заботиться о каких-то рабах.
Свет разливался по внутренностям, слегка обжигая, но, в-общем-то, не
причиняя больших неудобств. Но тут... Он вдруг задохнулся от восторга,
захлебнулся теплым, прозрачным, как мед летом на пасеке, неведомым то ли
напитком, то ли потоком счастья ли, безумной тоски ли. Как плотина под
напором вешних вод он напрягся, вздрогнул, подался и, не умея сдержать
бьющийся, извивающийся жгут раскаленной, мягкой неизвестной субстанции,
исчез в пенном, неистовом водовороте.
Он проснулся среди ночи как от толчка (хотя, почему "как"? Кто-то
действительно ткнул его в бок). Во рту был легкий привкус сладкого, какой-то
изумительный аромат; тело все еще дрожало от восторга, и он шумно вздохнул,
не умея сдержать бьющий из груди поток тепла (он почти видел его, как
янтарный луч). Пошарил руками вокруг, сориентировался в привычной тьме,
покидающей его лишь во сне, дарующем яркие и непонятные сновидения, и
наткнулся на теплую плоть живого существа; вроде бы, когда он засыпал, в
бараке кроме него никого не было.
- Полегче, ты мне глаза выколешь своими крючьями! Ты кто? - по шепоту
было не разобрать, мужчина рядом с ним или женщина. Хотя, откуда женщина-то.
- Я.., Не.., Низам... Это ты меня разбудил?
- Тише! Они думают, что ты один в бараке. Видишь?
- Я ничего не вижу, я слеп...
- Да не важно! Ты в себя смотри. Видишь?
Растерянность, перерастающая в агрессию. К его руке прикоснулись, он
почувствовал крепкое рукопожатие. Одновременно с этим фосфены в его
изуродованных глазных яблоках постепенно слились в какой-то сияющий узор...
- Ну что? Видишь?
- Погоди... Потрясающе..! Ну и что дальше? Я не понимаю.
- И не надо. Тебя ведет?
- Что значит "ведет"? Я не понимаю, о чем ты. - давно забытое чувство
гнева пробудилось где-то в глубинах его тела, голос напрягся, собирая
разлитую вокруг силу.
- Чтоб ты! Олух царя небесного! - слышно было, как невидимый собеседник
шлепнул себя по лбу, завозился. - Забыл совсем! Вот, возьмись за кандалы.
И этот кто-то взял его ладони и приложил к железякам на кровоточащих
лодыжках...
- Ну, теперь как?
- Сейчас, погоди. - Низам уже видел этот сон: сидящий в бараке одинокий
зрячий слепой, нелепо скрючившийся, держащийся за железные кольца,
охватившие его ноги цепкими объятиями рабства. Рядом дитя прорыва, с
надеждой во взгляде. Или это был не сон? Овеществленная мысль? Кто-то совсем
молодой, но уже ослепленный, отринувший зрение, становящийся воплотителем
собственных мечтаний, ведомый Словом. И поэтому неумирающий. Он знал, что
никогда не умрет. Он не чувствовал в себе каких-то сверхмогучих жизненных
сил, пылающей жажды бытия, жадности ко всему новому, как у Хама. Но он знал,
что никогда не подойдет к собственному концу; занавес никогда не опустится,
актеры будут все те же, только в новый масках; ну, может быть перерыв на
обед, небольшой отдых; но потом снова на сцену, за работу, сладостней
коей... ужасней которой...
Он замер, скрючился, сжимая лодыжки. Его "вело". Вокруг бушевал простор
мира. Все, даже сам воздух, было каким-то теплым, обильным, густым, как
черничный кисель, пространство можно было пить, дышать им, плыть в нем
или... просто стать им. Это не имело начала, конца. Никогда "до" и никогда
"после" он не расставался с этим. Ведь пока ты в контакте хотя бы с одним
атомом материи, ты - властелин мира. Как, ты не знал?! В этом все и дело.
Избавься от убеждения, что ты чего-то не знаешь, и ты будешь знать это. А
все остальное - просто формы твоих мыслей. Как вот эта, что растет под
солнцем, на лугу, в окружении таких же, как он, трав, цветов, кустов.
Он был этим цветком, растущим из-под булыжника. Он был этим булыжником;
травинкой, тянущейся к небу с другой стороны камня, разделяющего его и ее,
цветок и травинку, куска минерала, не позволяющего им воссоединиться в
объятии, оплести друг друга и не разлучаться никогда. Цветок рассказывал
травинке разные занятные истории, услышанные от залетных посетителей. А
травинка.., она просто слушала и любила его, как может любить травинка -
тихо и самозабвенно. И холодная каменная уверенность разделяла их, и
неразделенная физически привязанность была тем недопроизнесенным слогом
магического слова, способного из двух сделать одно.
В один из дней позднего лета (а для них это был закат жизни, старость)
на лугу появился косарь. Ему не хватало лишь черной хламиды да лика,
прозрачностью и бледностью сравнимого с лунным светом. Он работал скучно и
методично. Травы падали рядами с тихим шепотом, покорно принимая судьбу.
Цветок первым заметил приближение носителя рока и известил об этом
возлюбленную. Было бы глупо тратить последние минуты жизни на пустые
разговоры и причитания. Цветок и травинка скрестили взгляды поверх камня и
молчали. Взглядами сими было сказано все. Только бы одно объятие перед
смертью, хотя бы прикосновение. Но эта серая гранитная туша между ними...
Как близки они были, и как недосягаемы друг для друга. Инструмент в руках
косца пел песнь труда, что создает из жизни смерть, чтобы поддержать ею
жизнь. Вот еще один взмах, и они падут на землю, забывая себя, истекая
соком. Они одновременно зажмурились, затаили дыхание, готовые к
пронзительной боли, несущей освобождение от этой жалкой, мучительной любви,
возможность стать сеном, а далее кормом для скота или подстилкой, и...
Оглушительный лязг железа о камень, - двух враждебных стихий, - стон
надломленной деревянной плоти. Они открыли глаза. Косарь, матерясь и зло
сплевывая, уходил все дальше, неся в руках обломки смертоносного
инструмента. Вот он скрылся за деревьями. Тишина. Ничего не произошло? Ну
как же? Ведь только что!.. Они еще не верили в свое чудодейственное
спасение, но это был факт непреложный - они одни среди полегших собратьев,
подрезанных у самого корня; и еле заметная царапина на боку их давнишнего
врага - камня, - след схватки с металлом и деревом, из коей он с честью
вышел победителем. И они поняли, что препятствие, разделявшее их, сохранило
им жизнь...
- Излечение - в корне болезни. Спасение находится в самом препятствии.
Запомни это!
- Хорошо.
- Прощай.
- Прощай.
* * *
Величественные взмахи бескрайних крыльев. Ничего... Вернее, все. Весь
мир здесь, на расстоянии протянутой руки. Бешеное неистовство тишины.
Интенсивность, столь чудовищная, активная, что становится неподвижной.
Теперь об этом знал каждый. А когда-то... это было таким же неуловимым..,
впрочем, как и теперь. Сменилась лишь форма приятия и выражения этого и
способ передачи возбуждения по каналам существа от вершин к телу. Точка была
всегда и пребудет вовеки. Аминь. В ее ли власти изменить окружение в
мгновение ока, аннулировать закон, раскрыть закупоренное, растянуть,
расширить скукоженное? В ее.
И вот все прошло. Он огляделся по сторонам, протер глаза. Сквозь
забранные окошки у самого потолка пробивались лучи светила, падая красными
квадратиками на противоположную стену. Он видел их ясно, как под
увеличительным стеклом. В лучах кувыркались пылинки. Было очень тихо. И он
не удивлялся, что снова видит. Что под пальцами вместо изуродованных впалых
глазниц ощущаются плотные, вполне выпуклые, самые настоящие... "Хочешь быть
далеко-далеко отсюда, на берегу южного моря?" - "...где я оставил нечто
близкое мне и совершенно незнакомое? Ну-да, ведь я не властен изменить...
никуда... Зачем ты обманываешь меня? Ведь не имеет никакого значения, хочу я
этого или не хочу. Никакого!"
Молчание.
"Ну что ж ты молчишь? Скажи, как светло вокруг, как прекрасен и
совершенен мир, в коем смерть стала одной из фальшивых комбинаций...
чего-нибудь... несуществующего... Короче, скажи какую-нибудь героическую
муть. Ты ведь мой истинный внутренний голос." (Куда же исчез ночной
посетитель? Хотя, было бы глупо рассчитывать на то, что он останется здесь
до утра. Дело свое он сделал.)
Молчание.
"Ну? Чего молчишь?! Ты ведь такой правильный! Сообщи мне о моем
настоящем местонахождении, дай знать при первых признаках приближения
опасности, как вести себя; что сказать; как связать себя с каким-нибудь
дармовым артефактом. Это ведь так приятно, когда тебя "ведут", и ты палец о
палец не ударишь.., или пальцем о палец, не помню, как там правильно...
Ничего не помню! Да пошло оно все на хрен!"
Он не заметил, что говорит вслух, в полный голос, глухое эхо отражалось
от стен барака. Он помолчал, вслушиваясь в себя. Ответа не было. Он облизнул
сухие губы, закрыл глаза, замер. Тишь царила в существе его. Никакого
ответа. Это поразило его, страх волной мурашек прокатился по спине и сдавил
сердце ледяной дланью. Где-то во внешнем мире, вероятно, в соседнем бараке,
закричала кошка, тоскливо, на низкой ноте. Этот крик совершенно выбил его из
колеи, да так, что тело затрясло в ознобе. Он вскочил, гремя кандалами,
спешно набросил накидку и вышел во двор. Вокруг ни души, хотя солнце стояло
довольно высоко. Он прищурился, сквозь щелочки глаз разглядывая архаичное,
древнее светило. Солнце красиво, оно восхитительно, Низам вдруг ощутил это
сполна, до слез в глазах, до кома в горле. И тут же забыл. Ежели все уже на
работах, то ему несдобровать, получит по первое число. Но он чувствовал, что
что-то не так. И уже был почти уверен в этом, когда, бросив взгляд на
сторожевую башню, собственными глазами увидел, что наверху никого нет. И,
более того, сама башня еле стояла на трех опорах, четвертая обрушилась,
проломив крышу одного из бараков.
"Восстание? Или... что?"
Молчание. Это вывело его из себя.
-Что ты молчишь! Дай мне знать хотя бы о своем существовании! Скажи
хоть слово!!! Одно слово! Слово!..
Окружение исчезло. Осталась лишь чернь пустоты. Безысходность. "О, как
мне все надоело! Снова Слово спасло меня... или погубило. А, все равно!
Ничего мне не нужно. Ни знания, ни свободы, ни власти... Ни смерти."
Молчание. Скрип несмазанных петель колеблемых ветром дверей - тоскливый
звук покинутого человеческого жилья. Одиночество. Это осталось где-то во
снах и уже забывалось, стираемое более поздними переживаниями. Снах
удивительно живучих, в которых он еще бежал между бараков, огибая тачки,
телеги, какие-то непонятные железяки. Один в пейзаже, будто застывшем в
схваченном цепкими пальцами тишины одном-единственном кадре чужой
действительности. Единственное движущееся звено вереницы статичных образов.
Солнце в том сне было удивительно красивым. Или ему так казалось... с
непривычки. Гремя кандалами, задыхаясь, несся он под гору. Зеленые холмы
сменялись тенистыми долинами; он покинул предгорья, пошел шагом по жухлой
степной растительности, хромая на обе ноги. Скрылся из глаз... Чьих?
"Ничего не хочу."
Он прислушался - безответная тишь. Внутри него как будто открылось
отсутствие, провал. И ему по-настоящему стало страшно. Такого страха он не
испытал за всю свою... А была ли вообще ЕГО жизнь как таковая? "Да, слышишь,
я хочу оказаться далеко-далеко отсюда, на берегу южного моря." Переход...
Волны бились о берег, накатывали с шипением и бессильно отступали,
снова накатывали. Злое солнце безмолвно и дико палило окрестности, заставляя
все живое искать тени в этом ультрафиолетовом аду. На берегу, обхватив
руками колени, не обращая внимания на волдыри на обожженных солнцем плечах,
сидел человек и смотрел вдаль, туда, откуда приходили волны, словно ждал
послания от неизвестно кого. Он был один среди равнодушных предметов. По
щекам его текли слезы, губы шевелились, рождая потустороннее бормотание.
- Вот здесь должен был стоять ее мольберт. А там мы любили друг друга,
вот под тем кустом. Слово! Слово! Слово!
Но ничего не происходило. Видимость вокруг не утрачивала реальности,
звуки были бессильны, они лишь сотрясали воздух и таяли, не достигнув
тайного резонанса с субстанцией. Он сидел, вслушиваясь в звенящую тишину
природы. Он уронил голову на грудь и заплакал в голос. Воздух был
неподвижен, в знойном мареве дрожали дальние холмы, и линия горизонта
причудливо извивалась безумной коброй, исполняющей танец отчаяния и
злорадства победительницей на душах поверженных.
Затем он заснул.
Ничего ему не снилось. Липкая чернота, непомерная тяжесть; проснувшись,
он со стоном перевернулся на покрытый волдырями живот и на четвереньках
пополз к морю. Тело отказывалось повиноваться, суставы ломило, голова
раскалывалась. "Перегрев? Да, на таком солнышке не зевай. Долбанет лучиком,
мозгов не соберешь."
Морская стихия буквально воскресила его. Он нырял и плескался, пока
окончательно не пришел в себя. Затем выбрался на берег, сел в тени под
кустом и вдруг понял, что страшно хочет есть. Это удивило его, но не
настолько, чтобы тратить время на осознание новизны ощущения. Строить
предположения, делать выводы, - потом, потом! Суть не в том, чтобы правильно
ответить на вопрос и найти выход из положения, но в том, чтобы миновать
безвыходные ситуации. Он встал и побрел по берегу в сторону лощины, поросшей
кустарником. Утреннее солнце еще не раскочегарилось, и он сознавал, что до
полудня ему нужно найти хоть какую-то одежду (он был обнажен) и чего-нибудь
на завтрак. Боже, что происходит?! Куда он попал? Почему он должен совершать
эти глупые поступки, что-то искать, от чего-то страдать? Он подошел к полосе
кустарника, оказавшегося невероятно колючим с мелкими жесткими листьями, и
покрытым бордовыми ягодами. Он попробовал пару ягод. Они были
терпко-горькими, и он с негодованием выплюнул их. Ему захотелось
расплакаться; броситься на землю, закрыть глаза и не двигаться. Он повалился
на жесткую траву и тут же вскочил. Казалось, растения соревновались друг с
другом в колкости. Он зашагал по лощине вверх, ворча и не ходу вытаскивая из
кожи живота и груди мелкие колючки. Он не понимал, почему ему не все равно,
почему тело стало таким уязвимым, почему мир столь реален, а слово - лишь
квант шума в окружающей видимости. В раздумьях он перевалил через гору,
окинул взглядом поросшее чахлым лесом, перемежающимся когда-то возделанными
полями, пространство уходящих в знойную дымку холмов, и где-то очень далеко,
милях в пятнадцати, разглядел что-то похожее на поселок городского типа.
Отметил направление по солнцу и, спотыкаясь через шаг, стал спускаться со
склона, глядя под ноги отсутствующим взглядом человека, доведенного до
крайней степени усталости. Но он не мог перейти грань возможного, он вообще
ее не чувствовал, эту грань, и от сознания какой-то таинственной потери
холодило под ложечкой. Он изодрал голени в кровь, сбил пятки, а угрюмое
светило грозно поднималось над головой, хлестало беззащитное тело, с каждой
минутой увеличивая размах световой плети. В какой-то момент он почувствовал,
что сейчас потеряет сознание, и спросил себя, что последует за этим. Спросил
по-привычке, уверенный, что выбор за ним и что обстоятельства послушно
сложатся в гармоничный узор реальных последствий. Спросил спокойно и без
обиняков. Ответ потряс его. Лавина страха затопила мозг, парализовала волю
тела; ноги его подкосились, и он упал грудью на острый обломок сланца,
рассекшего кожу и упершегося в грудину. Неимоверная боль прояснила сознание,
он завопил, поднялся с колен и, пошатываясь, побрел дальше, с удивлением
созерцая рану на груди и струйки крови, стекающие по животу. Впрочем, кровь
быстро запеклась, а боль притупилась. Но зато, о, боги!, что-то родилось в
животе, какое-то чувство; оно билось горячей пульсирующей точкой и посылало
в руки, в ноги, во все тело какие-то непонятные приказы. И тело слушалось
их; оно успокаивалось, наполнялось липкой, густой силой, голод и жажда (о,
жажда, это было невыносимо) отступали, и он делал еще несколько шагов,
уверенный, что теперь-то уж точно сковырнется, а потом еще несколько шагов.
А потом он оказался на берегу маленького озерца, окруженного
тростником. Трехметровые соломины с метелками на концах тихо шелестели. Из
последних сил он проломился сквозь травяную стену, плюхнулся в воду и стал
пить. Он пил и пил, пил и пил и не мог напиться. И он пил, пил и пил. А
потом опять пил, сопя и закашливаясь. Это было такое наслаждение!.. Это была
мощь, сила, она вливалась в него, распирала изнутри. Он засмеялся, стал
плескаться в теплой, пресной воде, хохотал и не мог остановиться. Он был в
каком-то диком восторге, совершенно обезумел, о!
А потом силы снова покинули его, он еле выбрался на берег сквозь строй
трав, сел в тени речной ивы и предался раздумьям. Но совершенно очевидно,
что необходимость действий была насущней в этот момент; и это странно.., так
странно... Мда-а! Он встал и принялся за работу... Через полчаса голову его
украшала копна травы, отдаленно напоминающая сомбреро, чресла - тростниковая
юбка, а ладони - многочисленные порезы: он не берегся, жизнь была дороже...
Эта мысль как громом поразила. Он как будто ухватил за хвост один из
неуловимых ответов на вопрос о причине его пребывания в этом самом месте.
"Воля к жизни? Вот что родилось во мне, пульсировало, подгоняло, собирало
воедино распадающиеся части целого организма? Вот что стало одним из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг