нечисти... Всё то, что называют нечистью, меркнет порой перед тем, что таится в
глубине людской души. Хотя, там есть и свет.
"Не бывает света без теней. Хоть это ты тогда уже понял?"
Травник медленно кивнул.
- Это - понял.
ТЕНЬ
- Можно ли о чем-нибудь жалеть, когда приходит зима?
- Что?
- Я говорю, как можно о чем-то сожалеть, когда приходит зима? Оглянись
вокруг: весь мусор, канавы, сучья и буераки, всё застарелые раны земли укрыты
этой белой непорочной пелёной.
- Ну, не знаю... Слишком уж похоже на смерть.
- Ну и что, что похоже! разве это так важно? Мы всё когда-нибудь умрем и
всё когда-нибудь воскреснем. Лучше представь, как по весне всё здесь расцветет.
Это ли не счастье - жить и видеть год за годом подобное чудо? Чёрт... Зуб
болит...
- Потерпи до вечера, а там разведем костёр, я тебе настой приготовлю.
- А поможет?
- Отчего нет? Дело нехитрое. Это он у тебя от холода ноет.
- Да, жаль, что сейчас не лето...
- Как можно о чем-то жалеть, когда приходит зима?
Собственные слова, вернувшись с тенью дружеской усмешки, произвели на
путника странное впечатление: остановившись, он глянул озадаченно и вдруг
расхохотался.
Он смеялся так звонко, легко и заразительно, что спутник его не выдержал и
рассмеялся тоже.
Не в меру восторженному поклоннику зимы было лет двадцать, двадцать пять -
трудно сказать точнее, потому как хоть и был он строен, и двигался по-юношески
легко, но сложен был совершенно по-взрослому, бороду свою, густую и чёрную,
носил уже далеко не первый год, да и голос имел что надо - глубокий, гулкий
бас.
Спутник его казался помоложе и победнее, и если первый в своем зеленом
жупане и мехом подбитом плаще выглядел этаким франтом, то второй был одет не
так броско, зато добротно, как одеваются для дальней дороги местные крестьяне
или горцы. Шёл он, опираясь на посох и слегка прихрамывая, нес за спиной
потрепанную котомку. Из-под чёрной, катаной, самого простецкого фасона шляпы
выбивались спутанные пряди рыжих волос.
Эти двое, похоже, были в пути уже не первый день, пробираясь не то в
Равенцы, не то в Галлен: дорога - укатанный санный проезд - могла завести и
туда, и туда, и поскольку до развилки было ещё далеко, то повстречавшись, оба
шли вместе, сведенные зимой, судьбой и дальнею дорогой, да может, ещё тем
странным зудом, что круглый год уводит прочь из дома охотников, бродяг, поэтов
и воров.
В это время года здесь было мало дичи и нечего было красть.
Жуга - так звали рыжего странника, или, по крайней мере, так он сам себя
называл.
Поэт звался Вайда.
Была зима. Бесцветная, равнодушная, не очень холодная, но такая буранная,
такая обильно-снежная, что старики в деревнях только диву давались, глядя
поутру в окошко - не могли они припомнить такой зимы, сколько ни ворошили в
седой усталой памяти долгий свой век. И летописи молчали, а если и не молчали,
то отсылали в прошлое так далеко, что сомнение брало - полно! да было ли это? И
неужто жили люди в ту пору? - качали головой старики и лезли обратно на печь,
кряхтя недужно.
Наконец, бородач отсмеялся.
- Срезал ты меня, Жуга! - молвил он, утирая выступившие слезы. - Ох,
срезал! Не о чем жалеть, значит? Да... И всё равно - до чего же удивительная
пора! Вот, послушай-ка...
Спят осины и березы.
Убаюканный морозом
Больше не журчит ручей.
Разноцветье облетело,
Только изредка на белом
След, и тот - не ясно, чей.
- Здорово, - одобрил Жуга. - Сам придумал?
- Ага... Ого, гляди-ка! - Вайда неожиданно остановился. - А вот и след...
Что скажешь, а?
Жуга подошел ближе и нагнулся рассмотреть. Снял шляпу, взъерошил пятернёй
волосы на затылке.
- Ну, этот-то след, как раз, очень даже понятно, чей.
- Да я не об этом! - отмахнулся тот.
- Я понял, что не об этом... - кивнул Жуга.
Мела поземка, но свежий снег на обочине, ещё белый и рыхлый, тронула
легкой походкой чья-то маленькая босая нога.
- Нешто человек? - поразился Вайда.
- Да вроде бы... - несколько неуверенно согласился Жуга. - Ребенок,
наверное, или девчонка... Других ты не видел следов?
- Нет... Что за притча! И охота же кому-то вот так - босиком по снегу!
Жуга выпрямился и огляделся окрест.
Белые, укрытые снегом поля были пусты - ни кустика, ни деревца, ни
человека, ни зверя, лишь далеко впереди темнела опушка зимнего леса.
- Никого?
- Никого.
- Ну, дела...
Потоптавшись, оба переглянулись, пожали плечами и молча двинулись в
дальнейший путь.
Смеркалось.
Ближе к ночи совершенно неожиданно потеплело. Небо затянула сизая облачная
пелена. Большими пушистыми хлопьями повалил снег. Вскоре двое приятелей
добрались до леса. Ветру сюда пути не было, снег падал чинно, степенно и мягко
кружась. Побродив окрест, Жуга облюбовал небольшую поляну, Вайда выбор одобрил,
и решили заночевать прямо здесь. В темноте расчистили место, из-под седой
разлапистой ели надергали сушняка, и вскоре под котелком заплясал, зябко
похрустывая дровами, робкий зимний костерок.
Вайда расположился поудобнее, стянул, покряхтывая, сапоги, и поставил их
ближе к огню; посмотрел с неодобрением на свои сбитые, в мозолях, ноги и полез
в сумку за провизией.
Жуга в свою очередь развязал мешок, повытаскивал каких-то засохших, узлом
скукоженных кореньев. Вынул нож, искрошил в котелок два-три корешка, задумался
на миг и добавил ещё. Вода вскоре закипела, приобрела неприятный бурый цвет.
Жуга размешал варево, ловко подцепил котелок и поставил его на снег. Помахал
рукой, сморщился.
Вайда нерешительно покосился на остывающий взвар, понюхал и скривился:
- Это что... вот это - пить?
Жуга усмехнулся:
- Полощи.
- А-аа...
Рифмач придвинулся поближе, взял протянутую другом берестяную кружку,
зачерпнул и подождал, пока не остыло. Попробовал, выплюнул. Ещё раз и ещё.
Жуга поворошил прутиком костёр, глянул выжидательно.
- Всё ещё болит?
- Вроде, как потише...
- Зачерпни ещё... да погоди ты - горячо...
- М-мм... Слушай, а ведь и впрямь - помогает!
- Ну, так... - понимающе усмехнулся тот.
В котелке убыло. Вайда потянулся было снова, да передумал и отложил
кружку.
- На завтра решил оставить?
- Ага.
- А чай где заваривать? Выливай, ну его, к лешему...
Натаяли свежего снега, засыпали чаю. На расстеленном платке разложили
хлеб, две-три луковицы, тугое кольцо копчёной колбасы. Некоторое время молча
жевали, прихлебывали, обжигаясь, прямо из котёлка. Вайда, заметно повеселевший,
ел вкусно, с охотой. Откинулся на одеяле.
- Ух, хорошо... Ну, спасибо тебе, друг Жуга, ох спасибо! Мне ведь, право
слово, спасу от этого зуба не было. Знаешь, как крючило!
- Ну, так вырвал бы его - и дело с концом. Чего волынку-то тянуть?
- Вырвать - ишь ты! этак зубов не напасешься... Да и боязно.
- Ну и дурак, - Жуга вытянул из кучи хвороста веточку, поворошил угли. -
Щеку раздует.
- Думаешь?
- Раздует, раздует... Драть надо. А у тебя сапоги горят.
Рифмач ахнул и спешно потянул из костра сапоги - подошвы уже залоснились
чёрным. Дымно пахло горелой кожей. Вайда скривился - "Тьфу ты, чёрт!", сунул их
в снег, вытащил и оглядел со всех сторон. Вздохнул. Жуга усмехнулся.
- Ладно, хоть просохли.
- И то правда.
Натянув сапоги, Вайда улёгся на одеяле и потянул к себе небольшой округлый
сверток синего бархата. Развернул.
Внутри оказалось что-то вроде бандуры, только поменьше, и с девятью
струнами. Жуга несколько удивленно смотрел, как тот, любовно погладив ладонью
пузатое деревянное донце, стал подстраивать тонкие жилы струн.
- Ты ещё и поешь?
Вайда прищурился хитро.
- А то как же!
- Ну-ну... - Жуга с сомнением потёр подбородок.
- Сомневаешься? - усмехнулся тот. Струна натянулась, зазвучала басовито.
Вайда взялся за вторую. - Сам посуди - как петь с этаким-то зубом, да ещё по
морозу? Тут уж, брат, я тебе скажу, не до песен...
- А теперь?
- А теперь - совсем другое дело... Отчего ж не спеть? - Он смолк,
задумчиво глядя в огонь. Нахмурился, бездумно перебирая струны.
- Про что петь будешь? - полюбопытствовал Жуга.
- А? - встрепенулся тот, - вот, про него...- Он кивнул на костёр и снова
помрачнел. - Есть одна старая песня, не очень, правда, старая. Начало у нее
веселое, а вот конец... Впрочем, слушай.
Вайда тронул струны.
Полилась мелодия, и вроде бы даже не грустная, но какая-то не такая -
словно Вайда боялся громко играть, словно кто-то прятался за деревом,
подслушивая. Струны пели мягко, упругим чистым перебором, и Жуга как-то упустил
миг, когда в музыку вплелись рифмованные строки:
Коль заблудился ты в лесу,
Глухая полночь на носу,
И волки сходят с гор,
Спокоен будь: не тратя слов
Насобирай побольше дров
И разведи костёр.
Когда застанет дождь в пути,
Не знаешь ты, куда идти,
Но коль твой нож остер,
Ты завернись плотнее в плащ,
Нарежь ветвей, построй шалаш
И разведи костёр.
Когда на землю ляжет снег,
И солнце свой замедлит бег,
Забыв согреть простор.
Когда вокруг метет метель,
И лишь сугроб - твоя постель,
Твой лучший друг - костёр.
Когда горит в ночи окно,
Искрится старое вино,
Кипит веселый спор,
Забудь свои обиды, друг,
Спеши скорей в тот тесный круг,
Где правит бал костёр.
Огонь не добрый и не злой,
Но плоть становится золой -
Суд королевский скор:
Тому, кто хочет быть собой
И жизнь прожить с прямой спиной -
Один путь - на костёр...
Песня закончилась.
Некоторое время оба молчали.
- Красиво, - наконец, сказал Жуга. - Только как-то жестоко.
- Какая жизнь, такие и песни, - вздохнул Вайда, пряча инструмент обратно в
бархат. - Ладно, давай спать.
Развернули одеяла. Жуга подбросил побольше дров и передвинул костёр в
сторону. Смел угли. Закутавшись поплотнее, оба улеглись на прогретом пятачке
земли, время от времени поворачиваясь с боку на бок, когда слишком припекало, и
вскоре заснули.
* * *
Среди ночи Жуга вдруг проснулся.
Царила полная тишина. Снегопад прекратился, лишь одеяла у обоих были
запорошены тонкой белой пелёной. Жуга сел и зябко поёжился. Огляделся окрест.
Верховой полночный ветер расчистил небо, открыв бледный растущий месяц и
густую россыпь звезд. Через небосвод, от края и до края дымчатой белой лентой
тянулся чумацкий шлях. Костёр почти погас, лишь тлели, догорая, угольки. Жуга
пощупал землю под собою - та была ещё теплой. Спать не хотелось, наоборот -
голова была ясная, до звона в ушах. На душе было странно и тревожно - непонятно
откуда накатило неясное чувство потери. Вот только... потери чего?
Он зевнул, встал, расправил и набросил на плечи одеяло. Огляделся в
поисках шляпы. Смятая и скомканная, та отыскалась в изголовье, Жуга расправил
её и нахлобучил на голову. Во сне холод почему-то не так донимал, зато теперь
проснувшееся тело срочно требовало тепла - тепла или движения - вдруг накатила
резкая, неуемная дрожь.
- Спишь, Вайда? - вполголоса окликнул Жуга. Тот не ответил, и Жуга
нахмурился.
Что-то было не так, и через миг Жуга понял, что именно.
Слишком уж тихо было вокруг.
Он опустился на колени и тронул друга за плечо.
- Рифмач, - снова позвал он. - Рифмач, очнись! Рифмач!
Тяжелыми каплями сочились минуты, а Жуга всё тряс и тормошил спящего друга
за плечо, за руки, за волосы, пока стынущее в снегу тело, страшно тяжелое и
податливое, не завалилось вдруг с боку на спину и не замерло так. Холодный
лунный свет посеребрил тронутые инеем волосы и бороду. Влажным блеском
отразился в невидящих глазах. Жуга вздрогнул и отшатнулся.
Откуда-то из дальнего далека вдруг донесся тоскливый и протяжный волчий
распев, отзвучал и смолк, не оставив после себя даже эха. Разом навалившись
отовсюду, ватным комом вернулась тишина - ни шороха веток, ни снежного скрипа.
Ни сердцебиения, ни дыхания.
Вайда был мертв.
* * *
Отец Алексий - приходский священник - жил на отшибе, на самом краю села, и
когда ранним утром в окошко постучались, он нисколько не удивился и молча пошел
открывать: если входить в деревню с южной стороны, то его дом стоял первым, и
прохожие люди в поисках ночлега, милостыни или воды частенько заходили сперва к
нему, и только потом - к другим.
Стоявший на пороге хаты странник был молод и худ, смотрел устало, и
опирался на посох. Рядом, соруженные из срубленной ели, замерли сани-волокуши;
свежевыпавший снег ещё хранил их неровный след - путник и впрямь шёл с юга.
Сверху, закутанное в плащ, лежало закоченевшее тело.
Священник всё понял без слов, окликнул попадью. Та заохала, запричитала и,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг