Но никто не приходил, и я, осторожно развернув ее, прочитал: "Сегодня
вечером мы подъедем на "Скорой шумовой". Готовься. Довезем к окраине
Города. До корабля будешь добираться сам".
"Она", - подумал я... Внутри будто открылись все клапаны, сердце
заколотилось, кровь зашумела, как буйная река. А я уже поверил, что мне
удалось забыть о Ней. Я почти убедил себя, что было только сожаление. Я
даже посмеялся над собой, когда не увидел Ее в зале, над своими
"бесплодными усилиями любви", над нелепостью того, во что стал
вмешиваться. Пока я тихо жевал бумагу, глупая улыбка переползала с одной
щеки на другую. И на Заседание мне стало наплевать. Оно меня уже не
занимало. Я ждал вечера и думал о том, как мне уговорить Ее. Иначе я не
мог бежать. Пусть это было самое эгоистичное мое желание, пусть оно было
всего лишь оправданием для самого себя. Но я знал одно: если я вырвусь
отсюда, то не смогу никогда объяснить себе, почему оставил Ее. "Я обязан
увезти Ее силой", - думал я, забывая, что в машине Она будет не одна и,
вообще, сможет ли состояться "похищение".
Шум все нарастал. Я знал, что к часу ночи он достигнет максимума и
будет продолжаться до шести утра. Самая сильная обработка начиналась,
когда Город засыпал. Сопротивление каждого горожанина ослабевало, зато
усилители включались на предельную мощность, чтобы ни одна искорка не
могла прорваться, сохранив свою структуру.
Впервые меня это устраивало. За таким грохотом не услышишь не то что
шороха шагов, скрипа двери, гула машины, но и звука пролетающего самолета.
Я осторожно выглянул из окна, чтобы посмотреть, где находится охрана
Здания, но никого не было видно. Подошел к двери, чтобы попробовать замок,
но, к великому своему изумлению, почувствовал, что дверь поддается, - ее
никто и не запирал. "Может, это ловушка? - осторожно всматривался я в
глубь коридора. - Или... Если бы кто на Земле вздумал предъявить обвинение
в моей задержке, они могли бы смело сказать, что не запирали меня, не
закрывали - я мог в любой момент уйти... Да, но мне-то это было
неизвестно, и я бы ждал, когда они соизволят отпустить меня". Я рискнул
выйти. Усилители разрывали пустые комнаты. Я дошел до зала. Эхо усилителей
создавало впечатление, что там по-прежнему идет Заседание. Неприятное
чувство.
Я не услышал, но увидел "Скорую шумовую", подъехавшую по одной из аллей
парка.
Они говорили негромко, но напряженно, зная, что погони нет, но
неизвестно, будет ли она. Предугадать трудно. Мое заточение, мой
добровольный арест, о котором они догадывались, закончился. В машине
сидели все те, которых я обвинял в бездеятельности, и мне стыдно было
смотреть им в глаза. Но свое намерение я не оставил - я наклонялся к Ней,
глаза Ее были усталыми и внимательными, будто чего-то ждали, и сказал:
- Без тебя я не улечу... Я не смогу... Я не имею права... Пойми...
Она кивнула, объясняя что-то своему спутнику, но какое у Нее стало
лицо...
Я не думал, что Она так быстро согласится, но и не ожидал, что у Ней
может быть такое отрешенное лицо. Не знаю, как я выдержал. Больше я не
проронил ни слова.
Ее спутники тоже все поняли и тоже не пытались отговаривать или что-то
объяснять. Они не вмешивались, и я не мог понять, как они относятся к
моему поступку. "Все равно", - думал я.
Машина, почти не снижая скорости, сделала поворот, дверь распахнулась,
и нас мягко перебросили за ограду с помощью лестницы, которой собирались
снимать меня с этажа, если я не догадаюсь выйти сам: она работала как
рука, только суставов было больше. Мы едва удержались на ногах.
- Скорее, скорее, - просил я, хотя говорить Ей об этом не было
необходимости. Она-то знала лучше меня, что надо торопиться, пока мое
исчезновение не обнаружено.
- РазКартошкаДваКартошкаТриЧетыреПять, - забормотала Она, поднимаясь, -
ШестьКартошекСемьКартошекНачинайОпять.
И вдруг я понял, что Она впервые осталась ночью за пределами
спасительного Города, что ей не так уж и хочется бежать со мной неизвестно
куда. Я слышал, как Она сдерживает слезы, и не знал, как успокоить ее, что
сказать?!
Я крепко взял ее за руки, и мы пошли.
- РазКартошкаДваКартошкаНачинайОпять.
Она уже успокаивалась, но ее "картошки" добивали меня. Они сыпались на
меня как из бездонного мешка. Так прошло минут пятнадцать. Мне показалось,
что уже все позади, тревоги не слышно. Да и вряд ли кто ночью схватится. А
к утру мы дойдем до корабля. Сейчас Она успокоится, и я объясню Ей все.
Она поймет. И вдруг...
Она не взвизгнула. Она застонала от страха, втянув голову в плечи, и
дернула меня за руку.
- Говори, говори. Немедленно говори!
Я сразу понял, чего Она испугалась: радужные искорки пронеслись в
воздухе. Красивый блестящий рой.
- Повторяй за мной, - сказала Она резким, злым голосом, - ты что, не
видишь?!
Теперь я увидел их. Это были пузыри.
- Ты можешь делать что угодно и как угодно, - снова сказала она, - но
сначала ты должен выбраться отсюда. Другие рискуют не для того, чтобы...
никто ничего так и не узнал о Городе.
"Вот оно что, - сообразил я, - поэтому Она так отчаянно решилась идти
со мной. Они думали не обо мне и не о собственных привязанностях. Они
думали о Городе. И впервые могли сделать для него хоть что-то".
Я шел рядом с Ней и повторял детскую считалочку. Она решила, что я ни
на что другое пока не способен.
- КольНаверхуТакНаверху, - повторял я, - АКольВнизуТакУжВнизуАКольНа
ПолпутиНаверхТакНиВнизуНиНаверху...
Текст шел автоматически, а я думал о том, как был несправедлив к ним.
- АКольНаПолпутиНаверхТакНиВнизуНиНаверху...
Розовый пузырь лоснился блестящим боком. Второй таким же свинячим
цветом отделял ее от меня.
В действительности пузырь не был столь красив, как мне представлялось.
Он совсем не походил на детский мыльный пузырь.
Он был очень живой, очень хищный. У меня появилось настоящее чувство
страха, как при виде самого опасного зверя, но я-то видел Памятник Поэту,
я слышал звук "Скорой шумовой", видел, как учатся дети. Я был подготовлен,
а каково же было им: тем, первым, которые столкнулись с пузырями
неожиданно, на кого они безнаказанно могли нападать, пока не было никакой
защиты?! И каково жителям Города ощущать эту опасность ежеминутно?! Только
теперь, когда мой иммунитет неожиданно исчез (в самый нужный момент),
когда я почувствовал прикосновение этого скользкого бока, я мог понять,
насколько сильно развито чувство опасности у каждого из них... а я: так
долго искавший выхода для них, столкнувшись с пузырем, смог только
повторить то, что считал заблуждением и ошибкой.
- АКольНаПолпутиНаверхТакНиВнизуНиНаверху...
Розовый бок становился все нахальнее, он уже толкал меня, терся о
рукав. Омерзительное чувство заставляло иногда забывать о страхе. С ним не
так-то легко справиться - это зажравшееся рыло нечувствительно к детским
считалочкам, но что тогда?!
К кораблю мы подошли совершенно обессиленные. Но хотя во рту у меня все
пересохло, хотя язык стал наждачной бумагой, раздирающей небо, я не смог
сдержать радостного крика при виде трапа, опустившегося мне навстречу.
- Дошли, дошли, - воскликнул я, сбиваясь со считалочки. - Дошли!
Немного, еще немного. Ну!
Я почти на руках вытащил Ее, задраил дверь, толкнул ее в кресло так,
чтобы Она не мешала, и отдал команду машине.
"Если корабль не взлетит, - думал я первые тягостные и бесконечно
длинные секунды, - им не так-то просто будет захватить нас". Но я зря
опасался. Ремонт закончился, и машина пробудилась по команде.
- Ну вот, - сказал я, не оборачиваясь, по инерции все еще всматриваясь
в указатели, - теперь порядок. Я могу передать управление автомату.
И тут я услышал, что Она говорит... Она снова возвращалась в свое
прежнее состояние: снова чувство опасности и страха занимало ее всю,
заставляло сжиматься в крохотную точку в самой себе. Она снова
бомбардировала меня этой проклятой картошкой. Я повернулся, чтобы
прикрикнуть на нее... Радужные искры носились по кабине, сплотились вокруг
нее и подбирались ко мне.
- Что это? - воскликнул я в отчаянии. - Как они сюда попали? Ведь их не
было, когда я приезжал. Неужели это мы их внесли сейчас как заразу?!
Корабль стартовал плавно и четко, так что меня только качнуло и мягко
вдавило в кресло. Но это было жуткое чувство оттого, что искорки роились
рядом, и казалось, что именно под их тяжестью вжимаешься в сиденье.
Тонкая пленка окружала ее, и радужная оболочка почти не вибрировала,
становясь тем устойчивее, чем слабее ее охрипший, уставший голос.
Сначала меня охватила паника, а через некоторое время неизвестно откуда
поднявшаяся неприязнь к ней, будто только с ней искры проникли в корабль.
Я едва сдержал первый порыв. Но, когда я представил, что мы будем не
только всю дорогу сражаться с пузырями, но можем и привезти эту заразу на
Землю, только тогда я по-настоящему понял всю сложность нашего положения.
Должно быть, "шумовая обработка" в Городе не прошла даром, я услышал,
как твержу вместе с ней совершенно машинально: КольНаверхуТакНаверхуАКоль
НаПолпутиНаверхТакНиВнизуНиНаверху.
А розовый свиной бок все равно подбирался ко мне, искажая все вокруг:
рубку, приборы, кресло и Ее, - голова у нее стала расплющенной, нелепой,
глаза выпуклые, шея короткой, рот безобразно растягивался при каждом
слове.
Я брезгливо скривился - такой далекой и чужой показалась Она мне, -
забывая, что, наверно, так же безобразно сам выгляжу сквозь слой пузыря.
Гул пустого зала заседания, мимо которого я прошел, так поразивший
меня, и окрепшее чувство, вернее, желание сопротивляться, которое пришло
вместе с их запиской, все же продолжало биться, искать выхода, страстное
желание освободиться от страха оттесняло страх.
- АКольНаПолпутиНаверхТакНиВверхуиНиВнизу...
Лаборатория, ребенок, требующий сказку, скульптор... Одно воспоминание
наплывало на другое, но ничто пока не подсказывало, что делать сейчас, в
эту минуту.
Мудрец. Мудрец... Что же я не понял там, у реки?
- АКольНаПолпутиНаверхТакНиВверхуиНиВнизу...
Он тоже вынужден говорить - его окружает зараза Города, но ведь
деревья, трава, кусты - все остается нетронутым...
- ...ТакНиВверхуиНиВнизу...
Должно быть, только неестественное состояние жизни, каким, наверно,
является Город, как заноза, впившаяся в тело Земли, вызывало нападение
лейкоцитов - пузырей... Ни дереву, ни траве - ничему живому они не
угрожали. Собаки и кошки, птицы и насекомые - они даже не знали о
существовании пузырей. И как ни странно, совсем маленьким детям пузыри
тоже не опасны. Чем старше они становятся, тем больше появляется шансов
подвергнуться нападению пузырей, изолирующих чужеродное тело от здорового
тела Земли.
- КольНаверхуТакНаверху...
Но неужели наша бедная Земля получит ко всем своим несовершенствам еще
и эту заразу?! Неужели наши бедные муравьята будут взваливать на себя
непосильные пшеничные зерна.
- АКольВнизуТакУжВнизу...
И вдруг я вспомнил! Как же я не обратил на это внимание сразу? Я снова
и снова, будто прокручивал пленку, возвращался к тому моменту, когда мы
подошли к кораблю. Как шарахнулись радужные вихри от меня, когда раздался
мой вопль: "Дошли! Дошли!" - как долго они роились вокруг, не смея
подобраться ближе... Вспомнил Заседание Комиссии, унылые дни, в которых я
увяз, как муха; сомнения, которые меня одолевали; как исчезла цельность
первых дней приезда; вспомнил свой сон, когда лед и холод проникали
внутрь... А передо мной было ее искаженное пузырем и ужасом лицо:
выпученные глаза, в которых страх и отчуждение. Ни слова не слышно, только
беззвучно открывается и закрывается по-лягушачьи растянутый рот.
- Послушай! - почти кричал я. - Послушай! Их не проймешь этими
дурацкими считалочками, эти свиньи привыкли... Послушай. Ты слышишь меня
или нет?!
Радужный бок задрожал, завибрировал.
- Я понял, - кричал я ей, озаренный открытием, - почему у меня исчез
"иммунитет", - совсем не потому, что прошло определенное время, и я понял,
кто такой Мудрец...
Оболочка дрожала, разъединяясь на отдельные мерцающие искорки. И
казалось, что становится не так душно, хотя пот лил с меня градом. Звон в
ушах начал проходить, я все более верил себе. Я понимал, что надо делать.
Мы стояли на грани. И эта предельность решила все. Оболочка уже показала
свои слабые "места"...
Все более воодушевляясь, я говорил ей убежденно, уверенно, страстно,
пытаясь заразить и ее, хотя знал, что сейчас звук доносится до нее как
сквозь несколько дверей.
- Мудрец должен говорить, как и все в Городе, но он говорит невыученные
слова, он говорит и глупость, и просто то, что приходит ему на ум. Он
добился той же естественности, что шелест листьев, защищающий деревья,
журчание воды, спасающее реку, поэтому ему и не страшны пузыри даже
ночью... Его атмосфера, которую он создал вокруг себя, такая же цельная,
как природа... Понимаешь, в чем была ошибка всех, кто искал выход, - они
искали его во вне, а не в себе...
- "Только глоток свежего воздуха, а не этого удушливого и спертого..."
Искры трепетали, исполняя какой-то затухающий танец...
Она смотрела напряженно, шевелила губами, но следила за мной, стараясь
понять, что я говорю. Как, каким образом Ей удалось сохранить это
удивительное в Городе умение слышать другого, понимать его?!
В этот момент нас снова вдавило в кресло - корабль менял курс.
Она испуганно посмотрела на меня, и губы Ее, оставив детскую
считалочку, выговорили то, что Ее действительно волновало в этот момент.
- Нет! Нет! - ответил я. - Нет! Все в порядке. Только не надо больше
повторять эти дурацкие считалки, от них можно сойти с ума. Ну попробуй,
говори только, что хочешь сказать мне.
Она побледнела от волнения и напряжения, и я знал, как трудно ей
сейчас. Искры сомкнулись, и тонкая оболочка затрепетала над ней.
- А-а-а! - вскрикнула она с отчаянием. - У меня не получится... я не
могу... я привыкла...
И тогда я повторил то, что сделала Она, обучая меня по дороге к
кораблю.
- Давай так - тебе будет легче, - возьмем простую, самую простую
историю. Пойми только, что не надо ничего особенного... Главное говорить
то, что ты можешь назвать "своим". Пусть даже про этого муравьенка...
- Какого? - донеслось до меня.
Спрашивала Она механически.
- Это из ваших же детских программ. О том, как муравьенок шел по дороге
и увидел амбар, как он взвалил на себя пшеничное зерно и потащил его
домой.
Должно быть, я так хотел объяснить ей понятнее, что даже не заметил,
как смешно изобразил этого муравьенка, чтобы Она быстрее вспомнила
историю, показал, как он крутил головой и как взваливал на спину круглое
зерно.
Она улыбнулась, я, обрадованный успехом, удвоил артистизм, снова
показывая муравья, чтобы Она забыла о пузырях, об опасности.
И тогда она засмеялась робко и неумело. Первый раз при мне Она
смеялась.
Оболочка дрогнула... и рассыпалась на тысячи искорок.
Мы посмотрели друг на друга изумленные и потрясенные. Даже я не
предполагал такого эффекта... и захохотал оттого, что "пузырь тоже может
лопнуть от смеха". Мы смеялись взахлеб оттого, что страшный зверь оказался
таким хрупким и непрочным.
Мы смеялись, освобождаясь от чувства зависимости, от того, что
разделяло нас все это время. И вместе с освобождением пришла раскованность
и естественность.
Мы говорили, перебивая друг друга, объясняя происшедшее, изумленно и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг