- Поставьте... потом... две свечки у Николы Морского...
* * *
Я не буду описывать в подробностях то, что делал в ту печальную ночь. У
старика вены были исколоты - так что можно было смело вставлять иглу Дюфо.
Капельницу я устроил с помощью вешалки-треноги. И повернул вентиль.
Олимпиада Дмитриевна, которой я тоже сделал укол омнопона, глядела
полусонными-полубезумными глазами. Она сидела напротив Афанасия
Неофитовича, на стареньком стуле, сложив руки на коленях и поставив ноги в
вязаных тапочках на вязаный же круглый половичок.
- Долго это? - шепотом спросила она. И вздохнула. - Ему же не больно,
правда?
- Нет. Вы же видите - он спокойно спит.
Тянулось время. Когда кончился один флакон, я подсоединил другой.
Вернулся на кухню, выпил принесенной с собой водки.
Олимпиада всхлипывала за стеной. Потом всхлипывания стали переходить в
подвывания. Я поежился. Не услышали бы соседи, не подняли шум... Впрочем,
если услышат - хорошо. Подтвердят нашу версию.
Когда я вернулся в комнату, Афанасий Неофитович не дышал.
Конечно, это еще ничего не значило. Я хотел снова уйти на кухню, но
Олимпиада Петровна вдруг сказала:
- Хватит ему. Вы уж простите, Алексей Дмитриевич, но я...
Тут она поднялась и пошла к телефону, висевшему на стене в прихожей. Я
не двинулся следом. Я ждал.
Когда же послышался сдавленный голос: "Алло! Это "скорая"? - я в два
прыжка оказался рядом со старушкой, отнял трубку и прикрыл ее рукой.
- Зачем же вы, Олимпиада Петровна?
- Надо же вызвать "скорую"... В морг отвезти... - растерянно
пробормотала она.
- Не надо, - сказал я и повесил трубку.
Она отступила к входной двери.
Она тяжело дышала, и круглое лицо ее блестело от пота.
- Что же вы, Алексей Дмитрич, - тихо сказала она. - Насильно меня
будете, да?..
Я отвернулся. Пошел к Афанасию. Вынул иглу, снял с вешалки флакон,
поставил на тумбочку. Пощупал пульс, заглянул под веко. Черт его знает,
сто лет при мне никто не умирал. Я уж и забыл, что и как делается в таких
ситуациях...
Когда повернулся, Олимпиада Петровна стояла позади, в центре комнаты,
опустив голову. Она стояла прямо посреди круглого половичка, нахохленная,
как птичка, опустив руки со скрещенными пальцами. Под люстрой серебрились
редковатые волосы.
- Знаете, Алексей Дмитрич, - вдруг тихо сказала она. - Я ведь во время
войны в особом отделе служила... И чем только нам там ни приходилось
заниматься!.. Все временем оправдывали, войной.
Говорили: так надо. Надо, чтобы одни голодали, а другие получали
сносный паек. Чтобы по одному доносу человека везли в Серый дом. Чтобы
расстреливали только по подозрению в шпионаже. Или даже в малодушии...
Много греха у меня на душе, - тут она быстро взглянула на меня и
вздохнула. - Я мне ведь тоже в рай хочется. Верю я в Бога, не верю - это
неважно.
Важно, что за грехи все равно придется ответ держать...
Я выбежал на кухню. Руки тряслись и бутылка зазвенела о стакан, когда я
наливал водку. Выпил. Закурил. Делалось тяжело, муторно и страшно.
Внезапно сигарета выпала из пальцев: в комнате что-то стукнуло, потом
заскрипело и наконец, зашипело - звуки мне показались оглушительными. А
потом, сквозь скрежет и шипенье, раздалась оркестровая музыка и нежный
женский запел: "Уехал милый надолго... Уехал в дальний город он... Пришла
зима холодная, мороз залютовал. И стройная березонька поникла, оголенная,
замерзла речка синяя, соловушка пропал...".
Я выбежал в комнату. На столе играл древний патефон - тот, что в виде
чемоданчика, с заводной ручкой. Неестественной быстро кружилась черная
пластинка с большой красной наклейкой. Игла, похожая на обойный гвоздь,
скрежетала и шипела, но все же извлекала из черной допотопной пластмассы
звуки человеческого голоса.
А вокруг патефона тихонько, по-старушечьи, кружилась Олимпиада Петровна
и вполголоса подпевала.
- Перестаньте, Олимпиада Петровна! - сказал я севшим голосом.
И повторил громче: - Перестаньте! Соседи услышат!..
Она повернулась ко мне, кивнула. Иголка-гвоздь с визгом съехала с
пластинки.
- Это наша любимая песня, Алексей Дмитрич, - сказала она. - Афанасий
очень любил ее слушать: после ранения в госпитале он очнулся под эту
музыку и подумал, что оказался в раю. После передовой, после грязи и
крови... Белые стены, белые улыбчивые сестрички. И песня по радио...
Она снова затопталась на половичке, изображая танец, слегка надреснутым
голосом запела:
- Пропали три свидетеля, три друга у невестушки, и к сердцу подбирается
непрошенная грусть...
Она покачнулась, схватилась за край стола. Я было подхватил ее, но она
оттолкнула меня с неожиданной силой:
- Промчатся вьюги зимние! Минуют дни суровые! И все кругом наполнится
веселою весной... И стройная березонька листву оденет новую, и запоет
соловушка над синею ре... кой...
Она сползла на половичок, потянув за собой со стола скатерть вместе с
патефоном.
Патефон с грохотом упал на пол, раскрылся, пластинка брызнула во все
стороны черными брызгами. Прижав скатерть к груди, вперив глаза в потолок,
Олимпиада Петровна силилась выговорить:
- За даль... нею околицей... за моло... дыми вязами мы с милым,
расстава... яся клялись в люб...
И внезапно замолчала.
За спиной послышался шорох. Я обернулся и волосы зашевелились у меня на
голове: на своей постели приподнимался Афанасий Неофитович. Глаза у него
были раскрыты, пальцы скрючены, лицо перекошено страшной судорогой. Он
протянул руки вперед, открыл рот, что-то попытался сказать... Чудовищное
напряжение исходило от этой неподвижной каменной фигуры. И, кажется, я
расслышал:
- И было... три... сви... де... те... ля...
Он хотел допеть любимую песню, но внезапно со стуком захлопнул рот и
упал на спину.
* * *
Впопыхах я собрал все свои инструменты, лекарства, склянки.
Запихал в "дипломат" и стакан, из которого пил, и кое-как заткнутую
бутылку с водкой, даже пепельницу сунул туда же.
Схватил куртку, шарф и, не оборачиваясь, выскочил из квартиры.
В несколько секунд сбежал по лестнице вниз, спугнув какого-то бомжа,
который спал под батареей на площадке между этажами, - выскочил во тьму и
только тут перевел дух.
* * *
Ни на другой день, ни на следующий ничего не происходило. Я работал,
как обычно, в напряжении ожидая, что за мной вот-вот придут "оттуда", или,
по крайней мере, вызовет заведующая...
но нет.
И только в субботу, когда поликлиника была полупустая и я раньше
обычного закончил прием, в коридоре Инесса на ходу сказала:
- Ой, Алексей Дмитриевич, вы слышали? Старик со старухой покончили с
собой!
Я остановился, глядя на нее во все глаза.
- Ну да, покончили... - Инесса слегка попятилась. - Передозировка
омнопона, представляете? Сами себя кололи...
Наркоманы.
Я молчал, и Инесса еще неуверенней добавила:
- А я думала, вы уже знаете. Они ведь с вашего участка...
* * *
Оказывается, соседям все-таки показался подозрительным ночной шум. Они
вызвали "скорую" и милицию - но только вечером следующего дня. Взломали
двери. Их нашли на полу - лежали, обнявшись, на осколках допотопной
патефонной пластинки...
Это все, что я узнал. Больше о них не вспоминали.
Но мне и теперь, спустя много лет, время от времени чудится старческий
дрожащий голос:
- Алексей Дмитриевич! Зачем же вы нас отравили?..
И белый укоризненный палец тычет мне прямо в лоб.
А я каждый раз теряю дар речи, и не успеваю, не могу сказать правду: я
никого не травил. То, что я ввел Афанасию Неофитовичу, было обычным
солевым раствором, абсолютно безвредным даже для инфарктника. Если от него
что и разорвется - то уж скорее не сердце, а мочевой пузырь.
И единственное, что меня успокаивает - это вычитанная в детстве фраза:
"Они жили долго и счастливо, и умерли в один день". А можно ли не только
жить, но и умереть счастливо?..
* * *
Через некоторое время все это постепенно забылось. Я подумывал купить
дачу, но по-умному, так, чтобы лишний раз не засветиться. Странно бы было
лимитчику, не проработавшему и года, внезапно разбогатеть. А по-умному
можно было сделать, лишь имея большие деньги.
Зарплата - слезы, клиенты либо нищие, либо прижимистые. И тут
подвернулось новое дело. Я уже говорил, что у меня было два участка, а
тут, в начавшийся сезон отпусков, на меня свалили еще и третий. Передовик
же, да и доверие начальства, сами понимаете.
Вот на этом чужом участке я и пришел по вызову к смертнику.
Мужик едва за сорок умирал от рака. Жена его от переживаний слегка, и в
тот момент тоже была в больнице, а меня встретила племянница.
Симпатичная девица, за двадцать. Приехала к родне откуда-то из Сибири,
за больным дядей поухаживать. Ну, как это бывает, заодно получила
временную прописку, и заодно уж - не пропадать же прописке! - нашла
подходящую работенку в райзеленхозе, поступила в техникум, на вечерний.
Она была выше меня ростом. И, по-мужски прислонившись к косяку,
смотрела, как я ставлю укол.
От мужчины скверно пахло. И в комнатке, где он лежал, воздух был
затхлый и мертвый.
- Вы бы хоть проветрили здесь, что ли, - сказал я. - Да и помыть бы его
не мешало.
Девица дернулась:
- Вот вы и помойте!.. - потом тихо добавила: - В морге обмоют...
Благо, больной был под кайфом и ничего не слышал.
Я покачал головой.
- Понимаю, вы устали - но нельзя же так...
- А как? - нервно спросила она. - Я здесь и так из милости живу, вместо
служанки. Чуть что не так: "езжай в свою Татарку!" - это станция такая, в
Новосибирской области. А тут еще слег совсем. Он же мне покоя не давал,
пока мог. Да и сейчас еще...
Я прикрыл за собой дверь в комнату, где лежал больной - так, на всякий
случай.
- Пьяница он. И бабник, - сказала она. - Я ему за бутылками бегала, а
когда он заболел - стакан к губам подносила.
Помирать собрался - а стакан одним глотком выжирал, капли не прольет...
И чуть что: приживалка! Выселю тебя, и все. У меня сын на Севере - пусть
переезжает.
- Родной сын? - спросил я.
- Родной-то родной... Да он его в глаза не видел. Эта у него -
четвертая. Чувствительная очень. Пожила с ним чуть-чуть, носом покрутила -
и залегла в кардио. Пусть, дескать, без меня подохнет...
Я уже собрался уходить, когда она сказала:
- Все бы отдала, лишь бы поскорей от него избавиться! С ним один день
жизни должен к месяцу приравниваться! А то и к году.
- Та-ак, - сказал я. - А хоронить? А жена?..
Она молчала, закусив губу.
- Уколы хоть научитесь ставить, чтоб доктора каждый раз не вызывать.
Она странно поглядела на меня. Помолчала.
- Один бы поставила. Чтоб больше не мучился.
* * *
И ведь вызвала она меня еще раз. И еще. Мужик лежал весь в дерьме,
постанывал, и только глазами ворочал, да время от времени матерился -
водки просил.
- Я бы вам помог, - сказал я племяннице. - Вы понимаете меня? Но...
- Ничего не пожалею! - она даже лицом посветлела. - Сколько нужно,
скажите?
- Ну, заработок у вас небольшой... - начал было я.
- Ага, небольшой. Весь зеленхоз при машинах, даже бригадиры, не говоря
о мастерах.
- Ну, вы-то еще не мастер...
Короче говоря, мы сговорились. Лишнего я не взял, да и три флакончика с
эликсиром бессмертия для меня почти ничего не стоили.
Что стало со вдовой, когда она вышла из больницы, не хочу и думать.
Хотя в тех флаконах, пожалуй, хватило бы на двоих.
* * *
Потом я обнаружил, что все можно делать куда проще и эффективнее. Ну
зачем, скажите на милость, тратить лекарства по американскому способу?
Гораздо проще, например, инсценировать отравление суррогатом. Благо, у нас
почти все пьющие, и даже много и часто пьющие. Выпил - окосел - и умер.
То есть, плавно перешел из состояния временной эйфории в вечную.
Эвтаназия...
Именно этим способом я помог однажды избавиться молодой женщине от
мужа. Это был не человек - чудовище. Он бил и ее, и детей смертным боем, и
грозился забить насмерть.
Общественность и милиция, как всегда в этих случаях, считали, что это
дело семейное. Я делал заключения о побоях и регулярно сообщал в милицию.
Милиция иногда являлась - в виде плохо говорившего по-русски участкового -
узбека-лимитчика.
Иногда он даже выписывал штраф, а как-то раз, не выдержав общения с
тяжело настроенным хозяином, попытался упечь его на 15 суток.
Короче говоря, эта грязная скотина сдохла, как и положено скотине - в
токсикологии, куда его привезли по "скорой" (между прочим, я сам ее и
вызвал). Сдохла, перед этим выблевав из себя с кровью часть желудка.
* * *
Не понимаю, как, каким образом, - но с течением времени ко мне
обращались все чаще. Из других районов города, из области, и даже из
других областей. Я иногда соглашался помочь. Чаще - делал удивленное лицо,
разводил руками; иной раз говорил, что меня с кем-то путают. Помогал,
между прочим, по-разному. Не надо думать, будто я этаким "Доктором Смерть"
со своим страшным чемоданчиком и в резиновых перчатках тихо подкрадывался
к спящим больным. Все было совсем не так. Иногда - давал нужные лекарства.
Иногда дело ограничивалось и вовсе рекомендациями. Или таблетками. Я даже
рисковал - давал, скажем, глюкозу, уверяя, что это сильнейший алкалоид, яд.
Рекламаций не поступало...
Потом я обнаружил, что можно действовать и вовсе чисто - словом. Как
говаривал когда-то на лекциях наш любимый профессор - вы не поверите -
гинеколог, "слово материально". И оно действительно становилось
материальным. Я обнаружил, что от моего слова часто зависит не только
здоровье, но и сама смерть. Так, долгое время ко мне ходила одна женщина,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг