- Не к спеху. Покушение не удалось - это единственно важное. И
Сербин, прикрывший меня от кинжала, выздоравливает. Будем опубликовывать
фальшивки о Бернулли? Ваше мнение, Вудворт?
- У нас просто нет другого выхода, Гамов. Бернулли человек умный и
злой, но преувеличивает не только свои дарования, но и то, что в его
честность так уж все верят.
- Главное, чтобы Аментола поверил в его нечестность, - добавил я. -
Прищепа собрал такой букет данных против Бернулли, что их трудно
опровергнуть. Да и кто захочет опровергать? Не Аментола же.
Гамов весело проговорил:
- И Бернулли соглашается, что Аментола публично не усомнится, что его
враг - изменник. Но он предупреждает, что наша хитрость не обманет
президента, а заставит задуматься, верна ли его политика. Аментола уже в
нерешительности, как держаться. Если он изменит своим обещаниям союзникам,
вся наша операция с Бернулли станет пустышкой. Нужно что-то еще придумать
- и поубедительней похищения сенатора.
Вудворт сказал, что у него нет никаких новых предложений. Я
промолчал. У меня появилась одна идея. Но нужно было время, чтобы самому в
ней утвердиться.
12
Теперь каждую свободную минуту я возвращался мыслью к этой идее -
рассматривал ее со всех сторон, оценивал ее эффективность. И все снова и
снова вспоминал сцену у водолетчиков, когда Гамов призывал молодых парней
умирать за родину. В чем была сила его призыва? Да именно в том, что он
призывал их не к славе, не к наградам, не к почестям, а к величайшей
человеческой жертве. Он знал главную цель, главную задачу человека - быть
нужным. Мера нужности есть истинная мера собственной высоты. Так мать
бесконечно нужна своему ребенку - в том и значение матери, величие ее
творящей функции в человечестве. Так и отец нужен семье, так и дети нужны
стареющим родителям. Нет, как часто путали собственную пользу с нужностью
себя для других! Ибо пользу может принести любой, носитель пользы
заменяем, а нужность незаменяема. Нельзя заменить отца, нельзя заменить
мать, можно лишь воспользоваться пользой от других, мать и отец
единственны. И Гамов, глядя в распахнутые глаза юнцов, самым высоким
пониманием понял, чего от него ждут и на что он вправе рассчитывать. И он
приписал им великую нужность для родины, одарил их величайшей честью: без
вас, сказал он, мы не сможем. Мы готовим вас на грозный час - спасать нас
всех, ибо только вы одни, только вы и никто другой способны нас спасти.
Так будьте достойны самого священного - самих себя будьте достойны! Вот
так он воззвал к ним, и они ответили на призыв восторгом и благодарностью.
Ибо всей душой поняли, какая в них видится великая нужность, какой их
одарили честью - и ликовали, что так огромно оценены!
Теперь и я знал, как поступать.
Я попросил у Гамова совещания с Вудвортом и Прищепой.
- Вы потребовали придумать что-то новое, гарантирующее успех игры с
Войтюком, потому что похищение и лжеобвинение Бернулли может не дать такой
гарантии, - так начал я. - Я предлагаю объявить меня изменником родины в
пользу Кортезии и приговорить к смертной казни.
- Изменником? - вскричал Прищепа.
- К смертной казни? - еще громче крикнул никогда не повышающий голоса
Вудворт.
- Изменником и к смертной казни, - повторил я.
Гамов не выговорил ни слова, только смотрел округлившимися глазами. И
по его молчанию, по взгляду, полному напряженной мысли, я вдруг понял, что
именно такого предложения - или чего-то близкого к нему - он и ожидал от
меня. Он довольно спокойно произнес:
- Обоснуйте свою идею, Семипалов: она все же парадоксальна.
- Все очень просто и очень логично. Какая была главная задача
операции с Войтюком? Уверить Аментолу, что разыгралась тайная борьба за
власть между Гамовым и Семипаловым и что Аментоле надо делать ставку на
Семипалова, ибо мир с Гамовым невозможен. И что сил у Гамова хватит
отразить наступление на одном фронте, но удара со всех сторон, натиска на
Латанию ее бывших союзников ему не преодолеть. В это Аментолу удалось
убедить, но яростное сопротивление Бернулли заставило президента
заколебаться. Мы объявили Бернулли своим агентом, но самого его не
заставим публично признаться в предательстве - и это сохраняет почву для
сомнений. Если же объявить всему миру, что я передавал Кортезии важнейшие
государственные секреты, места для сомнений не останется. Таким образом
достигнем двух успехов: подтвердим истинность сведений, которые передал
Войтюк, и окончательно опорочим Бернулли, подвергавшего сомнению эти
сведения.
- И ради этого вы соглашаетесь добровольно предать себя смертной
казни? - Вудворт еще не отошел от потрясения.
- Соглашаюсь быть осужденным на смертную казнь, Вудворт. Не более
того.
Гамов задумчиво проговорил:
- Логика в идее есть. И хорош повод - похищение Бернулли. Сенатор мог
и услышать, что в нашем правительстве имеется высокопоставленный
предатель, на которого делают ставку. И информировал нас об этом.
Я прервал его:
- Итак, суд и смертная казнь. Предлагаю публичное повешение, оно
более впечатляюще. Кому поручим казнь - Гонсалесу, которого я не люблю,
или моему душевному другу Павле Прищепе?
- Семипалов, иронизировать еще не пора. Раньше решим - принимаем ли
ваше предложение о публичном обвинении?
- Очень дельное предложение, - спокойно сказал Прищепа.
- Принимаем, - почти с отвращением подтвердил Вудворт.
- И я согласен. Судья - Гонсалес. Тайну ему не раскрывать, он должен
думать, что судит настоящего преступника. Но казнь выполнят специалисты
Пустовойта. Пустовойта введем в тайну, без этого, Семипалов, вас просто
повесят, а не инсценируют казнь.
- Вы верите в способность Пустовойта сохранять тайны?
- Больше, чем в самого себя. Пустовойт обеспечит вашу смертную казнь
без смерти. И хорошо позаботится о вашей недолгой жизни после смерти. -
Гамов разрешил себе улыбнуться. - Недолгой только в том смысле, что ваше
послесмертное существование продлится лишь до начала нашего
контрнаступления. Разгром маршала Вакселя проведете вы сами. Вы откроете
жене тайну осуждения и казни?
Я уже имел готовый ответ.
- Ни в коем случае. Елена не способна что-либо скрывать. Если и не
словами, то выражением лица она выдаст, что не предается горю. Нельзя
рисковать таким опасным фактором, как настроение моей жены.
- Согласен. Сколько вам нужно времени до разоблачения?
- Хватит двадцати четырех часов.
- Отлично. Завтра днем вас арестуют. Желаю успеха!
Я ушел к себе. Почему Гамов без возражения принял мое
самопожертвование, я понимал - он строил на нем нужный нам всем расчет. Но
спокойствие Прищепы меня обидело. Мы были друзьями, он мог найти слова и
потеплей хладнокровного согласия. Я поклонился всем без рукопожатий, мне
трудно было пожать в эту минуту руку Прищепы.
Главным в предоставленных мне двадцати четырех часах была подготовка
к новой обманной операции. Я вызвал Войтюка.
Он переменился в лице, когда посмотрел на меня. Настроение у меня, и
вправду, было не из радостных. Самооплевывание, даже обманное, не
принадлежит к числу дел, вызывающих во мне восторг.
- Что с вами, генерал? Вы нездоровы?
- Гораздо хуже, Войтюк. Нам грозит разоблачение.
С тайной радостью я увидел, что он перепугался до бледности. В этом
человеке объединялись смелость и трусость, наглость и способность к
искренней любви - к жене, а не родине, естественно. Впрочем, философы
утверждают, что наглость есть выражение трусости, а предательство
соседствует со способностью к любви. Так что с позиции философии характер
Войтюка был сконструирован удовлетворительно.
- Как вас понимать, генерал?
- Вы уже слыхали о разоблачении сенатора Бернулли? Он был нашим
агентом, о чем вы меня, между прочим, не информировали.
Войтюк напомнил, что он информирует своих хозяев о наших секретах, но
что происходит в самой Кортезии, ему не сообщают.
- Верно. Вы могли этого не знать. Но разведка Аментолы дозналась, что
Бернулли - изменник. Чтобы избавить его от казни, Прищепа вывез его тайно
к нам. Скоро состоится спектакль его торжественного награждения за услуги
нашей стране. Вы уверены, что Бернулли не знает о вас?
- Надеюсь на это.
- Не надейтесь. Вудворт, ваш недавний начальник, а также давний друг
Бернулли, информировал меня о своем первом, после долгой разлуки,
разговоре с сенатором. Тот сказал, что в нашей среде имеется какой-то
предатель на высокой должности. Бернулли узнал это от приятеля-банкира,
который перевел в один из банков Клура огромную сумму для этого
высокооплачиваемого предателя.
- Владелец счета - анонимный! - Войтюк все больше бледнел. - Им будет
трудно дознаться, что это вы.
- Трудно, но возможно. И еще один тревожный сигнал. Разговоры с
Бернулли ведутся без меня. Формально я занимаюсь военной стратегией, а не
политическими проходимцами. Но мой друг Прищепа вдруг перестал пожимать
мне руку и старается со мной пореже встречаться. И Гамов в последние дни
не вызывает к себе. Если это не признак беды, то не знаю, какие вообще у
беды предварительные признаки.
- Очень тревожный знак! Что вы собираетесь предпринять?
- Хладнокровно ждать.
- Простите за вопрос... Чего ждать?
- Либо снятия подозрений, либо ареста. Третьего не дано.
Войтюк размышлял несколько секунд.
- А если я предложу вам третье?
- Что именно, Войтюк?
- Бегство в Кортезию.
- Вы считаете это возможным?
- Завтра буду знать.
- Почему завтра?
- Сегодня ночью передам, что узнал от вас. Попрошу убежища для вас и
для себя. Хотя не ставлю нас вровень, но все же и мне не хочется попадать
в клещи Гонсалеса... Завтра мне ответят - возможна ли и какова, так
сказать, техника бегства.
Этого мне как раз и хотелось - чтобы он поскорей передал информацию о
моем возможном аресте.
- Согласен. Действуйте.
После ухода Войтюка я связался с Гамовым.
- Вы слышали наш разговор. Надо уменьшить отпущенный мне срок
свободы. Хорошо бы арестовать меня за час до возвещения плана бегства.
- Вы не хотели бы узнать, каким образом вас спасут?
- Грубый ход. Хорош для политика, притворяющегося предателем, но не
для настоящего предателя. Ведь пришлось бы сделать попытку реально бежать.
Схватите потом Войтюка и узнаете, что он назвал "техникой бегства".
- Убедительно. Арестуем вас не днем, а утром.
Арестовали меня, когда я проводил заседание директоров военных
заводов. Сам Прищепа явился брать меня под стражу. Среди конвойных я
увидел и Семена Сербина, когда-то оскорбленного и прощенного Гамовым, а
потом заслонившего Гамова от кинжала собственной грудью. На меня Сербин
смотрел с ненавистью, словно я нанес ему непрощаемое оскорбление.
- В чем дело, полковник? - спросил я с возмущением. - Почему вы
являетесь без предупреждения, да еще с дивизией охранников?
Он показал мне какую-то бумагу.
- Приказ диктатора арестовать вас, Семипалов.
- Да вы с ума сошли, Прищепа! Меня арестовать?
- Прочтите приказ о вашем аресте.
- Возмутительное недоразумение! Чей-то гнусный поклеп! - воскликнул
я, прочитав приказ Гамова.
- Это вы объясните Черному суду А пока следуйте за мной.
Собравшиеся в моем кабинете зашумели, переговаривались,
переглядывались, то возмущенно, то удивленно. Конвойные отстранили всех,
кто встал на дороге. Сербин грубо толкнул меня в плечо. Я обернулся.
- Сербин, есть мера всякой наглости!
Он зло засмеялся.
- Шире шаг! Торопись на казнь. Остановишься, еще наддам!
Это уже выходило за границы законного ареста! Я с укором посмотрел на
Прищепу. Он прикрикнул на Сербина. Солдат отстал, но я чувствовал спиной
его ненавидящий взгляд. У дворца стояла зарешеченная машина. Набежавшая
толпа молча наблюдала, как меня усаживали в нее и как рядом разместился
вооруженный конвой. В последний момент Прищепа отстранил Сербина и тот сел
во вторую - сопровождающую - машину.
Спустя десять минут я уже находился в одиночной камере. Дежурный
офицер тюремного корпуса объяснил мне, что пища дважды в день, что бумагу
и ручку для заявлений я могу получить у него, что крики, ругань и прочий
шум воспрещены.
- Обещаю головой о стены не биться, - сердито заверил я.
Прищепа сухо добавил:
- Я вас арестовал, Семипалов, и на этом мои обязанности кончились.
Отныне вы в ведении Черного суда. Можете вызвать прокурора, либо
работников министерства Милосердия.
- Я требую встречи с Гамовым.
- Требовать от диктатора, чтобы он явился к вам, вы не можете. Но
просить не возбраняется.
- Тогда передайте диктатору, что прошу свидания с ним.
Оставшись один, я сел на койку и засмеялся. Смех превращался в
истерический хохот. Я только постарался, чтобы неожиданное веселье не
прозвучало чрезмерно громко - по коридору, наверное, ходили тюремщики, им
незачем задумываться, почему я хохочу. А смеялся я оттого, что осознал
непредсказуемость своей судьбы. Все, что делал, я делал по своему
свободному решению. Но мной, я видел это все ясней, командовала высшая
сила, логика обстоятельств. Она, эта высшая логика, и принуждала меня
принимать те неизбежные решения, которые становились свободными моими
хотениями. Сказал бы кто-нибудь мне неделю назад, что я сам засажу себя в
тюрьму и потребую над собой жестокого суда! Я бы вместо хохота выдал
такому провидцу оплеуху. Но вот я в тюрьме, жажду суда и могу только
хохотать, что так нежеланно поступить со мной потребовало мое собственное
свободное желание.
Отворилась дверь и дежурный сообщил, что моя просьба о встрече
диктатору передана, но он во встрече отказал.
Я лег на койку и приказал себе уснуть. Много дней я уже не высыпался
по-хорошему. Я закрыл глаза, но сон не шел. Я вскочил и зашагал по камере
- семь шагов от двери до наружной стены, семь шагов обратно. Я все больше
чувствовал себя настоящим заключенным. Даже моим собственным решением -
ходить либо лежать - командовала высшая сила: тюремная неотвратимость.
Вечером меня посетил Николай Пустовойт.
Он вошел, и просторная камера вдруг стала тесной, так заполнил он ее
своим массивным телом. Если он тоже попадет в тюрьму, ему надо будет
требовать другой камеры, в моей он не поместится. Он сел и горестно
покачал головой. И я снова поразился как чему-то впервые увиденному, как
мала его голова на мощных плечах, как коротки толстые пальцы на длинных
руках и как чрезмерно велики нос и губы на маленьком - не в тело - лице.
- Андрей, зачем ты это? - простонал он и жалко покривился - так он
выражал сочувствие. Между прочим, он никогда не был со мной на "ты".
- Вот уж не ожидал, чтобы ты!..
Меня охватил страх, что его не ввели в тайну моего ареста и что он не
знает, какая ему отведена роль в спектакле моей казни.
- Разве вы, Пустовойт?.. - Мне не хотелось в такой момент переходить
на ты.
Он сообразил, что меня встревожило.
- Не волнуйся. Повесим по первому классу. Будешь на веревке крутиться
и дергаться, но даже на секунду не прервешь дыхания. Вешать будем мешок, а
не человека в мешке. Новая модель, испытаем ее надежность на тебе.
Он упорно не хотел восстанавливать прежнего "вы". Я не удержался от
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг