уточнения:
- А если надежность новой модели не на высоте?
- Почему не на высоте? Восемь лан над землей, чтобы даже издали в
толпе хорошо видели повешенного. Разве мало? Нет, все гарантировано, у
меня отличные конструкторы.
Я постарался говорить сколько мог вежливо:
- Рад, что в министерстве Милосердия работают выдающиеся инженерные
силы. Я раньше почему-то думал, что процессы Милосердия больше нуждаются в
юристах. Но юристы в деле милосердия - это, конечно, рутина... Механик
милосердия, конструктор машинного прощения преступников, инженерное
вызволение убийц и предателей... Звучит свежо и вдохновляюще!
До него, наконец, дошла ирония. Его прежняя область - бухгалтерия -
относилась к профессиям, принципиально отвергающим насмешки. Он привык
мыслить категориями арифметики, но на улыбку мою ответил смехом.
- Верно: милосердие и инженерная техника! Но ведь раньше и такого
органа - министерства Милосердия - не было. Министерству Милосердия
приходится создавать свою милосердную технологию.
Против этого я возразить не мог.
- А ваши инженеры милосердия?.. Тайну сохранят?
- Все проверены на умение молчать. Но я пришел не с тем, чтобы
уверять тебя в их скромности, и даже не с тем, чтобы убеждать в
безопасности казни... Это было условием твоего страшного самопоклепа...
- Тогда зачем вы стали чуть ли не оплакивать мою горькую участь?
- Ну, как же? Кто другой бы придумал, только не ты!.. Семипалов -
изменник! Ну, Вудворт, ну, Бар, даже я... Но Семипалов!
Он сделал усилие, чтобы перейти от сетований к делу.
- Пришел выполнить три задания. А - газеты. Вот "Вестник Террора и
Милосердия", также "Трибуна" - последние номера. Б - Гонсалес. Против
открытого суда я категорически возражал. Я сказал Гамову: "Семипалов не
терпит Гонсалеса, предстать перед этим выродком, - простите, Гамов, ведь
он выродок, так я прямо сказал, - для Семипалова излишнее оскорбление.
Можно объявить, что был суд, но из-за важных государственных секретов
опубликовать стенограмму судебного разбирательства до окончания войны
нельзя." Вот так я сказал Гамову, и он согласился. Надеюсь, я угадал твое
желание?
Растроганный, я крепко пожал руку Пустовойта - ладонь с садовую
лопату, увенчанную короткими пальцами. Я готов был обнять его, но
воздержался - моя голова еле дотягивалась до его шеи, а руки не смогли бы
охватить необъятное туловище. И я почувствовал, что больше не имею права
говорить ему отстраняющее "вы".
- Спасибо, Николай. Ты угадал мое сокровенное желание. Итак, пункты А
и Б разъяснены. Слушаю пункт В.
Пустовойт немного замялся.
- Пункт В - твоя жена. Она потребовала у Гамова свидания с тобой.
Гамов отослал ее ко мне. Он предупредил, что ты опасаешься увидеть ее. Я
хотел отказать, но она так просила... Плакала в моем кабинете. Не сердись,
не сумел... Завтра утром она придет.
Я постарался не показать волнения.
- Что же теперь поделаешь? Раз свидание разрешено - свидимся.
До полуночи я читал газеты. "Вестник Террора и Милосердия" был
деловит и скучен. На первой странице напечатано извещение министра
государственной охраны Прищепы о том, что заместитель диктатора, министр
обороны Андрей Семипалов уличен в тайных сношениях с врагами и предается
Черному суду за передачу государственных секретов. Затем шло объявление
Гонсалеса - дело Семипалова будет заслушиваться в закрытом заседании, о
результатах судебного рассмотрения сообщат по вынесении приговора. И в
заключение сам тощий Пимен Георгиу, редактор "Вестника", предавался
короткому горестному размышлению о том, что сильны происки врага, велики
его средства обольщения, если такой выдающийся государственный деятель,
как Семипалов, попал в тенета вражеских разведок. И в конце своей заметки
он потребовал усилить нетерпимость к нетерпимому и ужесточить жестокость.
В общем, в "Вестнике" я прочел лишь то, что и ожидал прочесть.
Зато "Трибуна" удивила. Самый раз было бешеному Фагусте напасть на
все правительство Гамова, такое близорукое, что допустило в свой круг
платного агента врагов. А он вдруг углубился в философские размышления о
том, что нет ничего по-настоящему святого в современном мире. Вдуматься в
двойную измену - за океаном и у нас! Одна полностью опровергает другую -
политически, идейно, морально и психологически! Какие антилогические
следствия надо сделать из обнаруженного двойного предательства! Видный
сенатор Кортезии, возможный претендент в президенты Леонард Бернулли
изменяет своей стране в пользу Латании. Что ж, все ясно: умный политик
понял, что историческая справедливость на стороне Латании и нужно помочь
победе этой страны, а не своей. А в Латании второй человек в правительстве
изменяет Латании в пользу Кортезии. Тоже ясно: он увидел историческую
справедливость в стане врагов, а не в собственной своей деятельности. Но
сложите эти две ясности, и они погасят одна другую. И будет темно и
необъяснимо там, где только что было светло. И станет понятно, что
полностью непонятно, почему один изменяет своему символу веры ради
противоположного, а другой - противоположному, и нет морального
преимущества ни у одной из борющихся сторон.
Вот такую странную статью за своей подписью поместил в газете
редактор "Трибуны".
Утром вошла Елена. На столике еще стояла миска с похлебкой, я
отодвинул ее и предложил Елене стул.
Она с отвращением вдохнула запах варева.
- И ты эту гадость ел?
- В тюрьме ресторана нет, Елена.
Она села спиной к столу. Гурманом она не была, но плохо
приготовленную пищу не терпела. Ее мутило от любой несвежей еды.
- Почему ты в тюрьме, Андрей?
Я вглядывался в нее. За один день она постарела лет на пять. И эту
ночь, похоже, не спала. Покрасневшие глаза, припухшие веки - наверно,
много плакала.
Не дождавшись ответа, она повторила:
- Почему ты в тюрьме, Андрей?
- Спроси об этом Гамова. Он приказал меня арестовать.
- Я спрашивала. Еще не время говорить о делах вашего мужа, они пока
составляют государственную тайну, - так он ответил мне.
- Удовлетворись ответом Гамова.
- Не могу! Не хочу! Я должна знать, что случилось! Я твоя жена, я
имею право знать, что с моим мужем.
Иногда на нее хорошо действовало, если я перемежал серьезный разговор
легкой шуткой. Я попытался использовать этот прием.
- По-моему, ты сама видишь, что со мной. Арестован, сижу в тюрьме,
поел дурно пахнущее хлёбово. Скоро предстану перед судом. Мой друг
Гонсалес постарается показать, как велика его приязнь ко мне...
Она отмахнулась от моих слов, как от надоедливой мухи.
- Андрей, я хочу знать: ты виновен? Скажи одно, только одно - виновен
ты или невиновен?
- Об этом тебе скажет приговор Черного суда.
- Ненавижу Гонсалеса с его жестоким судом! Хочу слышать ответ от
тебя, Андрей!
Я начал волноваться. Она могла бы говорить со мной по-иному. Мы
прожили вместе не один год. И хоть неровно шла наша совместная жизнь, зато
не было случая, чтобы мы что-то таили друг от друга. Я зло произнес:
- Удивляюсь тебе, Елена! Ты знаешь меня как никто другой. Тебе этого
мало? Ты требуешь, чтобы я открыл государственные тайны?
Она сжала виски. На висках пульсировали синие жилки.
- Не нужны мне ваши тайны! Виновен ты или невиновен? Этот вопрос
стучит в моей голове! Пожалей меня, скажи правду!
- Правду о людях история говорит после их смерти. А при их жизни
правду только чувствуют. Сердцем чувствуют, Елена!
- Ах, мое сердце ничего не открывает! Я так любила тебя, так
гордилась тобой! Ты замечательный человек, ты выше меня, но так предан
своей работе, своим успехам, что очень часто тебе вовсе не до меня. И я
должна это терпеть - вот так мне говорило сердце, и я верила. А сейчас не
знаю, чему верить, не знаю даже, кто ты на самом деле...
- Не знаешь, кто я на самом деле? Так я переменился?
- Не переменился, нет. Прости, у меня путаются мысли... Ты поднялся
на такую высоту, второй человек в стране... И я видела - тебя мучает, что
второй, ты раньше, на старой своей работе, всегда был первым. Кто-то
значительней тебя, ты переживаешь, только сдерживаешься... Я так
сочувствовала тебе, Андрей! А теперь эти страшные обвинения...
- Елена! Прекратим этот разговор.
- Не прекращу! Скажи мне правду! Что ты ненавидишь Гамова, я знала.
Но неужели из-за соперничества с ним пошел на предательство? Отвечай, это
правда - твоя измена?
- Елена, снова прошу - прекрати!
- Отвечай! Да или нет? Почему не отвечаешь! Значит, правда?
Тогда я сорвался. Я был в отчаянии.
- Дура! Столько лет прожила со мной, столько твердила о понимании. О
восхищении!.. "Всюду пойду за тобой! Где ни будешь, будем вместе!"- не
твои слова? Что осталось? Где восхищение, где понимание? Простая вера в
мою порядочность - где она? Какая тупость!
Она снова приложила руку к пульсирующей жилке на виске.
- Андрей! Ты заменяешь объяснение оскорблениями. Раньше ты не
обращался со мной так грубо. Не хочешь ответить - сама скажу. Ты не тот,
которого я знала столько лет, которым так восхищалась, которого так
уважала. Ты переродился, Андрей. Тебя отравила власть, ты захотел еще
большей власти... Эти чудовищные обвинения... Они непереносимы!.. Но сам
ты, сам ты!.. Почему сам не признаешься? Стыдишься, что обманул мою
любовь, мою веру в тебя?
- Мне нечего стыдиться, Елена! Я действовал так, как велит моя
совесть и мой долг. И знай: я больше не дорожу любовью, что рушится при
первом ударе. "Где б ни был ты, я буду везде с тобой". Я в тюрьме, а ты?
Ты рядом со мной?
- У меня нет твоей вины...
- Да, моей вины на тебе нет. И поэтому ты не заслужила тюрьмы. Можешь
гордиться этим. Гордись, что не давишься вонючим хлёбовом, что не
предстанешь перед ангелоподобным дьяволом Гонсалесом... Столько причин для
гордости!
- Признался! - с мучением произнесла она. - Во всем признался!
- Признался, но не во всем! До полного признания еще не скоро. Пока
признаюсь только в том, что передавал врагам государственные секреты и
получал за это деньги, огромные деньги, они на моих счетах в иностранных
банках. Признаюсь, что вел тайную борьбу с Гамовым и мечтал захватить его
трон. И приму за эти мои поступки всю тяжесть ответственности. Но это еще
не полное признание, Елена, хотя оно так ужасает тебя. Придет время, и
каждому откроется сущность моей вины. И ты только тогда по-настоящему
ужаснешься! Безмерно, неизбывно, непрощаемо ужаснешься! А теперь уходи!
Мне тяжко смотреть на тебя.
Она поднялась и пошла к двери. Она пошатывалась. У двери она
остановилась и обернулась. В лице ее не было ни кровинки.
- Последнее слово, Андрей. Ты сказал, что не дорожишь любовью,
которая рушится от первого удара. Твое право - дорожить, не дорожить. Я
дорожила нашей любовью. Мы ссорились оттого, что мне ее временами не
хватало, тебя не хватало. А твоя любовь была мне так бесконечно дорога...
Рушится от первого удара... Не просто рушится, Андрей. Есть удары, которые
не только уничтожают, но и выворачивают все наизнанку. Ненавижу тебя!
Ненавижу за то, что так долго, так искренно любила, так верила в тебя...
Ненавижу и презираю!
Она рванула незапертую дверь. Я пересел с койки на стул - поближе к
открытому окну. Сквозь густую решетку проскользнуло солнце, и на полу
обрисовалась решетка из света. Камера была полна теней и призраков. У меня
так болело в груди, что было больно дышать.
13
Меня казнили в полдень при полном сиянии солнца. Штупа мобилизовал
все ресурсы метеогенераторов, чтобы ни одна шальная тучка не приблизилась
к Адану. Толпа на площади стала собираться с утра. Тюремная машина шла
посередине - две охранные впереди, две позади. Из первой машины вылезли
Гонсалес и Пустовойт, с ними их прокуроры и судьи. Палачи в траурных
мундирах Черного суда уже ждали на площадке, где смонтировали виселицу. Я
прикинул на глаз - Пустовойт не обманул, от перекладины, на которой висела
веревка, до земли было точно восемь лан. В стороне стоял оркестр -
заглушать мои прощальные вопли, если начну кричать. Все шло по росписи.
Я поднялся на площадку и оглядел площадь. Тысячи глаз сходились на
мне, как в фокусе. Толпа безмолствовала. Вдали в машине я увидел Пеано.
Впервые на его лице не сияла улыбка, он плакал обыкновенными человеческими
слезами. "Не знает!"- подумал я и отвернулся. Ни один из членов
правительства - кроме торжественных Гонсалеса и Пустовойта и плачущего
Пеано - не пожелал украсить своим присутствием мое прощание с жизнью. Я
поискал глазами Елену, ее тоже не было. Я стал под виселицей. Один из
сотрудников Гонсалеса зачитал приговор, поворотясь ко мне лицом, потом
поклонился мне и пропал позади. Ни одним голосом толпа не одобрила и не
осудила приговор. Мне показалось, что от меня ждут прощальной речи. Я
сказал палачам:
- Не будем терять времени.
На меня накинули кожаный мешок, стянули его в ногах и талии ремнями,
набросили на шею петлю, стали ее прилаживать. На площади свободно светило
солнце, в мешке был душный мрак. В этот миг я понял, почему плакал Пеано.
Он плакал не потому, что не знал, а потому, что знал! Он пришел реально
прощаться со мной! На площади совершалась реальная драма, а не красочный
спектакль. Меня обманули, меня казнили по-настоящему! Я дернулся от
внезапно ударившего испуга. Тело мое взлетело вверх и стало невесомым. И
всего меня охватил мрак - уже навеки.
Часть четвертая
НАСТУПЛЕНИЕ
1
Мое тело грохотало. Это не метафора, а физика. Все во мне надрывалось
- ноги хрипели, руки лопотали, сердце барабанно било, шея скрипела,
ресницы тонко звенели, уши визжали, волосы по-змеиному шипели и судорожно
шевелились - и все эти звуки складывались во всепоглощающий гуд. И ничего
больше не было в мире, кроме моего безмерно гудящего, ставшего всей
вселенной тела. И я уже знал, что надо открыть глаза, чтобы оборвать этот
терзающий гуд, пока сам я не рассыпался на тысячи камертонящих частей. Я
вобрал в себя воздух - и он тоже что-то свое тихо и зло просвистел - и
разорвал себя воздухом на тысячи осколков. Я чувствовал, что мчусь во все
стороны, что меня больше нет, а есть лишь куски, уносящиеся в темную
пустоту. Меня пронзил ужас небытия. Я раскрыл глаза.
Я лежал на кровати. Рядом на скамеечке сидел Павел Прищепа. У кровати
громоздился Николай Пустовойт.
- Наконец-то! - воскликнул Пустовойт и повторил с облегчением: -
Наконец-то!..
У Павла подрагивали губы. Он наклонился ко мне.
- Андрей, ты меня понимаешь? Как ты себя чувствуешь?
Я ответил с трудом - ничто во мне уже не звучало, язык больше не
дребезжал, как жестяной лист на ветру, но речь не давалась:
- Понимаю. Как чувствую - не знаю. Говори, Павел.
- Я прилетел на твое пробуждение и должен сразу же улететь. Новостей
пока немного. Главная - что ты очнулся. Почему-то ты пробыл без сознания
дольше, чем ожидалось. Гамов тревожился.
- Что на фронте?
- На фронте по-прежнему плохо - Флория наполовину потеряна. Там
мятежники стреляли в спину нашим отступающим солдатам. Аментола собирает
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг