стоял грязный человек в лохмотьях с кайлом в руке и свечой в другой, с
ошарашенным взглядом, с бившейся в гноящихся глазах хронической усталостью
и... с кандалами на ногах.
- Кто ты?! - и угрожающе взмахнул кайлом. Голос его был низким и
глубоким, его даже можно было назвать красивым, не будь он "с трещиной",
хриплым, то ли от перенесенных невзгод, то ли от рождения.
- Я? Не знаю. - он ответил так тихо, что неизвестный землекоп не
расслышал его, впав в заблуждение.
- Низам? Ну, а меня зовут Хамом...
Незнакомец, теперь уже Хам, замолчал, пристально вглядываясь в того,
кого назвал Низамом, вдруг стремительно подскочил к распростертому телу,
отстегнул от пояса фляжку и приложил ее к губам новоявленного. Это отсрочило
близкий обморок...
- Слушай, Низам, а ты как здесь оказался?
- Мы нашли друг друга, но потом ее забрал свет, а я пожрал себя и обрел
свободу, одурачив артефакт... Лебеди... Слушай, Хам, нам нужно выбираться
отсюда.
- Хм... Это точно! - Хам нахмурился, отвернулся и покрутил пальцем у
виска.
- Я долго ждал, пока ты пробьешь эту стену... И даже побывал в "нигде".
Теперь можно идти...
- Что?! Погоди! Что ты сказал? Ты ждал, пока я пробью эту стену?! Да
черта с два я туда возвращусь! И тебя не пущу. Сдохнуть рабом на каторге в
Больших горах, едва избегнув гибели в подземелье!.. Э, брат. Кажись, я
понял... Ну и попались же мы с тобой в мышеловку! Ну-ка отвечай, есть здесь
выход на свет божий?
- Нет, каменная штора закрыла путь назад. Теперь только вперед. Что
там, впереди? - его лихорадило. - Это и есть тот самый подземный ход к
Большим горам?
- Да... Да, да, ядрить-твою-в-башлык! Только кому - впереди, а кому -
позади!
Хам зло сплюнул, стукнул кулаком о стену и повесил голову на грудь.
Свеча догорала, мигала, отбрасывая дикие тени на стены и потолок. Она скоро
умрет. Но не это было причиной безысходности, поселившейся в сердцах двух
чуждых друг другу людей, объединенных общим горем.
-...и отправили меня на каторгу в Большие каменоломни. Пару раз сбежал,
так едва не порешили. И вот, заковали в эти штуковины. - Хам зло дернул
ногами, отчего кандалы лязгнули, огрызаясь на непокорного хозяина. - Узнал
я, что есть где-то поблизости от карьера подземный ход, ведущий к
заколдованному замку, жилищу ведьмаков, проклятому месту. Да для меня
проклятее места, чем каменоломня, не было. Один черт, пропадать! И
нашел-таки я этот ход, и великая надежда вела меня и помогла не сдохнуть по
пути и не свихнуться от одиночества. И вот теперь ты мне говоришь, что это
тупик, что хода нет и нужно возвращаться. Да нас там только и стерегут,
чтобы на колья посажать, они же за мной полпути отмахали, пока не передохли
все в этом коридоре. Не-ет! Туда я больше не ходок.
Тот, кого теперь звали Низам, вдруг растерялся. Как будто на мгновение
под ним разверзлась темная пропасть, дышащая космическим хладом, и земное
тяготение исчезло.
- Я потерял ее!.. Это конец... - внезапно на него обрушилась вся
тяжесть утраты; бешеная тоска безысходности. Он явственно ощутил клин
безумного одиночества, вбитый меж ними, меж двумя настолько дорогими и
близкими друг другу существами, что их расставание автоматически влекло за
собой гибель обоих. - Это конец! - зажмурившись от внутренней, почти
физической боли утраты, он скреб ногтями каменный пол, оставляя в пыли капли
горячей крови. Он не мог плакать, лишь стонал, скрипел зубами, хватал руками
воздух, как бы желая объять любимую и не отпускать, какая бы сила ни
пыталась выкрасть ее из этих пламенных объятий. Хам держал его крепко, иначе
он наверняка разбил бы голову о камни. Смутное чувство пробуждалось в душе
Хама, преклоняющейся лишь перед храбростью и силой. Некая тайная эмоция
пыталась пробиться сквозь тугоплавкие наслоения лихой грубости.
Они сидели спина к спине, жевали плесневелый сыр из хамовой котомки.
- Низам, а что привело тебя сюда?
- СЮДА? Что привело меня в эту часть мира?
- Ну... да, наверное.
- Сначала я думал, что в природе все гармонично, и ничего не нужно
исправлять. Потом обнаружил некоторые... несоответствия.
- О? (чавк-чавк.)
- К примеру, по той причине, что теплое легче холодного, мы нагреваем
котелок или чашку снизу, ставя дном на огонь. Теплые массы поднимаются
вверх, а их место занимают холодные. Но ведь в природе тепло всегда идет
сверху, от светила, за редчайшими исключениями. И следствием этого -
неравномерность нагрева океанских вод. Нужно, чтобы теплое было тяжелее
холодного, тогда верхние прогретые массы опускались бы на дно, а их место
занимали бедные теплом и воздухом нижние воды...
- ...их место занимали бедные. Угу.
- Да, налицо явный дефект столь восхваляемой мудрости природы. Законы
ее далеки от совершенства. Но при вдумчивом рассмотрении я обнаружил не
природы, но свою оплошность. Тепловая слоистость океана рождает великое
разнообразие живых форм, от обитающих в холодных безвоздушных глубинах, до
жителей поверхностных вод. Чего не было бы, будь океан равномерно
разогрет... Ну и так во всем. Не несуразность законов, но несуразность моего
их понимания.
- Ты размышляешь о законах, с которыми тебе предстоит бороться? Хм! Ты
странник?
- Нет, я временно проживаю в замеченных мной закономерностях. И если я
замечаю другие, я тут же делаю поправку. Это ведет меня. Туда или сюда. Я
называю это Словом.
- А как быть с тем, кто жил в прежних законах? У него-то себя не
отнять!
- В этом... главная трудность.
- А давно ты здесь?.. Низам... Ты слышишь меня? Эй! Ты чего?
Давно ли он здесь? Как быть с каменоломнями? Ведь ни кто иной, как он,
на пару с Хамом, отгорбатился в них... лет десять, не меньше. Когда это
было? И было ли? А может быть главное не то, что было, а то, что оставило
след в существе, незаживающую психическую рану, либо грубый рубец, а может
быть и что-то мягкое и золотое, теплое, как парное молоко?
Но остается эта главная трудность - те другие Низамы, Хамы, Варлаамы.
Они заставляют тело быть частью целого, а не миром в самом себе, мешком
вещества, а не взмахами великих крыл, нет, скорее провалом в густой
монолитности сущего, открытой раной, уставшей от своей вечной
незаживаемости. И он, наивный, думал, что тело плотнее окружающего его
воздуха! Цепкое, хоть и устаревшее евангелие науки.
Низам ясно ощущал, что все обстоит до бессмысленности наоборот. Его
тело, безотносительно его самого, ощущало себя скорее как пузырь в плотной
массе окружения. И это было гораздо логичнее. В этом чувствовалась
основательность, из коей лишь и может рождаться разнообразие. В прошлом, еще
в начале Перехода, многие жаждущие и ищущие просто лишали себя зрения, чтобы
не быть рабами видимостей. А ощутить себя пузырьками пены на волнах мирового
океана - обиталища трех китов - считалось высшим достижением. Они даже были
уверены, что существует такое место, как Земля, круглая планета, и что ее
поверхность была колыбелью их вида, утратившего во имя счастливой
случайности один из принципов их придуманного мира, заставляющий всю эту
хрупкую человеческую систему пребывать в стабильности. Кто-то из них пробил
в сети дыру. Это было достаточно сделать один раз. И если она затягивалась в
одном месте, от открывалась в другом. И покатилось, понеслось вскачь!
Подумать только, вся эта свистопляска на самом деле происходила в их
несчастных умах, дрейфующих по придуманным ими самими дорогам! Есть птица,
которая является светом, домом и невидимой частью распустившегося цветка,
которого никто никогда не познал, я уже не говорю о зрении. Именно невидимой
частью. В зрачках любого из предков светился вопрос, рожденный изначально из
неполноты заселенного ими мира. Но увидеть вопрос можно было, лишь войдя в
объемы зрения собеседника, при соблюдении никому не известных таинственных
условий. А они уходили в горы, уединялись, - глупцы. Это привело к краху
развитого мира, в сущности все равно построенного в искусственности.
Перешагнуть порог Перехода удалось немногим. И трое из нерожденных
бестолково вращали глазными яблоками, пока четвертый не попробовал повернуть
их зрачками внутрь. Результат ошеломил самого хозяина реальных пространств.
Зачинателя Перехода (...худого сутулого парня с тьмой, горящей в застывшем
взгляде, с амальгамой бешеного неистовства и монолитной неподвижности,
вмещаемой мечтательными глазами...) бездумно спрашивали, в чем была его
задача. Ему приходилось отвечать словами, что, мол, никто этого не знает,
включая его самого. Но вопрошающие пронзались его зрением и навсегда уносили
с собой, в себе провал, как они думали, пустоты в цельности собственного
благополучия... Что это было на самом деле, знало только вещество их тел. Но
язык тела никогда не был языком символов, как это обстояло с умами, и
поэтому Переход стал всеобщей неожиданностью, тогда как должен был быть
ожидаемым и закономерным фактом... К чему это могло привести, как не к
раздроблению мира? К этому и привело.
- Хам, ты из Поотставших, полагаю?
- ...?
- О Переходе было много сказано. Могу тебе сообщить: кроме Внедренных,
тех, кто был в авангарде, были Оставшиеся, Отставшие и Поотставшие. Это все
термины развалин старого мира, но лишь ими можно снискать понимание разных
частей рассеянного рода Homo. Поотставшие - наиболее прогрессивная группа
слепых зрячих.
Хам, до этого рассеянно пересыпавший ладонью пыль веков, вскинул
невидящий взор во тьму перед собой, напряженно вглядываясь туда, где должны
были быть глаза его собеседника. Тот усмехнулся.
- Низам... Хм... Ты, стало быть, тот самый зрячий слепой?
- Нет, я зрячий зрячий, если тебе угодно использовать столь неуклюжие
древние выражения.
- И ты сейчас видишь меня? Что, неужели ты...!?
- Постой, дело не в зрении, а в восприятии. Причем важно еще и то, кто
меня воспринимает... Ну, скажем,.. будь на твоем месте.., ну, хотя бы хозяин
пространств, никто бы не дал гарантии, что я не стал бы лягушкой или
ветром... Или солнечным лучом. Понимаешь?
Пауза. Низам вздохнул, прикрыл глаза ладонью. Зачем все это
произносится? Куда девается? Глупо, ведь все равно...
- Что качаешь головой, бывший пленник Чаттерзи?.. - Хам внезапно
замолчал, растерянно пытаясь прорубить, что же такое он вымолвил; к чему это
было сказано; и вообще, что за странная вспышка.., настолько яркая после
стольких часов мрака, что некоторое время он ничего не видел кроме радужных
кругов перед глазами - архаичная привычка сетчатки ограничивать и без того
лишь видимое, не обладающее силой цельности.
- Спасибо, Хам.
- Что-о?!
- Спасибо за помощь. Да и сам ты теперь можешь идти на все четыре
стороны; ты свободен, Хам.
- За что?! За что спасибо-то?! Ни хрена ж себе! Ничего не понимаю!
Ничегошеньки!!! - Хам сжал страшно ноющие виски, пытаясь унять головную
боль. Ладони стали мокрыми от крови, капающей из ушей; он тупо созерцал их,
потом медленно вытер о рубаху.
- Ничего; артериальное давление, которое придумали самые развитые
обезьяны, еще властвует над твоим организмом. Но теперь в тебе поселился я,
а я уж не буду ждать века, вдвоем мы сделаем это быстро...
- Вдвоем?.. Это..?
- Прощай, теперь я навсегда с тобой.
Странное видение посетило вкусивший каплю нового мозг Хама, овладев его
зрением на небольшой промежуток времени, достаточный для того, чтобы след
его остался жить в телесной субстанции не как зрительный образ, но как
память горячего алмаза, погрузившуюся в клетки тела и заснувшую там на
определенный срок. Ему привиделся галечный пляж, горячее южное солнце, плеск
морских волн о берег и эти двое, обнаженные,.. он и она, устремившие полные
света карие глаза на него, сидящие обхватив колени на этом странном пляже,
одни, в тишине, если не считать плеска волн и криков чаек, в неподвижности,
в.., Хам понял это гораздо позже,.. в нераздельности. Чудеса! И еще, одна
незабываемая деталь. Хам понял, что это были именно ОН и ОНА не по
физическим признакам пола, которых у сидящих, похоже, не было вообще, а
по... чему-то другому, чего как раз не было у самого Хама и подобных ему.
Что это было?
- Низам.
- Не знаешь?
- Нет.
- Это твое имя? Отрицание?
- Да, как один из признаков утверждения.
- О?
- Да-да. Просто и ясно. Разум набрасывает сеть на нашу жизнь,
индивидуализирует нас в какой-то нише мира. Когда он стал сетью? Ведь он был
просто инструментом, послушным и тихим. Возможно, мы сами захотели иметь
своего личного деспота в голове, и разум стал им. Для этого нужно было
ограничить нас сетью так называемых "законов". Эти сети множились,
сплавлялись одна с другой, пока вообще не перестали пропускать даже малый
луч света. И тогда разум стал этими сетями, то есть стал законом,
управляющим жизнью. А так как жизнью, этой свободной анархичной силой,
нельзя управлять в принципе (ее можно только подавлять или найти ее
внутренний закон и стать им, чего разум сделать не в состоянии, ибо
рассматривает вещи извне, отделившись от них), разум стал диктатором... И
когда это кончится, одному богу известно. И поэтому мир так отчаянно
нуждается в "сумасшедших"; не тех, кому напялили на голову мешок и говорят
от его имени его голосом всякую чепуху, а тех сумасшедших, кому удалось
ослабить диктат разума, пробить в сети дырочку и узреть кусочек настоящего
мира не посредством пяти (или даже шести) чувств, а тет-а-тет, по-честному,
глаза в глаза, без всякой лжи... Чему из сказанного верить - решать тебе.
- Я верю всему.
- Даже если...
- Я верю безусловно, без "даже если..."
- Ну чтож. Тогда ты спасен.
- Спаси-бо.
* * *
Когда природа создавала эти горы, причудливо измяв верхнюю часть земной
коры и осторожно выветрив в складках пород картины собственных побед, она
(или оно) захотела взглянуть на все это не как творец, художник, знающий
каждый мазок на созданном им холсте, а как доверчивый зритель, с восторгом
впитывающий все, что преподносит ему мастер, на выставку которого он явился
во всем блеске своего неофитства. Она (природа) не может сразу вместить
того, что приходит извне. А раз есть что-то извне, значит любое творение
неокончено, каким бы гениальным оно не представлялось создателю, ведь сам
факт его отделенности от им созданного говорит... Ладно, об этом позже.
И природой был выявлен один из самых романтичных видов проявленных
форм, кой она обтесала, отшлифовала, поставила на две конечности и, взрезав
его грудную клетку, прободив один из самых важных органов его организма,
выпустила на свет до сих пор вкованный в кажущуюся мертвой субстанцию
сгусток пустоты, жажду заполнения, пузырь в пространстве, брешь в
непрерываемости вещества, заставляющую всеобщую сеть, стабилизирующую атомы
мира, содрогнуться раз, другой, третий... постоянно, вплоть до тех пор, пока
наконец сия сеть, полностью износившись... Но об этом говорилось выше.
Вышеназванная форма стала прямым эпигоном своего творца со всеми
вытекающими отсюда.., с накатывающимися из глубины веков или из-за глубин
горизонта волнами, покрытыми белой пеной, рождающими шум, не нарушающий
тишины, но и не создающий покой, ибо где же он, нету его.
И, подчиняясь отсутствию покоя, ибо не было еще того присутствия, коему
можно было перепоручить задачу призыва ищущих в свое лоно, она рисовала
пейзажи: горы, море, небо, облака, - в которые вносила толику собственной
фантазии, того, чего, как она полагала, не было в видимых ею формах. Скажем,
взгляд из земли в небо хмурого утеса, которому она в порыве лукавства
пририсовывала усы и нос... Ну и так далее.
Еще она рисовала портреты, в которых наблюдались... правильно.., те же
синдромы: облака в зрачках вполне приличных людей, кусты, растущие из
обычных парафиновых свечей... Ну и так далее.
Она умела жить так, как будто сию минуту готова была сказать адью
процессу жизни в ее теле и отправиться туда, откуда не возвращаются. И она
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг