, податливый материал, из которого можно будет
сделать то, что нам нужно.
- Но для этого потребуется еще три года, - сказала Женя.
- Да. Три года. Если снова повезет.
Женя задумалась, разглядывая огромные корни.
- Как жаль, - сказала она, - что из этой злосчастной экскурсии мы не
принесли ничего. По-моему, те гигантские корни, что вы там нарыли, -
обратилась она к Борису, - могли бы пригодиться в этом деле.
Павел опустил голову.
- Ну, я пошел, - сказал он глухо. - Мне в самом деле очень нездоровится.
Петренко, Карцев и Женя молча смотрели, как он неуверенной походкой
подошел к двери, открыл, оглянулся через плечо, словно желая что-то
сказать, но не сказал ничего и вышел.
- Да, - сказал Борис тихо. - Ничего из нашей экскурсии не вышло.
Он помолчал.
- Ничего! - добавил он спустя минуту. И вдруг вспомнил. Рука его
опустилась в карман. Он вытащил полную горсть, разжал пальцы и протянул
руку Григорию Степановичу и Жене. Они с интересом склонились над ладонью.
- Что это? - спросила Женя с удивлением, рассматривая темные зерна, по
размерам слегка уступающие кедровым орешкам.
- Вот вам и партнер для вашего скрещивания, - сказал Борис
торжественно. - Знаете, что это такое?
Петренко покачал головой, не сводя глаз с зерен.
- Это семена гигантской расы кок-сагыза, - объяснил Борис. - Тараксакум
гигантеум.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг