не приходится, - внукам бы услышать.
Он поднял голову и был поражен открывшейся взору картиной. Блистало
море воды. Низинка была затоплена, а они вдвоем находились на маленьком
островке. Я почему-то знал, что она ничего не будет помнить из того, что
произошло за последние две недели. Тем лучше. Она лежала в забытьи, такая
красивая, хрупкая, беззащитная.., как в том подземелье, и адский крест из
заговоренного дуба... Стоп!.. Я провел рукой по ее каштановым волосам. Рука
дрожала. Мне нужно было успокоиться, я ведь совсем ничего не знаю, и
кратковременная слабость... Стоп!.. Очередная вспышка воспоминаний ослепила
и оглушила безмолвной своей интенсивностью. Висение в киселе бессилия
что-либо предпринять, но лишь пассивно ждать полного раскрытия памяти,
обессиливало. В висках пульсировало, нетерпеливое зудение желания ускорить
процесс приводило к обратному результату... Я снова я. Неплохо, хоть и
непривычно. Так, а что с книгой?.. Я попытался представить, как поведет себя
артефакт, столкнувшийся с человеческой силой. Мысли заклинило. Мда-а!
Ситуация! Это что, стало быть, некая защита от рационального
проникновения?.. Легкий восторг. Ух, это же что можно сотворить, если,
скажем, я со своим грузом понимания и человеческим способом разумения
попытаюсь разобраться в их непостижимых механизмах, созданных веками
проникновения и искусственного безвременья. Повторить их неслыханные
эксперименты. И может быть даже понять, кем же были они сами. Где там всякой
примитивной магии! Тут манипуляции с реальной бытийностью. Я ведь...
Он замер вдруг. И... он уже ничего не понимал, растерянно оглядывался
вокруг; увидел вдруг ее распростертое тело на песке, схватил ее за плечи,
заглянул в лицо. Она дышала ровно, но была еще без сознания. Он успокоился.
По крайней мере страшный дом уничтожен, часть воли к свободе выпущена в мир.
Это хорошо. Что теперь?..
Я вспомнил, зачем я здесь, тряхнул головой. Что за черт!! Готов был
поклясться, что только что меня не было. Я долго смотрел, как ровно
вздымается и опадает ее грудь. Тихо и спокойно. Вдох-выдох... А в моей
рождался ужас. Я был готов к чему угодно, но не к таким выкрутасам. И самое
ужасное - я не понимал, от чего зависит смена состояний. Хотя.., это даже не
было состояниями. Это было... то я,
... то он. А у него от голода разболелась голова. Надо было как-то
выбираться отсюда. Он глянул на мокрую полоску у береговой кромки и понял,
что вода спадает, и довольно быстро...
Хотя это было и не важно. У меня хватило бы сил перенести нас обоих
отсюда в любое из мест, доступных... Стоп!.. Господи, помоги мне! Я хочу
остаться собой! Меня замучили эти безумные перескоки! Что происходит!
Вообще, что, где, как и когда?! Господи, если ты есть, прекрати это
безобразие, я тебя умоляю. Я - я, а никакой не "он". Или если ты не желаешь
этого прекращать, дай мне власть самому по своему разумению менять угол
зрения, или... как там это называется, самовосприятие окружения! Только не
отбирай меня у меня снова!.. Вот как сейчас!.. Я прислушался к внутренним
процессам в недрах себя. Вроде бы ничего не изменилось. Или?.. Что-то
зыбкое, еле уловимое... Я замер, пытаясь поймать наинепривычнейшее в своей
жизни ощущение. Окаменел, вслушиваясь в себя, продолжая шепотом молиться.
Невероятно! Абсолютно ничего не произошло. Затем он встал во весь рост,
поднял руки к небу и зарычал в неистовстве: "Будь ты проклят, господи, со
всеми своими амбициями, если ты бессилен или не хочешь подарить мне такую
малость - мою личность!!!"
Она вздрогнула, подняла голову, испуганно и непонимающе глядя на него.
Затем окружение вошло в нее, будоража пласты памяти. Она села на песке.
- Что ты делаешь? Кому ты кричал?
- Я... не знаю. Это разве я кричал?.. Прости, конечно же, это глупо,
кто, кроме меня... Ты ведь спала. Мде-е-е! Дела, скажу я тебе.
- Что-то такое?..
Медленно повернул голову, пристально посмотрел на нее. Долго, не мигая,
глядел ей в глаза, она замерла, сначала ей стало не по себе, потом она
ощутила силу, бьющуюся в его зрачках, слезы затуманили ей взор.
- Не знаю.., - он отвел взгляд, - ничего не знаю. Совсем ничего.
- Но меня-то ты знаешь? - справилась с собой, незаметным движением руки
утерла слезы.
- Тебя?.. Господи! Прости, ради бога, прости! Что-то я совсем... Ладно,
жизнь продолжается, это главное.
Он подошел к воде, умылся, затем, оглянувшись на нее и чуть помедлив,
скинул одежду и бултыхнулся в восхитительно прозрачную воду. Вынырнул где-то
метрах в двадцати, отфыркиваясь и тяжело дыша, оглянулся на берег. На
островке было пусто. Дрожь прошла по всему его телу, волосы зашевелились на
голове. Да что же это! Он даже не мог закричать, лишь расширившимися
зрачками тупо глядел на то место, где только что была она, и медленно
бледнел... Кто-то схватил его за ноги, он дернулся, закричал и... уф-ф!
Долгий-долгий вздох облегчения. Она вынырнула рядом с ним, смеющаяся,
озорная:
- Ага, испугался?.. Что с тобой?
- Как... Как тебе не стыдно, Эта! Как тебе не... - голос его дрогнул,
он не мог сказать, что просто-напросто устал ее терять, потому что это,
прозвучав, стало бы ложью. Отвернулся и большими саженками поплыл к
островку. Выбрался на берег и сел спиной к ней, созерцая горизонт. Через
минуту она тихо подкралась к нему сзади, обняла за плечи, потерлась носом о
его затылок.
- Прости, я не думала, что ты так... Ну ладно, в конце концов..!
Мирись-мирись-мирись, и больше не дерись. А будешь обижаться, то я уйду...
купаться.
- Тебя так акула слопает.
- Я ее сама слопаю, есть хочу до ужаса.
- Вода уходит. Скоро здесь будет плодородная равнина. Ты не думала,
откуда это обилие вод? Видишь, даже трава на дне осталась, будто
стремительный паводок... И так же быстро исчезает... Мраморная леди...
- Что-что? - она бросила отжимать волосы.
- Женщина из мраморной страны... Голубая жилка билась на мраморном
виске, чуть прикрытом прядью мягких, как пух, волос.
Я провел рукой по ее волосам, коснулся мраморного виска с пульсирующей
жилкой; повернувшись, взял ее голову в ладони и поцеловал в губы, долго,
сладостно, нежно... О!
Она не сопротивлялась. Это был долгий, хрупкий символ нашей с ней
человечности. Я чуял биение ее сердца и любил, любил, любил. Отстранилась; в
глазах лукавство, искры озорства.
- Становится холодно. Странно... Чем же все это закончится?
Вода ушла, частично испарившись, частично напоив землю. Температура
падала. Взявшись за руки мы спустились с холма, на вершине коего пережидали
наводнение. Солнце скрылось грядой гор, и тут мы в полной мере ощутили хлад,
как отсутствие тепла, потраченного ужасным домом на свои непонятные цели.
Трава, не успев высохнуть, обледенела и хрустела под ногами; пар изо рта.
Почти обнаженные, озябшие, голодные, бездомные, отданные на пожирание
безжалостному монстру событий, мы, стоя в низине и проникая взглядами друг в
друга, вспомнили все.
* * *
Найти среди скалистых уступов пещеру было нетрудно; с ее то
способностями! Мы начали, как начинали наши давние предки, с костра, лука и
стрел, шкур, каменных топоров. Меня вела воля к жизни, ее, похоже, любовь.
Она никогда мне об этом не говорила, а я не настаивал на определенности, все
равно ничего бы не изменившей в нашей жизни. Зачем-то все это было нужно...
И...
Когда-то я вот так же смотрел на заходящее солнце, только ног у меня
было не две, а четыре, и хищные зрачки с горящим в глубине зародышем
демоничности, и сильные лапы. А когда-нибудь станет воспоминанием то, что
сейчас является данностью. Если, конечно, память не умрет. Все эти
безрассудные вылазки на ледник. Охота на местного барса, не дающего покоя
нашим душам длинными кошмарными ночами, сеящего страх и пожинающего
покорность у местной фауны. Кинжальный ветер на покоренных вершинах,
выдувающий, кажется, саму жизнь из каналов тела и заставляющий ответренные
губы еще пару недель после восхождения трескаться и кровоточить от малейшей
улыбки (ну да целовались бы в пещере, а не на ветреных вершинах, чего там
умничать). Долгие дни и ночи голода и холода возле умирающего костра, когда
выйти из пещеры не представлялось никакой возможности по причине жестокого
урагана. И странная невыносимая сладкая любовь в такие дни и ночи. Как будто
последняя в мире любовь, когда чувствуешь, что все равно скоро умрешь. И
сгорать в огне объятий любимой, дрожа от холода и слабости. И пить ее всю, и
поить ее собой. И знать ее горячий живот и холодные занемевшие пальцы,
которые я отогревал дыханием и покрывал поцелуями, проклиная мороз, мучающий
ту, что для меня дороже всего мира со всеми его прекрасностями. И этот
последний кусок сушеного мяса, который мы подкладывали друг другу, да так и
не съели, ибо я оставлял мясо ей, а она мне; а потом скормили его старому
ворону, найденному после урагана в расселине; у него было сломано крыло,
кость торчала, на это было страшно смотреть, и, видимо, еще страшнее
чувствовать, и он по-старчески равнодушно готовился к смерти, печально глядя
в наши зрачки, как будто прося... не пощады, нет, но лишь быстрой и
безболезненной смерти, но, конечно же, не веря в нашу доброту, уж в слишком
суровом мире обитал он все эти годы; и мы не съели ворона, даже не думали об
этом; а она излечила его, быстро и радикально; он спустя неделю проковылял к
выходу из пещеры, подскочил, взлетел, сделал круг над площадкой перед
пещерой, как бы пробуя новый инструмент, снова сел, удивленно посмотрел на
нас своим темно-лиловым глазом, каркнул что-то в высшей степени
вразумительное и оставил нас навсегда, исчезнув за горизонтом. Но остался с
нами. И оставил в нас частицу своей мудрости, - а чем еще он мог отплатить,
бедный старый ворон. Да, когда-нибудь это станет пищей для фантазии и
источником эмоций. Но мы просто жили.
- Возьми...
- Ты это сама сделала? Как красиво.
Он повертел брелок в пальцах и тут узрел на обратной стороне какие-то
знаки, как буквы незнакомого алфавита, уже рождающегося средь белых снегов и
вечных льдов.
- А это что?
- Как-нибудь узнаешь... Не сейчас. - она была очень серьезна. - Я не
знаю, поможет ли это, когда будет... Когда произойдет... Ну, в-общем... Это
талисман.
- А-а-а... - он повесил брелок на шею и забыл о нем на время.
- Возможно, когда-нибудь нам придется... А, ладно! Поцелуй меня,
пожалуйста.
Плавное течение жизни усыпляло бдительность двух бессмертных чередой
удач и тепличной простотой предлагаемых обстоятельств.
Но все это рухнуло, не успев сформироваться. Пришли они. В утро одного
из солнечных морозных дней, когда я возвращался с мистической охоты, уже не
нуждающийся в оружии благодаря ее дару, произошло нечто более радикальное,
чем самый сильный ураган, переживаемый нами за все годы жизни в этой
местности. Они; ну и что? Явились громом среди ясного неба, неизвестно
откуда и зачем. Не с добром.
Я нес на плечах годовалого горного барана, добровольно отдавшего мне
свою жизнь. Я был весел и беспечен, даже что-то напевал под нос, когда узрел
возле входа в пещеру несколько фигур в железных доспехах и с оружием из
железа. Что-то такое... Сбросив добычу с плеча, я побежал к пещере, уже
сознавая, что опоздал, ибо один из воев увидел меня, игнорировал мои попытки
забрать его жизнь (странная составляющая любого разумного явления чуждого
мира), взмахнул руками в одном из магических жестов далекого прошлого, никак
не желающего отдать настоящему право распоряжаться будущим, крутнулся на
одной ноге, едва не поскользнувшись на своих кожаных подошвах, и...
Она не видела его исчезновения, так как была занята борьбой с путами на
руках и ногах. Зашедший стражник постоял у входа, наблюдая ее бесплодные
попытки освободиться, усмехнулся и снова вышел. Они тихо совещались у
пещеры, очевидно, не решаясь на что-то или чувствуя какой-то диссонанс в
окружении и субстанции. Им нужно было время, чтобы выбрать и провести в
жизнь наилучший способ действий. Но ей это не могло помочь, путы были
необычные, как и все происшедшее за сегодняшний день. Вдруг она замерла,
потрясенно вслушалась в себя. Как? Нет! Только не это. Она осознала свое
одиночество и, разом обессилев, дала волю слезам. Это конец! Конец. Теперь
жить не стоит.
* * *
О, смерть, этот тясячеголовый монстр с карличьими потугами на
господство. То, что нереально, жить не может. Но оно может отыскать в себе
бальзам, дарующий реальность нереальному. И назвать его (что) спасением. И в
этом (в чем) стать Им (чем), - чем-то очень знакомым, как простое дыхание. И
с ним (с чем) выйти вон, окончательно, теперь уже невзирая ни на какие
преграды, не слушая голоса благоразумия, а просто поверив вопреки рассудку и
магии в происходящее, постоянное, обыденное чудо.
Кто, где, кого увидит из мира вечных снегов? Он, кого назвали Низамом.
В этом самом месте, являющемся центром этого самого мира. А кого? Об этом
позже...
Он долго лежал на снегу, глядя в небо остекленевшим взором
отчаявшегося. Слабость и безволие овладели телом безраздельно. Но даже если
бы его телом овладели сила и твердость, он все одно не знал ни что с ним
произошло, ни где он находится, ни, что самое страшное, где находится она,
ни что дальше делать. Он встал на колени, задыхаясь от бесплодных попыток
разрыдаться. Но что, что теперь сделаешь! Кто они? И что им было нужно?
Зачерпнув горсть снега и охладив иссушенные жаром бессилия поражения
губы и язык, он сунул руку за ворот, вытащил талисман, повернул обратной
стороной; вглядывался долго, как человек, не доверяющий своим глазам. Значки
на обратной стороне брелка исчезли. "Сия судьба должна была постигнуть меня.
Неожиданное спасение или закономерность?" Но пронзительное
"снова-одиночество" превращало спасение в гибель. Зачем жить без нее? Какой
смысл в любых, пусть и удивительных и необъяснимых перемещениях, если нет
рядом волшебницы твоих самых светлых грез?
Брелок согревал ладонь. Странно. Он жил, несмотря на... ни на что. И в
этом все же был смысл, несомненно. Хоть и недоступный тому, кто, подышав на
краешек глиняного кулона и потерев его большим пальцем, сунул снова под
одежду, поближе к телу, вздохнул, со стоном встал с колен, поднялся во весь
рост и сделал первый шаг из предстоящих тысяч и тысяч, ведущих неизвестно
куда неизвестно зачем. Скрип-хруп, скрип-хруп.
Он ничего не знал, просто делал то, на что в данный момент была дана
санкция тела. Он даже не жил в прошлом, хотя имел и такую возможность,
согласись он проигрывать в уме детали недавно свершившегося и мучиться тем,
что не нашел оптимального выхода из ситуации. Его страдания происходили из
реальных ощущений, а не из застарелой болезни ума делать то, для чего он был
не предназначен - находить причину.
И он просто шел.., возможно, не подозревая, что сие действие как нельзя
лучше аннулирует проблемы, возникающие от трения между личностью и миром, и
что его далекие урбанизированные предки весьма успешно пользовались этим
методом, рассасывающим болезненные психические язвы и многие не менее
болезненные физиологические деформации.
Корка наста, такая восхитительная на вид, сверкающая алмазными
блестками, больно ранила лодыжки. А он говорил с собой, тем, который не знал
многого...
"...Например, того, что у гнева бывают различные ипостаси, кои по
меньшей мере легкомысленно ставить в один ряд. Ты ведь знаком с тем, что
древние называли Рудра-бхава, божественный гнев? Когда Саах увидел, как
банда мужиков вытаскивает из флигеля его жену, Йу, и Нат, ее подругу, им
овладела Рудра-бхава, и дорого заплатили те, кто стоял в тот момент у него
на пути; многие - жизнью. Впоследствии, вспоминая этот эпизод своей жизни,
он не раз в растерянности пожимал плечами, не то чтобы не понимая путей
проявления мировой силы, но удивляясь тому, насколько гармоничны и
одновременно могущественны сии проявления..."
А что же он? Он шел, не плененный глобальными истинами, не обуреваемый
космическими видениями, но ведомый маленькой "повседневной" капелькой
истины, влитой в субстанцию когда-то очень давно, прозаической донельзя и
совсем простой, наивной, как взгляд младенца. Она, эта частичка ядерной
тишины, к коей так близко подобрались наиболее прогрессивные умы техногенной
эры, отделяла Низама от вереницы его теней, шествующих на один шаг впереди,
всегда впереди; и смеющих называть его собою. Эта малюсенькая, но абсолютно
непобедимая и ни с чем несмешиваемая капля при внимательном взгляде без
мыслей и эмоций, а еще лучше - при отождествлении с ней, оказывалась грозной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг