- Да не помню я! - вспыхнул Штерн. - Пятнадцать лет назад это было,
гражданин следователь! И все эти годы я не мемуары писал, уголь рубил!
- Значит, Минтеев? - задумчиво протянул тип.
- Не знаю, - сказал Штерн. - И не желаю знать.
- Темните, - не отставал москвич. - А с Палеем вы откровеннее были!
- Господи, - простонал Штерн. - С каким еще Палеем?
- С Абрамом Рувимовичем, - напомнил гость из столицы. - С писателем,
который вас в первый день расспрашивал обо всем.
- Господи-и, - вздохнул Штерн. - Да с нами тогда разве что школьные
учителя не беседовали! Разве всех упомнишь!
Московский чин встал из-за стола, заложив руки за спину, обошел вокруг
сидящего на стуле заключенного, стал у Штерна за спиной и сказал:
- Дальнейшее содержание вас под стражей признано нецелесообразным, -
он сделал паузу, давая Штерну осознать произнесенное, потом наклонился к его
уху и, брезгливо морщась, прошипел: - Но если ты болтать не по делу будешь,
мы тебя так упрячем, что ты сам себя не найдешь! Так что здоровье побереги!
- Какое здоровье? - печально усмехнулся Штерн. - Что оставалось,
шахта отняла да зона прибрала, гражданин начальник... Вы мне одно скажите:
неужели никто после нас не летал? Пусть в военных целях, пусть тайно, но
ведь летали же, не могли не летать! На что мы вам сдались? Ведь наши знания
устарели чуть ли не на два десятилетия, и то, что вы ищите, вон же оно все,
над головой! Высокий чин хотел что-то сказать, но передумал.
- Уголь, говоришь, рубил? - ухмыльнулся он неприятно. - Вот и руби.
Остальное не твоего ума дело. Твое дело отвечать, когда спрашивают! Через
неделю его освободили. К тому времени Лаврентий Павлович Берия был уже
арестован, а по слухам, и расстрелян. В колониях шли чистки, лагерному
начальству в этой суматохе до заключенного Штерна дела не было. А обо всей
этой истории, вследствие которой запретили аэронавтику и ее самых ярых
последователей рассадили по лагерям, знали, видимо, только в Москве. В
столице же вовсю шли аресты среди гэбистов. Взяли Абакумова, Рюмину ласты
сплели; в такой обстановке о родственниках не вспомнишь, не то что о судьбе
арестованных пятнадцать лет назад воздухоплавателей! И вот, оказалось,
вспомнили.
Клавдия Васильевна еще шипела на кухне о некоторых, что приходят на все
готовенькое и не в грош не ставят заслуженных людей, что военный голод
пережили, против партии и правительства черных замыслов не держали и
любимого всем народом вождя не хаяли. Вот выпустили преступников из тюрем,
они сразу власть набрали, вождей не ценят, товарища Сталина оплевали своей
вредительской слюной и вообще стараются опять всячески гадить пережившему
войну народу. Аркадий Наумович посидел, задумчиво разглядывая повестку,
потом встал, отломил кусок мякиша и принялся разминать его до густоты и
вязкости пластилина. Достав из серванта спичечный коробок с изображением
аэроплана на этикетке, Аркадий Наумович вытряхнул его содержимое на ладонь,
и комната тут же осветилась нестерпимым голубым светом. Вмяв источник
свечения в хлебный мякиш, Штерн спрятал шарик в ту же спичечную коробку и
накрыл сверху спичками. И вовремя - из кухни уже приближались шаркающие
шаги, дверь без стука отворилась, и заглянувшая в комнату Клавдия Васильевна
испуганно спросила:
- Вы чего хулиганите, гражданин Штерн? Хотите квартиру спалить?
Аркадий Наумович спрятал спичечную коробку среди нехитрых запасов во
вместительном ящике серванта, повернулся к старухе и примирительно сказал:
- Да это не я, Клавдия Васильевна, это внизу "Аннушка" прошла. Погода
сегодня влажная, провода и искрят!
Ленинград. Апрель 1955 г. В тот субботний день Аркадий Наумович долго
бродил по аллеям Центрального парка, что на Елагином острове. Было уже
довольно тепло, и почки на деревьях набухли, обещая в скором времени
выбросить острые стрелы листьев. Стоял редкий для Ленинграда ясный день,
полный пронзительной синевы. Со взморья веяло соленой свежестью, которая
заставляла Штерна кутаться в плащ. Господи! В парке было так хорошо, что
совершенно не хотелось возвращаться в душную коммуналку. Говорят, что
некоторые люди предчувствуют неприятности. Это порой сберегает им массу
нервных клеток, а иногда и жизнь. Годы, проведенные в зоне, где человеческая
жизнь порой стоит не дороже пачки чая, а иногда отнимается просто из-за
неудачной игры в карты, научили Штерна ощущать приближение этих самых
неприятностей шкурой. Может быть, потому он, сам того не сознавая, сегодня
никуда не спешил.
И только когда сумерки стали осязаемы и бурыми размытыми струйками
поплыли над землей, а деревья начали сливаться в неровную зубчатую полосу,
забором отделяющую землю от небес, он нехотя направился в сторону дома,
время от времени останавливаясь, чтобы угадать в нарождающихся звездах
знакомые созвездия. Предчувствия его не обманули.
Дана, внучка покойной Клавдии Васильевны, жившая в ее комнате второй
год, открыла дверь на звонок и сразу же сообщила:
- А у вас гости, Аркадий Наумович.
Никаких гостей Штерн не ждал. Сердце заныло. Не зря ему сегодня не
хотелось идти домой. Кого там еще принесло? Опять этого энкаведиста? Он даже
не сразу вспомнил фамилию и звание подполковника Авруцкого, курировавшего
его на Литейном, а когда вспомнил, то это уже было не нужно. Из комнаты Даны
с семейным альбомом в руках вышел не знакомый Штерну худощавый мужчина
примерно его возраста, в хорошем костюме, белоснежной сорочке и со щеточкой
рыжеватых усов на жестком лице.
- Ба-ба-ба, - улыбаясь, сказал он и передал Лане альбом. - А вот
наконец и наш Аркадий Наумович!
- С кем имею честь? - сухо спросил Штерн.
- Ну что вы, Аркадий Наумович, - мужчина улыбался, а серые его глаза
были сухи и внимательны. - Зачем же так сразу? Давайте познакомимся.
Никольский Николай Николаевич, старший научный сотрудник НИИ атмосферных
явлений. Вы - Аркадий Наумович Штерн, один из прославленных аэронавтов
тридцатых. Сам фотографию видел
- там Усыскин и Мамонтов, Минтеев, Урядченко, Хабибулин, Дроздов,
Новиков. Весь цвет, вся слава советской аэронавтики!
Он сыпал именами, а сам незаметно для Ланы настойчиво подталкивал
Штерна к дверям его комнаты, и растерявшийся от неожиданного визита Штерн
покорно впустил гостя к себе в комнату.
- Скромно живете, - заметил Никольский, цепко оглядывая жилище. - Но
уютно. И Ланочка у вас соседка замечательная, а уж Николай Гаврилович -
сущий военный теоретик!
"Гляди ты! - хмыкнул про себя Штерн. - Он уже со всеми
перезнакомился. Хитер хорек!"
Никольский меж тем уже бесцеремонно распоряжался в комнате. Достал из
неведомо откуда взявшегося портфеля и поставил на стол бутылку коньяка,
уложил в тетушкину хрустальную вазу румяные глянцевые яблоки и несколько
мандаринов, умело вскрыл коробку московских шоколадных конфет. Никольский
ловко открыл коньяк, разлил его по рюмкам и посмотрел на хозяина комнаты.
- Ну, за знакомство? - предложил он. Они выпили. Коньяк был терпким и
отдавал шоколадом. Такой коньяк Аркадий Наумович в своей жизни пил только
раз, после того, как полет Минтеева и Усыскина во время внезапно начавшегося
урагана, о котором не предупредили, да и не могли предупредить метеорологи,
закончился невероятной удачей. Профессор Тихомиров тогда привез прямо в
ангар бутылку еще дореволюционного коньяка "Шустовский", которым они и
отметили второй день рождения благополучно приземлившихся товарищей.
- А любопытство-то гложет? - подмигнул Штерну гость. - По глазам
вижу, что снедает вас любопытство. Зачем ты ко мне, товарищ Никольский,
пожаловал, что тебе надо от уставшего человека?
Штерн промолчал. Никольского молчание хозяина не смутило. Он снова
разлил по рюмкам коньяк и поднял свою:
- За взаимопонимание! Выпили за взаимопонимание.
- Как вы меня нашли? - спросил Аркадий Наумович.
- Вы знаете, элементарно, - Никольский ловко очистил мандарин и
бросил дольку в рот. - Мне попалась фотография, на обороте которой были
ваши данные. Я и послал запросы в адресные бюро Москвы и Ленинграда.
Минтеева я уже живым не застал, а с вами мне повезло.
- Так что же вы от меня хотите? - спросил Штерн.
- Взаимопонимания, - повторил Никольский. - Как я понимаю, ваша
научная школа разгромлена, почти все отбыли сроки в тюрьме и в настоящее
время от исследований отлучены. А наука не должна стоять на месте. Вашей
группой в свое время были собраны ценнейшие научные данные, которые волей
обстоятельств оказались под спудом и долгое время не были востребованы.
Пришло время вернуться к ним. Наука нуждается в вашей помощи, Аркадий
Наумович.
- Все, что мы обнаружили, имеется в отчетах, - пожал плечами Штерн.
- Боюсь, не смогу быть вам полезным.
- С отчетами получается какая-то неразбериха, - доброжелательно
улыбнулся Никольский. - Еще в тридцатых на них был наложен гриф
секретности, а перед войной все отчеты были затребованы наркоматом
государственной безопасности. Причем запрос подписал лично Лаврентий
Павлович. Вы не находите, что подобные меры предосторожности излишни для
обычных документов о состоянии атмосферы, атмосферном давлении и атмосферных
явлениях?
- И какой же вы сделали вывод? - усмехнулся Штерн.
- Я пришел к выводу, что вашей группой было сделано серьезное научное
открытие, которое имело оборонное значение. Тогда наложенные запреты могли
быть оправданны. Война была на носу. Но сейчас другие времена, и ваше
открытие должно стать достоянием научной общественности.
- Вот оно что! - Штерн покачал головой. - Лавры вам спать не дают!
Мы, дорогой товарищ, за наши научные изыскания получили на полную катушку. А
вам подавай результаты! Чем вы за них готовы заплатить?
- Вы имеете в виду деньги? - с легким презрением спросил Никольский.
Штерн покачал головой.
- Что мне деньги? Вы даже не догадываетесь, чем вам это знание грозит.
А если оно грозит вам отлучением от науки? Если единственной расплатой
станет многолетнее заключение или даже смерть? Вы готовы надеть терновый
венок мученика? Или рассчитывали, что получите данные нашей группы и с
барабанным победным боем двинетесь по ступенькам научной карьеры? Никольский
натужно улыбнулся.
- Вы утрируете, Аркадий Наумович, - сказал он. - Времена Ежова и
Берии прошли. Вот уже генетические исследования разрешили, кибернетика
постепенно перестает быть лженаукой... Прогресс неумолим. Почему вы
считаете, что обнародование ваших открытий несет в себе опасность?
- Вы глупы и недальновидны, - сухо сказал Штерн. - Вам все рисуется
в розовом свете. Мне искренне жаль, но нам с вами не о чем говорить. Дело не
в том, что я не склонен вести беседу. Просто не хочется, чтобы в результате
моей разговорчивости пострадали посторонние. Например - вы. Он встал.
Поднялся и Никольский.
- Я думал, что вы все еще остаетесь ученым, - с сухой обидчивостью
сказал он. - Теперь я вижу, что ошибся. Вы не ученый. Вы трус. А скорее
всего, вы просто деляга от науки. Теперь я более склонен верить тем, кто
утверждал, что никакого открытия не было и вы извлекали из аэронавтики
личную выгоду. До свидания, гражданин Штерн!
Выйти из комнаты он не успел. Белый от бешенства Штерн схватив его за
галстук, намотал шелковую материю на кулак.
- Повтори, - прошипел он. - Повтори, что ты сейчас сказал, сволочь!
- Пустите! - Никольский побагровел, с хриплым свистом втягивая ртом
воздух. - Вы меня задушите! Отпустите немедленно!
Штерн опомнился и отпустил галстук. Никольский трясущимися руками
принялся приводить себя в порядок.
- Я имею в виду, что теперь более склонен доверять тем, кто
рассказывал о том, как вы перевозили на воздушных шарах золото из Сибири, -
сказал он. - Это больше похоже на истину, нежели мифические открытия. За
открытия не сажают, сажают за преступления...
- Убирайтесь! - сказал Аркадий Наумович. - Забирайте свою паршивую
бутылку, свои фрукты и конфеты. И чтоб духу вашего здесь не было! Никольский
что-то зло пробормотал и выскользнул из комнаты. Аркадий Наумович схватил
бутылку и конфеты, подскочил к входной двери и швырнул их вслед
спускающемуся по лестнице Никольскому. Бутылка со звоном разбилась, конфеты
разлетелись по лестничной площадке. Никольский втянул голову в плечи и
стремительно скатился по ступеням.
- Что случилось, Аркадий Наумович? - тревожно спросила с кухни Лана.
- Вы поругались?
Штерн закрыл дверь и некоторое время стоял, прислонившись спиной к
стене.
- Все нормально, - не открывая глаз, проговорил он. - Все хорошо.
Если вам не трудно, Ланочка, принесите мне капли. Они на верхней полке
серванта.
Ленинград. Октябрь 1957 г. Что творилось сегодня в эфире, что
творилось! Каждые полчаса торжественно и сурово, как в годы войны он
объявлял о взятых городах и выигранных сражениях, диктор Левитан сообщал о
запуске первого искусственного спутника Земли. "Бип-бип-бип! - звучали по
радио сигналы летящего на огромной высоте спутника, вызывая зубовный скрежет
капиталистических кругов, которые сами обещали запустить в космос ракету, да
не сумели догнать страну Советов, делающую семимильные шаги в научном и
экономическом развитии.
- Вы слышали, Аркадий Наумович! - постучала в дверь комнаты Штерна
соседка Лана.
- Наши спутник в космос запустили! Включите радио, Аркадий Наумович!
Штерн не испытывал никакого желания слушать по радио тиражированную
многократно ложь, но сидеть за закрытой дверью было глупо. Не оставляли
Штерна в покое специалисты по борьбе с носителями вражеской идеологии - то
наблюдение негласно ведут, то на беседы вызывают, а то и подсылают своих
агентов в качестве собеседников. Не то, чтобы Аркадий Наумович верил в
причастность этой милой и симпатичной девушки к деятельности компетентных
органов, но, как говорится, - береженого Бог бережет! В конце концов, в
квартире могли просто установить какие-нибудь подслушивающие аппараты,
техника-то за последние годы вон как далеко шагнула!
Аркадий Наумович отпер дверь, ласково улыбнулся девушке.
- Да слышал я уже, Ланочка, несколько раз слышал! - сказал он.
- Молодцы наши ученые, правда? - вспыхнула улыбкой девушка. -
Представляете, летит среди звезд ракета и на весь мир сигналы подает!
Теперь, наверное, скоро и люди полетят! Ведь полетят, Аркадий Наумович?
- Непременно полетят! - заверил девушку Штерн. - Ланочка, можно вас
попросить? Не забежите в аптеку? Мне вас так не хочется обременять, но
что-то у меня сердчишко прихватывает, а капли уже почти кончились.
- Конечно, конечно! - девушка взяла деньги и умчалась на улицу.
Аркадий Наумович с улыбой глянул ей вслед. Лана была полной
противоположностью своей бабке. Молодость, молодость... Аркадий Наумович
вдруг почувствовал жесточайшую обиду на весь мир. А ведь все могло быть
иначе! Могла у него быть вот такая симпатичная жена, дети и даже внуки.
Все-таки сорок два года. А вместо этого достался Экибастузский лагерь,
выматывающая работа в забое, после которой невозможно отдохнуть в набитом
людьми бараке.
Штерн подошел к зеркалу. В зеркале отразился мрачный лысый тип,
нездоровой полнотой и землистостью лица напоминающий какого-то упыря. На вид
этому типу можно было дать все пятьдесят пять лет или больше, но уж никак не
сорок два. Аркадий Наумович лег на диван, закинул руки за голову и
задумался. Он слышал, как сигналит таинственный "спутник" по соседскому
радиоприемнику. Похоже было, что живший этажом выше Слонимский сделал звук
на полную мощность и наслаждался триумфом советской науки.
Тогда, в мае тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года на Литейном его
принял подполковник госбезопасности Авруцкий Валентин Николаевич. Это был
интеллигентный тридцатипятилетний мужчина, ничем не напоминающий костоломов
Ежова. Он был остроумен, начитан, ироничен и все время пытался загнать
Штерна в хитрые ловушки.
Опять речь зашла об аварии, и снова работники госбезопасности пытались
выяснить что-то, ничего не называя своими именами.
- И все-таки вы подумайте, - сказал Авруцкий. - Это нужно для блага
государства. Вы же советский человек, Штерн. Согласен, с вами обошлись
несправедливо. Время было такое! Согласен, с вами и сейчас обходятся
несправедливо. Но вы поймите, идет холодная война и мы не имеем права
проигрывать. Весь мир смотрит на нас! А тут вы со своей правдой. Нельзя
допустить, чтобы ваши знания стали достоянием общественности. Это же
контрреволюционный переворот общественного сознания! Неужели вы этого не
понимаете?
- Не понимаю, - сказал Штерн. - Это же правда, а правда не может
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг